Так дальше продолжаться не могло. Это понимал Сомнус, это понимали люди. И видели в реальности, в быту, на деле, что невозможно свести к неправильной трактовке или заблуждению. Целитель и Оракул трудились не покладая рук - это правда. Однако их рук было всего две пары, в то время как даже та часть континента, что охвачена их странствиями нуждалась в куда большем. После Астральной Война скверна умудрилась пробраться всюду, успела поразить не каждого, но количество людей достаточное, чтобы двух рук было недостаточно; всегда; при любых условиях, даже если бы у отца вдруг появился транспорт ныне ушедшего в прошлое Сольфхейма. И раз никого ему подобного не появлялось, раз люди продолжали болеть, в то время как остальные нуждались в защите и надежде, не в обещаниях, но в практике - Сомнусу стоило стать тем, кто услышит и возьмётся за дело. Он умел красиво говорить, однако считал, что ещё не час для этого. Сейчас он мог поддерживать своих родителей, божественное предназначение и цель, по которой из род воссоздан и избран, но поддерживать в первую очередь людей во имя людей. Во имя жизни. Не то ли их приоритет? Отец говорил так. Иными методами и трактовками, но всё око в конченом счёте во имя жизни. И раз им никто не поясняет, что такое скверно, раз боги сами не понимали, делая то многое-немногое, что способны, то сами люди - пускай даже Сомнус - будут искать ответы, поддерживая эту борьбу богов. Для себя, для них, во имя жизни - и там, и тут.

Итак: Целителя и Оракула на всех не хватало. Скверна распространялась. Если действовать радикально, то очагов становилось меньше, и большее число людей могло продолжать жить, планируя будущее - эту закономерность юноша замечал и прежде, но всё чаще ловил себя о том, что рассуждает за данным наблюдением. Всё чаще сталкиваясь с заражёнными и тем, чем они становились, он всё с большим скепсисом относился к понятию того, что скверна -это болезнь; это больше походило на поражение и уродство, что отнимало у людей всё, отнимало их самих, и не могло быть вылечено как болезнь. Не было гарантии, что, получив касание Целителя, человек не "заболеет" вновь - картина с той стороной прочно засела в памяти, навсегда там отпечатавшись и теперь воспринимаясь всё с большей глубиной. Но... отец не одобрял радикализм. Не все люди одобряли его. Одобряли ли боги? Мать своими устами от их имени не говорила ничего, а Сомнус осторожно спрашивал через неё - ответа не была; молчание ещё не стало согласием. Потому юноша продолжал наблюдать, собирать армию и прислушиваться.

Пытался понять, что это такое - скверна. И насколько верно его убеждение в том, что пораженные ею - не жильцы и более... не люди. Та старуха, как и десятки. а может даже сотни ей подобных, что успел увидеть Сомнус за несколько лет - это не люди; не осталось в них ничего человеческого. Совсем. Но... если до этих [не]людей не доходили руки Целителя, если его не оказывалось рядом, то имелись ли у них альтернативы? Сын своего отца решил проверить. Ведь, если честно, он не видел не только случаев самостоятельного исцеления от скверны, но и сообществ, где зараженные смогли бы найти своё место в социуме., принести пользу; или объединиться, дабы построить что-то своё. И, если так... ему надо было убедиться, что это так.

- Мог что, отец?

А ещё: показать [доказать, убедить] это людям, чтобы... нет-нет, рано. Сомнус одёрнул себя. Жизнь имеет ценность и важна. Не каждая, но... почти каждая; почти все жизни. И, если так, то тех, кто ещё не деградировали с концами, найдя выход лишь в клинке Сомнуса или его армии, собирали и отправляли в отдельное поселение за толстой стеной близ основного городища, что основали те, кто следовали за Люцис Кэлум. Только для себе подобным: с простыми домами и всеми возможностями выстроить то, что им желалось. Жить. Быть. И получать письма от близких, что ещё не отказались от них.

- Я не в состоянии исцелить их. Исцелить их всех - не в состоянии никто, - Сомнус долго молчал и хмурился, прежде чем ответить. Голосом возмужавшим и уверенным. Отец по-прежнему авторитет для него, неизменно значим, однако Сомнус видел многое. Достаточно отчетливо, лишенный дара богов. И он, и Эра, что разрывалась между двумя дорогими ей людьми, но не судила никого из них - ведь видела тоже самое.

- Ты говорил мне, что они просто больны. Что они всё ещё люди, что достойны жить, - глядя на забор, что огораживал их от... просто "больных" от здоровых. - Их болезнь заразна, они не могут жить среди здоровых людей. Однако если они всё ещё люди, если они по-прежнему способны выстроить что-то своё, пускай и непонятное нам - я даю им эту возможность, не лишая их друг друга. Единственным осуществимым способом.

К сожалению, Сомнус не ожидал иной реакции. Ни от отца, ни от матери. Роль последней - даже не дипломатия, Эра имела большое сердце, большую душу и бесконечную веру в своё предназначение; сын не требовал от неё ничего, принимая и держа фигурной авторитетной, но не ключевой. Ключевым для Сомнуса были, стали, являлись... всё-таки люди. Потому что вся их семья, все слова, дары и наказания богов - они во имя людей, для них. А потому именно люди, их выживание и возможность быть людьми, являлись мерилом и ценностью.

И так должно было быть для них всех. Так оно и являлось. Только неправильно, потому что безрезультатно. Потому что отец истязал и накачивал себя скверной, в редких встречал Сомнус видел изменения куда большие, чем мог заметить глаз, в то время как люди продолжали умирать. Здесь, там, везде - одного Целителя и расположения богов людям было недостаточно. Для того, чтобы жить, как и для того, чтобы умереть с остатками человечности, а не чистыми монстрами, им нужно было что-то большее.

Это мотивировало и двигало Сомнусом куда больше боли, уважения или любви. Даже больше чувства вины. Это... то, что он должен был принять. Рационально. Вне слабости, потому что тогда...

Слова Целителя больше не работали. Больше не убеждали. Сомнус видел слишком многое каждый день, чтобы повестись на своё желание верить. Он не мог не решаться как Оракул. Он не мог исцелять как отец. Он не мог породить ни новых Оракулов, ни новых Целителей. Он мог лишь сражаться, распоряжаясь своей божественной живучестью и харизмой. И осколками той магии, что всё-таки доступна ему. И главное - люди; доступные ему и желавшие разобраться, готовые разобраться, чувствующие такую же душевную боль и сомнения, но желающие жить. И чтобы их дети жили. Любой ценой.

Отрицательно покачал головой. Он сохранял лицо. На нём имелась печаль и сожаление, но куда больше железа и решительности. Принимая решение, Сомнус знал, что ставил на кон и для чего это делал. Что потеряет, как это будет ощущаться и что за это, непременно, придётся отвечать. Перед отцом. Возможно, такова воля богов. Или урок. Или что-то ещё.

- Ты несправедлив в своём суждении, - после долгой паузы, после молчания, после тяжелых взглядов и ещё более тяжелых, но неизбежных - предсказуемых [сколько вещей и когда успели стать для Сомнуса предсказуемыми, когда он настолько уверился и повзрослел?] - слов Целителя.

- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я... понимаю, - он смотрит прямо на Ардина, не стремясь отводить взгляда. Он спокоен на первый взгляд, однако внутри него что угодно, кроме равнодушия. Там можно отыскать всё, кроме равнодушия. В Сомнусе имелось всё на свете, кроме равнодушия. Именно потому он делал то, что делал. То, что должен был. То, на что не хватало даже божественного дара и света лучших из сердец.

- Они не просто больны душой, это не просто поражает тело. Их болезнь... если ты по-прежнему считаешь это просто болезнью, забирает жизнь у окружающих, передаётся и убивает их близких. Предоставление им своей собственной территории, где они имеют возможность побороть болезнь, зная, что их близкие в безопасности, что те, кого они любят, не боятся пострадать от их рук и всем сердцем ждут их назад за стеной - я верю и знаю, что это и есть истинная мотивация бороться. Если не эта, то никакая другая.

Взгляд и самого Сомнуса стал темнее, тяжелее. В нём не ощущалось намерения прогибаться. Слушать - да, слушать - да, отказываться от того, что он видел и во что не верил, но что являлось сухим фактом, вне веры и желаний - нет. Больше нет. Не теперь. И даже не потому, что отец вёл себя как-то иначе, отлично; не потому, что в нём ощущалось больше тяжести. То лишь последствие. Подтверждало домыслы и теории Сомнуса. Всё гораздо проще и менее прозаичнее.

- Ты не можешь спасти всех, отец. Пора признать это, - поэтому. Если бы мог - как здорово бы оно оказалось. Но "если бы" более не релевантно. Сомнус видел слишком много. Ждать, пока людей останется мало, и все они обратятся в чернь - это не то, что им поручили боги, и вовсе не выход. Он давал шанс болевшим. Он пытался найти выход. Не тем способом, что мелькал у него в голове всё чаще. Он правда пытался.

Но отец не видел. И делал тоже самое, что и всегда, неизменно и не учитывая того, как менялся мир и чего требовал на самом деле. Сомнус не привык обвинять и винить, но опасно близко подошёл к этому понятию. Мать, Оракул, ему в этом не мешала; по каким-то своим причинам.

В этом не могло быть личного. Эос важнее. Люди важнее.

Отредактировано Somnus Lucis Caelum (06.04.21 22:39)