[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]Со сном у Ноктиса всегда водилась странная, но всё-таки дружба: он спал много, часто, потому наверное и не вышло быть ни шумным младенцем, ни шумным ребенком, пускай он не лишен подвижности и подобия любопытства, что естественно для всяк пришедшего в мир и познающего его. Наверное, Ноктису просто нужен сон [во снах не больно], много и часто, ведь бывало же такое? Вовсе он не ленивый, просто поток его энергии лился ни то сквозь мальчишку, ни то сразу по двум направлениям, ни одно из которых он не в состоянии прекратить. Оттого, бывало, впадал в состояние дрема молча, мирно и без шума, после просыпаясь аналогичным образом. Иногда трудно было уловить разницу между бытием во сне и вне его, ведь ты всё равно есть, какая тогда разница в самом деле, но в его случае оно и к лучшему. Уж точно было. До недавнего времени.

После того нападения, что — поговаривали, временно — лишило ребёнка возможности полноценно передвигаться, сны перестали быть бесформенными, ни о чем, как положено детям. Даже если Ноктис с самого начала не был лёгким, все же, природа не смогла лишить его достаточной доли нормального. Пока в голове не поселился тот страшный, ужасный образ напавшего на него существа. Принесшего не только и не сколько боль, не только инвалидную коляску и физические лишения, но и кошмары. Теперь Нокт засыпал чаще, словно бы привыкнув, что там проще и понятнее, вот только нередко с того момента выходило наоборот — те глаза, кошмары, мириады подобных существ, а он... а что мог он? Желать проснуться, иногда с успехом делая это, а временами просто звать отца, чтобы тот своей сильной рукой с мечами развеял их подобно божеству или стене; его свет в ночи, дабы вернуться в иную ночь, из беспокойной в спокойную. Так Ноктису привычно, понятно и просто. А когда не выходило зацепиться за сильный образ отца, к нему являлась мать. Вообще-то, её ребёнок едва ли помнил, она в реальности не успела задержаться надолго, но в ином состоянии ласкала сына, кажется, даже иногда сидела у его кровати — Ноктис не знал насколько верил, что матери в самом деле не было, ведь ощущал её рядом. Снова: особенно с той самой ночи, пускай ночью она и являлась лишь условно, вообще-то будучи круглосуточной. Для света имелось электричество и кристалл, а ещё камины и огонь. В Люцисе все уважали чёрный, если кому-то не удалось его полюбить, слившись с ним. В мирном и процветающем Люцисе, или по крайней мере той его части, что занимала Инсомния.

Ноктис читал одну из подаренных ему давно книг, устроившись в инвалидном кресле. Он вообще-то способен перебираться на кровать самостоятельно, и даже несколько шагов — это ему под силу, прежде чем ноги подкашивались и в одной из них контроль терялся практически полностью. Однако, как и говорили врачи, не перетруждался; отец был грустный, а Королю не положено отвлекаться на грусть — на нём слишком большая ответственность. Потому врачей Ноктис слушал. В конце-то концов, ему и самому было немного грустно.

— А? — не сказать, что сон как рукой сняло, но голоса, особенно из-за спины, мальчик не ожидал, потому тут же проснулся [насколько мог] и оглянулся на его источник. Незнакомый, кажется. Точно не в замке. Точно не... да точно не, да. — Как вы сюда попали? — из естественного любопытства. Их замок окружен забором под напряжением и охраной, а если кого-то желали видеть, то предупреждали об этом. Во внешний мир Нокта выпускать не любили, он и сам не слишком тянулся, чтобы не создавать проблем, а о визите его не предупреждали.

— К-к... ак? — глаза раскрылись широко, удивлённо и не слишком понимающе, в то время как прикосновение по голове заставило проснуться со всем, немного уклонив голову [уже поздно, впрочем] да ошарашенно и с неизменным непониманием уставиться на незнакомца... представившегося незнакомца.

"Дедушка?" — серые в силу сонливости и обезвоживания глаза, обычно теряющиеся в оттенках сине-голубого с неравной долей темноты и, совсем редко, алой ярости, вмиг наполнились синевой, потому что ничего непонятно, очень странно, но интригующе. Опасно или нет — этого Нокт не знал, но ведь в замке не мог оказаться никто посторонний, а значит всё в порядке. Наверное. Он же ребёнок, чёрт подери, а! Только имени такого не помнил ни у одного из дедушек... В его семье никто не доживал до дедушек, долго вообще не жили; и этот факт пока не вызывал у юного ума ни вопросов, ни интереса — просто факт, пока не тяжелый и не обременительный. Мальчишка обычно думал о другом, хоть всё о таком же непонятном.

Очень неловкое поведение. Как тут не тушеваться.

— А? Чт... я не... — откровенно растерялся мальчик, в принципе будучи застенчивым, особенно с новыми или незнакомыми людьми, однако резко двинувшаяся коляска вынудила его поднять лицо, обернув голову на этого Ардина, а руками механически вцепиться в кресло, совсем скоро отведя взгляд от этого человека куда-то перед собой.

Это странно, но вся необычность перехода, туман, темнота — это вовсе не казалось Нокту неестественным. Не потому, что они жили в темноте, но потому, что подобные — отличные, но похожие — переходы случались с ним и прежде. Непроизвольно, во снах или фантазиях, но мальчишка не боялся. Не сознательно, по крайней мере. Если чего и стоило бояться, то это появления... тех. Демонов, чудовищ, что могли скрываться во тьме, а могли вылезли из самых неожиданных мест. Ноктис боялся их, мог бояться за отца, а ещё мог бояться, когда отец не приходил. Боялся по-простому и по-детски, при этом прекрасно зная — не по-детски — что принцу необходимо быть сильным. А осматриваться по сторонам, ни то с опаской, ни то любопытством, ни то сомнением — это пожалуйста. Он уже точно не сонный.

О том, как ощущался "дедушка", будет смысл поговорить после; позже. Дети ведь глупые, даже если наследные принцы, не принадлежащие самой жизни с момента рождения. Не так ли?

[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]— Всем нужны родственники, а Люцису нужен новый Король, чтобы его оберегать, — заученно, бесцветно и как нечто само-собой разумеющееся. Потому что трактовать слова нового знакомого в каком-то ином ключе у Нокта не имелось ни смысла, ни повода, ни опыта. Он нужен — это так, известный факт. Потому что член королевской семьи, будущий Король [хотя какой из него Король? Одни проблемы отцу, честное слово]; а если этот мужчина в самом деле родственник, то нормально быть нужным ещё и ему. Значит, судьба Люциса ему тоже не безразлична, раз он к нему относится, вот и... Короче, ничего особенного, что зацепилось бы в памяти юного принца. В том или ином смысле, ему об этом "нужен" часто говорили, утверждали, писали и всячески напоминали. А когда станет совсем взрослым, так будет совсем-совсем нужен, прямо очень, чтобы занять трон отца, поддерживать стену и оберегать свою страну. Или как-то так. Короче! Суть в том, что в глазах Ардина дай боже семи-восьмилетний Нокт может и рассмотрел бы что-то — пугающе знакомое или пугающе чуждое, а может доброе — если бы посмотрел на него, но внимание мальчишки было занято совершенно другим.

Видел ли Ноктис когда-то закат или рассвет? Ну, бывало, наверное, пару раз. Когда выезжали за пределы страны. Куда-то далеко, по королевским делам и приглашениям. Мальчишка тогда совсем мал был, едва ли понимал, едва ли видел. Если что и запомнил, так это какую-то полу-сказку о том, что небо бывало каким-то ещё, кроме как тёмным. Кроме как подсвечиваемым искусственными лампами и редкими отблесками купола, что уже с сотню лет защищал Инсомнию от... врагов, всего плохого, да. Отец так объяснял, а мальчишке этого хватало. Лучше давайте снова о небе? Потому что несколько раз принц видел — лично, кажется — что оно бывало немного светлее, чем то, что ему привычно. А ещё читал книги всякие, где оно было то голубым, то розовым, то разноцветным; читал про закаты и рассветы. И оно — отсутствие таковых в его жизни — Люциса не то чтобы хоть сколько огорчало. Зачем грустить о том, чего нет, не видел и быть не могло? Едва ли тёмное небо беспокоило детей, будь то наследный принц в Инсомнии или кто-то из провинции. Наверное даже взрослых беспокоило не всех, из них ведь тоже многие не видели никакого иного неба уже сколько-то там поколений. Жили прекрасно, город процветал, а там и весь мир, наверное, тоже — Ноктис не знал, опять же. Его собственный мир ограничивался по большей части замком да забором, за пределы которого прежде удавалось несколько раз незаметно пробраться, а вот теперь уж точно не...

Все внимание мальчишки отдано менявшемуся окружению. Вы только не путайте: заполучить внимание принца очень просто, а вот интерес или тем более полноценную заинтересованность — нет. Он бы может и желал обратного или полноценного, но некоторые вещи отчего-то давались ему с трудом, словно бы не слишком доступные, лишние, ни то урезанные, ни то недоразвитые, и оттого что за реакции, что за моменты мальчишка цеплялся весьма своеобразные. Пока что у него недурно получилось, он правда — стараниями в основном отца — мог называться достаточно нормальным, если даже не совсем обычным, ребёнком. И никого взглядом не проклинал; кажется. Ему о таком не доносили, по крайней мере.

— Это... — он слышит шепот и уха, ощущает давление на коляску и так далее, но шире открывшиеся глаза смотрели на обилие цветов — и сменяющихся светил, не звезд и не темноты — в небе. Нет, конечно же это не могло быть по-настоящему, настоящее всё другое, там не бывало ничего, кроме понятной темноты, но... одно дело картинки или фантазии, другое дело — видеть их так, что охота пощупать; так, что, если честно, изначально шире раскрывшись, глаза вскоре поспешили немного прищуриться: от непривычки к такому обилию цветов и естественного, пускай и не яркого, света.

Даже когда дедушка [Нокт не мог сказать, почему ему тяжело относить это определение к Ардину; почему, вообще ничего не зная о нём, ему тяжело соотнести этого человека вообще хоть с чем-то, хоть с кем-то, хоть как-то; так случалось, когда в пазл вставляли не тот кусочек, что просто совпал своими контурами или был искусственно подрезан; только как это объяснить, как это назвать — Люцис не знал] обошёл коляску, присел и устроился напротив, весь такой подвижный и расположенный, мальчишка чуть наклонился в сторону, чтобы рассматривать небо, неизменно щурясь. Заглядывать сквозь плечо, через этого человека, туда, над обрывом, где небо, и... даже не почувствовал, как сильно сжал ручки кресла. Как и понятия не имел, что становилось с его глазами и что они выражали в тот момент, когда в смешанных чувствах — между восторгом, печатью, скепсисом, неверием и раздражением — всё-таки оказались переведены на Ардина.

— Я бывал во снах прежде. Это правда — это сон, — вкрадчиво отозвался, неизменно глядя на нового — странного — знакомого. — Но как я могу создавать в нём то, чего не видел? Или что... не могу. Больше, — он поджал губы и, насупив тёмно-серые брови, опустил взгляд вниз,  неизменно сжимая пальцы — одну руку вплоть до кулака. Не от злости, наверное, не от грусти, наверное, не от радости, наверное... от чего тогда? Этот человек откуда-то так точно видел закаты и рассветы, знал, как воочию выглядело небо — или по крайней мере мог представить. А Ноктису, если честно, не то чтобы до сегодняшнего дня было интересно. Сны являлись для него снами, где отдых, где мать, где что-то тянуло словно бы домой — хотя он же и без того спал в своей кровати — и...

Мальчишка вдруг замер, не поднимая глаз и не меняясь в положении. Сердце попустило несколько ударов, вся его фигура застыла. Он ни то испугался, ни то напрягся, ни то в момент перестал существовать совсем; пожелал бы.

— Нам нужно уходить, — выдает глухо, тихо, испуганно, во внутренней панике. Сглотнул. — Арди... Дедушка, нам нужно уходить. Обратно в замок, — пальцы вжались ни то в ручки, ни то в кулаки, в то время как фигура принца, и без того черно-белая, блеклая [чего выждали от мёртвых?], немного поддалась вперёд, а лицо оперативно поднято на него же, сердце забилось чаще.

— Пожалуйста, пойдёмте быстрее. Это... Это плохой сон, — начавшие приобретать до того собственный цвет глаза, как и отражавшие цвета неба, изменились в момент, лишись всякого вновь; они сами темны как небо, даже без того, чтобы быть чёрными по факту. В них ужас, в них страх того, что понятно и близко, но что категорически не нравится; в них одна из причин того, от чего Ноктис стал слабым. От чего он не сможет быть как отец. От чего... как бы хорошо, если бы отец был здесь. Если бы Ноктис был таким же как он. Или смог просто взять да убежать обратно, запершить в комнате, где ему всё понятно и какое-то время даже, если повезет, никто не будет вылезать из окон, шкафов или из-под кровати.

— Я хочу уйти, сэр, — поддавшись вперед, он уложил одну руку где-то ниже запястья дедушки, глядя прямо ему в лицо, в глаза. Те немного светились, но оно не удивило и не задело Ноктиса: многие в Люцисе так или иначе пользовались магией кристалла, будучи на службе у Короля, и если этот человек в самом деле Люцис, то ничего удивительного. Свои ощущения о том, что эти глаза сами походили на то, что скреблось из обрыва, он забивал и игнорировал. Слишком хорошо помнил, чем заканчивались подобные сны. Как после них было странно; возвращаться. Помнил и печаль отца тоже; неизменно не имел права разочаровывать его ни как папу, ни как Короля — правитель должен быть сильным и уверенным, чтобы поддерживать стену, чтобы управлять, чтобы кругом был порядок и не случилось войны. Делать всё то, чего... никогда не может Ноктис. Не сможет ведь, ну?

— Пойдёмте, — вторая рука с ручки соскользнула к колесу, чтобы найти там управление и креслом податься назад, дабы после развернуться и добраться обратно. Ноктис не знал, как выглядели закаты и рассветы — чтобы вне картинок и графики, по-настоящему — однако прекрасно знал дорогу домой, помнил, как они здесь оказались, способен придумать, если уж на то пошло, и потому был в курсе, как отсюда выбраться. Нужно только сделать это быстрее. Принц ведь снова уснул? А сны у Ноктиса отчего-то были особенно реальными; нет, не так: они сказывались на нём в реальности. Самое ужасное: то чудище, что было реальным, проникло и в сны тоже, заложив, кажется, один из тех кирпичей, что кинут в окно, дабы выбить [со временем] разницу и границу между ними. Ноктис не знал, была ли она вообще, потому что мёртвый, потому что ребёнок, потому что изолированный, потому что слабый, потому что ненормальный, потому что... да какая разница. Домой. Назад. В безопасность. К отцу.

[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]Этот человек странный. Как он вообще оказался во сне Нокта? Почему выглядел так? Чего желал от мальчишки? Он... жив? Был жив? Принц не задавался этими вопросами, ни одним из них, имея и без того слишком много происходившего вокруг.

А ещё этот человек слишком много говорил. Ненужного, не до конца понятного, от чего говорил именно Люцису — вопрос, он же явно не лучший собеседник, не самый активный и не самый заинтересованный. Его в самом деле не беспокоили королевские дела, очень многие формальности тоже; он лишь пытался не разочаровывать отца, не подводить его и не создавать проблем как Королю. Потому что сам по себе ощущал, что способен создавать проблемы буквально... не то чтобы одним своим существованием, но... А тут все эти слова Ардина, когда вообще-то совсем не время разговаривать. Вот совсем! Куда отчётливее и навязчивее с каждой секундой становились звуки совершенно иного формата, издаваемые вовсе не этим "дедулей", совсем не людьми и, да, оно сжирало весь фокус. Мальчишка слишком хорошо помнил, что бывало после. И знал, на что способны все эти твари. Именно из-за них Инсомния нуждалась в присутствии Короля, именно из-за таких у них был Кристалл, именно поэтому, из-за тех, что в пропасти, они все нуждались в его силе и магии. Да?

Почему Ардин так спокоен? Он не боялся... тех? Почему ему весело, почему он не давал Ноктису уйти? Зачем... глаза мальчишки ещё сильнее поблекли, словно бы даже немного потемнев: ему не нравилось поведение гостя, оно заставляло бояться ещё больше, испытывать дискомфорт; сон переставал быть сном, он переставал приносить расслабление и то, что вообще полагалось делать отдыху. Вот только если обычно, так или иначе, мальчишка находил способы уйти, имея над этим полный контроль и компанию себя самого, то сейчас...

Брови уже было насупились, приготовился просить этого человека уйти настойчиво, будучи недовольным таким положением дел, однако Ардин повёл себя... странно. Снова. Непредсказуемо. Не для Нокта, привыкшего к иному, будучи иным. Неизменно грозно, запутавшись, не понимающе и испуганно глянув на "дедушку", он задержался взглядом на... клинок? Что? Магия, как у отца, только иной формат цвета и форма, но... Нокт шире раскрыл глаза в изумлении, не успев даже рта открыть и сказать что бы то ни было.

Его вдавило назад, в спину коляски, и то, что он ощутил в тот момент, то, что испытал, то, что пронзило его, что заполнило... Принц вздрогнул, сердце пропустило несколько ударов, странный импульс прошелся по телу, глубокая попытка набрать ртом воздух. Спина непроизвольно выпрямилась по струнке, словно бы желая ни то избавиться, ни то ведомая неким порывом. Внутри стало тяжелее, словно бы Нокта нагрузили чем-то неподъемным, однако оно не ощущалось как обычный груз. Этот груз давал ощущение... силы? Того, что сейчас мальчишка подвластен над чем-то, чего не мог обычно? Это... что за...

Вот только времени на то, чтобы понять, не нашлось также: стоило свету погаснуть, как никогда не статичный Ардин снова сделал нечто очень странное. Настолько странное и быстрое, что даже сообразить никак не успеть; Ноктис не успел, по крайней мере.

Координация нарушается вместе с ощущением чего бы то ни было вокруг себя, будь то коляска, опора, земля — что угодно; перехватило дыхание, перед глазами всё поплыло и затекло огненным пламенем в помеси с чёрной дымкой. Вязко, душно, ужасно. Секунда на панику, секунда на ужас, ещё секунда на то, чтобы ощутить этот кошмар на себе. Глаза зажмурены, руки выставлены вперед в желании ни то оттолкнуть, ни то скрыться, огородиться, избавиться.

Лишь только прилетевшие следом слова поразили его, заставив дрожь — не только от страха и выплеска адреналина — пройтись по телу.

"Это твой сон", — сказал Ардин.
"В своих снах ты Король", — говорил отец.

И ведь, если честно, Нокт знал это: всегда находил выход, будь то дверь, собственные силы, образ отца или что бы то ни было ещё. Всегда знал, когда будет темно, и просто-наросто не представлял, что может быть заместо этой темноты или сада, в котором бывал иногда, покидая замок. Что могло быть разноцветное яркое небо, что могла быть такая магия, что...

— Это мой сон, — прошептал про себя, ощущая, как когти и вязкость забираются под ткань, как царапают кожу, как заставляют одновременно чувствовать испепеляющий жар и обжигающий холод. Принц, собрав в себе силу воли и все слова, что говорил ему отец, всё то, что видел прежде, решился открыть глаза.

В нём самом не могло быть столько скверны и зла... ведь не могло быть, правда? Но вот она здесь, находила его, как всегда — вместе с этим странным "дедулей". Значит, с ней стоило бы что-то сделать. И если уж этот Ардин тут не просто так, то в нём должен был иметься смысл. Во всём этом. Раз нашлось место для капли магии и рассвета, коего в своей обыденной жизни Ноктис не вспомнит.

"У меня слишком маленькие руки", — скользнуло в его памяти очертание клинка, а потом ассоциации с магией отца, его щитов, армейских служащих. До того, как оказаться в коляске, он ведь начинал тренироваться с Гладио, хоть это и было жалким ничто, с учётом возраста и вечно странного состояния Принца. Но. Но. Но. — "Это мой сон", — кажется, игнорируя боль и жжение на собственной коже, не обращая внимания на то, как вся эта нечисть влияла на него, мальчишка представил свой-не-свой-но-клинок, взглядом-воображением словно бы незримо кинув его в твердую почву обрыва, при том крепко-крепко сжимая свои ладони — обе — вокруг рукояти. И воссоздал данное движение.

Секунда, пропущенный удар сердца; скверна никуда не исчезла, однако оставалась где-то внизу, касаясь ног. Ей всё также просто дотянуться, однако Ноктис уже не в её объятиях: повис на клинке, испытывая нечто неописуемое. Он не видел и не понимал ни того, что выглядел немного старше — равно настолько, чтобы быть способным удерживать этот клинок, не падая, — ни того, что происходило с его глазами. Отсюда надо найти выход, этому не надо пробираться в его спальню. Там стоял подарок отца, там было безопасно, и никто из тех, кто собрался здесь — эти твари или... даже Ардин — не должны быть там. Не сегодня. Не на этот раз.

Подёргав ногами, дабы раскачаться туда-сюда, подросток разжал руки, чуть поддавшись в воздухе в сторону, а там и упер руки о ничто, создав совсем небольшую стекло-подобную стенку. Здесь не на что опереться, потому придётся сооружать это самому из того, что имелось. Одолеть всех тварей Ноктису не под силу, он же вообще не знал, как пользоваться тем, что было в нём, к тому же, оно очень тяжело легло на тело, ощущаясь и изнутри, и снаружи. Однако, пообрезать то, что дотягивалось до него, порубить, войдя в странный поток... удовлетворения и осознания того, что он делал то, что полагалось, словно бы точно знал, как образоваться не столько с этой магией, но этими существами, этой ужасной скверной... Ноктис никогда так не думал и спустя момент не подумает, это лишь нечто подкоркой, непроизвольное, не осознаваемое и не контролируемое. Ужасное. Никогда не стоит замечать в себе такого зерна и поддаваться. Никогда. Так бы сказал отец. И сам Ноктис. И щиты. Однако сейчас ему надо выбраться — первичный инстинкт, и раз уж гость такой странный, будучи в его сне непонятно откуда, непонятно зачем и непонятно для него, путь назад стоило проложить себе самостоятельно.

Самое главное — это подняться, возвыситься. Опоры нет, среди тумана, среди чёрно-серого сна ничего не было, не за что ухватиться. Потому, рывок за рывком, он создавал себе "платформы" из того светящегося магического стекла, поднимаясь всё выше.

Свет всегда проигрывал тьме, ведь небо в реальном мире тому доказательство: Луна одолела Солнце, а ночь день. И тем не менее, того или иного огня боялся каждый, особенно та тьма, что... Прищурившись, мальчишка оперативно глянул над собой — в небо. Ещё не успело потемнеть с концами, как привык. Эти твари не должны любить свет, они не могут любить его — как и Принц едва ли привык к таковому — и тем не менее.

"Это мой сон", — сглотнул, неизменно поддаваясь той невиданной прежде неоднозначной волне, потоку, коего слишком много для чертового мальчишки в коляске, но достаточно для того, кто был в своём собственном мире. Голосом не Ардина, но отца: "Я здесь Король". Пускай даже быть Королём Нокту никогда и не хотелось, вызывая страха куда больше, чем самое ужасное из существ, что бились под ним и готовы были порвать в клочья.

Небо посветлело, словно бы собрало в себе самые яркие из тех образов, что показал Ардин — оно бывало иным, со светилами, потому осторожно, не ослепнуть бы. Только ярче, ярче, ещё. При этом, в очередной раз прыгнув с импровизированной "проформы", мальчишка по воздуху растянул стекольное зеркало, затем ещё одно. Свет красиво переливался сквозь них, это правда завораживало, вот только один угол на другой, и от яркости образовался ни то зайчик, ни то луч, что не по вкусу тварям. Шипение, бульканье. Теперь Ноктис мог раскидать и-или проткнуть хотя бы часть из них, отвлеченных и не способных тянуться куда угодно, к тому же ногами и клинком время от времени толкать "зеркала", чтобы луч затрагивал всё новые части кишевшей тварями и чернью бездны.

Нет, он не знал физики и прочего, в его-то годы: просто помнил, как благодаря игре ночника, а другой раз яркого искусственного света, словил "солнечных зайчиков" и пятна на стене. Помнил, как выглядел поток от прожектора. Помнил, как в его мире жили во тьме, но со светом иного происхождения. Помнил, а потому просто перенёс это сюда, раздув тем, что — снова — видел в исполнении старших; что — изредка — снилось ему в собственном исполнении, когда приходилось думать о том, что однажды придётся занять место Региса и делать то же, что и он.

Но только это правда трудно, отягощало, непосильно. Его цель — это выйти, не так ли? Очистить себе путь, сделать так, чтобы не преследовали, и покинуть это чёртово место, что не нравилось и пугало Нокта. Потому, зацепившись взглядом за фигуру Ардина — вернее, за почву подле и под ним, Люцис кинул клинок туда, поддавшись туда вместе с ним; кинул.

Момент.
Тот с красноватым рассыпчатым свечением перенесся в необходимую точку, оказавшись криво воткнутым в землю, а Ноктис повалился на колени рядом, рухнув на эти самые колени так, что пришлось локтями упереться о землю. Найти в себе силы на то, чтобы немного попятиться назад от края. Дышал тяжело, по-прежнему не замечая ни изменений в себе, ни чего бы то ни было ещё. Тяжесть. И столь же душное дыхание. Картинка перед глазами то и дело грозилась съехать, однако Люцис умудрялся не терять её с концами. Даже не заметил, как руки снова стали жалкими ручонками. На момент забыл и про обрыв, и про пояски снизу, и про Ардина; его сны слишком реальны, чтобы просто перевернуть страницу. Для Нокта сны — это больше, чем сны. Наверное даже больше, чем для отца, который умел и знал об этом многое [в глазах мальчишки: всё и даже больше].

Кажется, его тошнило. Мутило и шатало.

[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]Честно? Вот конкретно сейчас Ноктису было исключительно плевать на происходившее кругом, вот совсем, совсем-совсем. Ни до слов, ни до окружения, ни до Ардина этого дела не было: ему физически плохо. Принц пытался собрать себя, унять то, что проснулось внутри, теперь отдаваясь тяжестью буквально в каждой клетке тела. Он и без того не высыпался, несмотря на те усилия, что прикладывал отец, как и последствия полученных прежде травм оказались серьёзнее, чем полагалось изначально — врачи звучали обнадеживающе, но сделать ничего ока не могли, несмотря на развитую медицину Люциса. А сейчас, схватив не просто стресс и глубокие страхи в собственное лицо, мальчишка получил ещё и нечто очень тяжелое, массивное, вынудившее его действовать. Как, для чего — он так и не понимал, ощущая сейчас вместо мыслей в голове разве что пульсацию в висках, что отдавала в сердце, да некое подобие только что словленных флэшбэков едва случившегося.

Сидя-лёжа-рухнув на землю на живот, принц пытался снова прощупать себя, ощутить единым целым, способным дышать, видеть, слышать и фокусироваться. Для этого ему на какое-то время пришлось уйти в себя, совершенно не обращая внимания за изменения вокруг, что блекло и становилось... да таким, как то, во что они пришли с самого начала. Не то чтобы от семилетнего мальчишки следовало ожидать чего-то ещё, не так ли? От ребёнка семи лет, пережившего физическое и психическое потрясение, являющегося не совсем обычным мальчиком, и даже не просто наследником Региса, что само по себе подразумевало (не) завидно обширный список предписываемого бытием таковым.

Обратить внимание на окружение — и снова этот странный, играющий голос, коего до сегодняшнего сна мальчик не слышал, не знал и не представлял собственно — ему пришлось только когда Ардин почувствовался и прозвучал рядом. Первая часть его фразы прошла мимо ушей принца [едва ли, впрочем, там было что-то интересное Ноктису, или хотя бы в полной мере понятное], доходить — и разбираться — начало где-то со второй половины его речи.

Лёжа щекой на траве и тяжело дыша, Нокт скосился на Ардина, моргнув. Уловил его изменения и... не подал виду, будучи тихим да пытаясь дышать. Весь этот "дедушка" — странный. И что самое важное: мальчик не знал, хотел бы он видеть его вновь, в следующий раз. С одной стороны, тот показал ему так многое, дав испытать то, но с другой... что-то в нём было не так, словно бы отталкивало подобно зарядам одной полярности. Неестественный, не живой, как сам Нокт — о чём не знал, разумеется — и не тот, кто могет быть описан конкретным, единым выражением. И это "что-то" сцепилось, всё на том же уровне неосознанного и насыщенными вечатлениями, создав кипу противоречий и о итогу выходя в ноль, в незнание, в неопределенность; в закрытие. Ардин не понравился мальчишке никакой из сторон — как воображение, иллюзия, личность или человек сам по себе; однако при этом шёл вразрез с его действиями. Странными. Но с такими... Мальчишка сделал глубокий вдох и перевернулся на спину. Ненадолго прикрыл глаза, успокаивая дыхание ещё какое-то время, а после приоткрыл серые — далёкие от синевы или того выражения — глаза, глядя со своего ракурса на "дедулю". Странный. Странный. Странный. В нём что-то не так; не то. Странный. Такие, наверное, только и могли что блуждать изо сна в сон, никак не соотносясь с реальностью, с современностью, с действительностью. Словно бы не существовали по-настоящему. Как сам Ноктис — сказал бы, если бы знал и смекал иронию. Не знал, не смекал. Пока. Счастливый.

Принцу должно быть не по себе, ему стоило бы сжаться, скривиться, выдать хоть что-то, выражающее неудовольствие. Он ведь ребёнок. Задетый. Почти в тепличных условиях. Любимый. Живой. Живой... ли? Ардин слишком подвижный, шумный, разный. Слишком показательно странный. Ноктис — тоже. Только, чтобы подчеркнуть это, чтобы увидеть различия, стоило сказать: тоже странный, но иначе; по-другому. Тем, что не такой.

— Это не похоже на сказку, — наконец произнёс мальчик, моргнув и не отводя усталого взгляда от "дедули". Он был достаточно юным, чтобы не понимать, что такое "издеваться", испытывать, получать нездоровое удовольствие от нездоровых ситуаций, читать людей как книги [не то чтобы вообще много их встречал или был способен подолгу выдерживать на них внимание и фокус] и всё такое. Однако же. — Вы странный, сэр, — едва насупился. — Я не уверен, что хочу приглашать вас в свои сны больше, — нет, Ноктис совершенно не знал, что именно этот — вдруг — оставленный клинок если не позволял, то упрощал задачу как раз-таки к нему приходить. Но, хах, подсознание? Ощущение? А?

Глубоко вдохнув, пошевелил ногами: слушались плохо, особенно та, на которую пришлась основная доля травмы прежде... И тем не менее, сумел подняться на локти, а там... "Ты в своих снах Король", — да, так было всегда. "Это твой сон", — да, это правда. Иногда Ноктис замечал собственное влияние, пускай оно было далёким от абсолюта, а сны имели некоторую составляющую, что... что бы принц не делал, а она оставлялась неизменной. Но сегодня было что-то особенное. Не только Люциса. Этот человек... если честно, интересно. Но страшно. И странно. Неизменно странно. Ноктис то ли слишком застенчив, то ли в сомнениях, то ли воодушевлен, чтобы быть настолько открытой книгой, как казалось — сейчас проще смотреть сквозь него. Ардин своим присутствием не перекрывал, но перетягивал внешнее внимание на фоне Нокта, его было... слишком много. Как тонкой плёнки или утреннего тумана.

Подул ветер, распатлав им обоим волосы и ткани [у "дедушки" слоем много-много, ветер буквально вздымал], но что важнее — подтолкнул мальчишке его коляску. Ровно настолько, чтобы, привычным видением упершись о неё, принц поднялся и устроился в таковой, едва поведя лицом — нога неизменно отвратительно отдавала, а тяжесть во всём теле — вовсе не от недавних травм — никуда не девалась. Хоть и ощущалась... двояко. Снова — странно.

— Я надеюсь, что ваши руки заживут как можно скорее и в следующий раз эти... монстры не заденут вас, — потому что что ещё могло задеть Ардина, кроме как не добравшиеся до него чудища? Нокт был слишком отвлечен стратегией и собственным спасением, чтобы следить за сторонним и вроде как очень независимым, странным человеком. Разумеется Ардина не мог ранить свет; само собой. Ведь Ноктиса не ранила эта сила... похожая на отца, да? Раз это сон Ноктиса, значит, увечья гостя — это тоже его вина, его проекция; и его "подарок" — раз история принца закончилась увечьями в реальности, то правильно, что в ней должны быть травмы. А поскольку в реальности он оказался спасён — силами кристалла и Отца — это неудивительно, что ему вырисовалась картинка чего-то похожего [даже слова почти одинаковы]. Остальные ощущения слишком странные, слишком неопределенные, чтобы цепляться за них. Да и перечисленного Люцис едва ли осознавал, будучи вымотанным проблемами со сном и этим необычным приключением; оно, как и прежде, легло и отложилось где-то в подсознании.

— Если честно, вы... не похожи на моего дедушку, сэр Ардин. Но... спасибо за встречу, — невыразительная скромная улыбка. Всё-таки Ноктис воспитан, да и несмотря на все пережитые ужасы и замотанность он не мог сказать однозначно, что сон оставил исключительно негативные впечатления; как и этот человек. Здесь было небо, которого принц не помнил или не видел прежде, а теперь запомнит и перенесёт. В его собственной сказке, может, оно будет таким. А где сказка, там и сон, который он однажды нарисует.

— Я могу вернуться сам, так... будет лучше. Если вы не заблудитесь, — взгляд от мужчины соскользнул снова за него, в сторону — к обрыву, откуда исходили остатки тёмного тумана. Возможно, вы только сейчас обратили внимание: здесь буквально царила тишина, кроме прежнего рычания — ничего. Пришли — было тихо, уходили — тоже. Теперь лишь негромкие завывания ветра, что так и продолжал ненавязчиво колыхать траву, волосы и ткань.