Versus |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Versus » Главы истории » Закрывай глаза, мой дорогой [2008]
[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]Ардин & Ноктис
Цитадель, Инсомния, Мир Сновидений | около 11-12 лет назад
Война не меняется. Наступает на пятки, догоняет даже там, где еще светит солнце. Как тебе, милый Ноктис? Каково это, ощутить ее прикосновение так близко? Тепло? Холодно? Жутко? Если хочешь, мы можем сбежать от нее, нужно только закрыть глаза.
[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]Когда-то это место Ноктис придумывал сам, исходя из видов в саду, картинок в книгах, отцовской магии и видео, которые ему доводилось посмотреть. Приятное поле с цветами, где всегда царили ни то сумерки, ни то ранний рассвет. Здесь было тихо, спокойно и пусто, потому часто именно сюда принц приходил во время снов, когда не желал блуждать, познавать новые места, реальные или не очень, и в целом желал простого отдыха. После того, как несколькими месяцами ранее отец подарил ему новую магическую игрушку, что оберегала сны, делать это стало немногим легче; по крайней мере, Ноктис всегда мог отвлечься на забавную зверушку, что сопровождала его в моменты тревоги и, в каком-то смысле, отгоняла мелкие приятности, предупреждая о более значимых, чтобы мальчишка обходил их.
А потом это место дополнила Стелла. С ней принц провёл совсем немного времени, буквально несколько дней, однако одни прочно отпечатались в Нокте. Это видно даже по полю: у цветов появился запах, они изменились и приобрели яркий цвет. Здесь стало по-весеннему прохладно и влажно; приятно ходить босыми ногами по траве. А ещё небо стало... живее. Несмотря на то, что мир над Люцисом давно погрузился во тьму, в Тенебру мальчишка в живую увидел закат и рассвет, пускай день и длился тут не более двух часов, если не короче — они находились далеко от Инсомнии, а, поговаривали, как раз вдали от неё и бывало иное небо. А ещё... А ещё Ноктис снова смог нормально ходить, через неделю-другую должен отказаться от инвалидного кресла совсем, будучи способным передвигаться и так. Семья Оракулов взялась лечить его, для чего Регис даже принял решение покинуть пределы Люциса, что достаточно рискованно, и всё бы прошло успешно, мальчишка шёл на поправку, если бы не....
Лежа на траве, принц перевернулся на другой бок, подпирая щеку рукой и глядя на травинки с фиолетовыми бутонами перед собой.
... если бы не нападение. Он был ребёнком, далёким от политики и достаточно изолированным в силу многих факторов, потому понять всю сложность произошедшего Ноктису трудно. Однако, кое-что разобрал точно: на Тенебру напали, захватили; теперь Стелла не была свободна, как и её семья, как и её люди, а её мать... Мальчишка не помнил всех деталей, потому что тот момент был перенасыщен, очень ярок и быстр, произошло много всего и сразу, что неподготовленному сознанию так и не разобрать. Однако он помнил, как Стелла бежала с ними, как он смотрел на неё, на руку отца, что крепка сжимала её ладонь. Как потом что-то пошло не так и девочка остановилась. Как не остановились они, как... как всё закрутилось после, как их свита начала торопиться, как они быстро поспешили вернуться в Люцис, как по дороге, кругом, везде, виднелись военные, какие-то разрушения, шум и что-то странное. Ноктису казалось, что он видел красные светящиеся глаза и когти, что слышал звуки, которых не было, и что даже воздух в красивом, отличном всем от Люциса Тенебру изменился. Но, неизменно, увидел слишком мало, понимал не слишком много, а пробыл там слишком недолго, чтобы, ну, вникать? Просто ощущение странное.Послевкусие. Недосказанность, что ли.
Ноктису хотелось, чтобы со Стеллой всё было в порядке. Он не проникся ею в полной мере, но девочка не вызвала в нём отторжения; если бы у принца имелась возможность, он хотел бы пообщаться с ней ещё, потому что они нашли общий язык, а ещё у неё были тёплые руки, она не злилась, когда Нокт подолгу ничего не говорил, заикался, просто смотрел и... зевал. Много разговаривала о снах, придумывая небылицы, до которых Нокт никогда бы не додумался сам. Ведь, снова, она и внесла сюда так много, когда принц пригласил её в свой сон, стоило ему уснуть ночью. Или это было нечто отличное ото сна — они не слишком задавались этим, будучи увлеченными компанией друг друга и общению, коего, как оказалось, обоим не доставало; чтобы понятное, не угнетающее.
Ему бы хотелось, чтобы Стелла сейчас была здесь. Чтобы оказалось, что с ней всё в порядке. Чтобы она приятно улыбнулась, Нокт успокоился и не испытывал странного чувства, словно бы в том его... вина? Нет? Он не мог оформить свои жалкие сгустки в нечто единое, в самом деле не испытывая подобного прежде. Лишь только единожды, когда его чуть не порвало то чудовище и мальчик понял, что сильно ослаб — тогда исписывал нечто подобное, понимая, что подведёт отца, едва ли способный стать таким же сильным Королем, как он, чего все ждали [кажется, кроме самого Региса, который никогда не говорил о троне и данной теме].
Но её не было. Что со Стеллой мальчишка не знал, а потому просто представлял, что с ней всё в порядке. В какой-то момент он прикрыл глаза, вдыхая прохладный воздух, и даже сумел сколько-то расслабиться, раз это место предназначалась для этого. Однако стоило пройти нескольким минутам, как послышался какой-то шум, а почва словно бы затряслась; так бывало, когда ступало что-то тяжелое. Беспокойное. Не то, чего ждал Ноктис, но то, что, опять же, встречал прежде; один из источников его беспокойства.
Имперские солдаты.
Звуки их железных доспехов, тихие щелкающе-стучащие потрескивания той магии, что они использовали, если принцу не показалось — детское воображение всегда имело свойство преувеличивать и дорисовывать. Дыхание замерло и он, затихнув, приоткрыл один глаз, наблюдая за тем, как сюда приближаются пары тяжелых кованных ног. Много. Кругом. Везде. И то странное ощущение, что он испытывал, когда на него напало чудовище, когда к нему приходили те вязкие кошмары во снах, когда упал в обрыв... чёрная, едва уловимая дымчатая пелена ненавязчиво скользнула сквозь травинки, от чего часть цветов начала блекнуть, а другая — топтаться тяжелой обувью.
Но Ноктис не хотел их здесь. Это его и только его место. Его и Стеллы.
Горящие глаза, когти, пелена прежних, совсем свежих воспоминаний и переживаний. Если бы мальчишка был старше, если бы умел, если бы понял, то защитил бы всех. Как минимум — Стеллу. Им не пришлось бы бежать, отцу не пришлось бы тащить его, и много чего ещё бы "не". Может быть Ноктис даже не смог бы гнусно заснуть сразу после этого всего, словно ничего не произошло — ведь так и вышло на самом деле, гнусный глубокий сон, что принц совершенно не в состоянии контролировать; энергия временами просто покидала его, вынуждая отдыхать.
Один из мечей прилетел в него, воткнувшись в землю рядом с головой — мальчишка успел увернуться, перебравшись на другой бок, и широко распахнул глаза. Следом полетело что-то ещё, но он, если честно, даже не всматривался. Если бы тогда смог сделать хоть что-то, то может быть оно бы хоть сколько-то помогло; к примеру, Стелле убеждать. Но это было там. А здесь... нет, ещё и здесь Ноктис никого терпеть не намеревался.
— Не хочу, не буду вас тут видеть! Убирайтесь! — нервно закричал мальчишка и... всё снова пошло само. Вернее, почти само.
Он ведь правда бывал в опасных и захватывающих снах после того случая. Оставленный клинок неизменно давил, неизменно выматывал, его неизменно было слишком много, однако принц хотя бы понял, как преобразовывать своё тело и какими азами мог владеть со своим скудным опытом, детским мозгом и вот этим всем. Хотя бы что-то — это уже лучше, чем совсем ничего. Да? Нет? Возможно?
Вот и сейчас он снова немного подрос, как бы набрав несколько годков для возможности удерживать массивный для мальчишка клинок, дабы ладони не соскальзывали, и принялся защищать то, что выстроил здесь: свой маленький оазис спокойствия, в который снова врывался внешний мир. Не похожий на тот, в котором жил Ноктис, но постоянно мешавший, пытавшийся ворваться и... Это и есть реальность? Тогда он построит свою. Даже если дрался как под хвост ужаленный цыплёнок. Будет бороться за то, чтобы его отстаивали в покое. И чтобы не доставлять отцу ещё больше проблем. Тот ведь, кажется, тоже был невесел; Ноктису [не] мерещилось, что с каждым днём в его глазах появлялось всё больше печали и груза, в то время как о стене и усилении купола то здесь, то там звучало всё чаще. Принц не знал в полной мере, что это значило, но... Хотя бы свой маленький островок он защитит. Попробует. Попытается.
Ардин стоит подле чужого трона, смотрит на него из тени, равнодушно скользит взглядом по витому литью, по алому бархату царских подушек и сияющей золотой отделке и не понимает, почему желал (жаждал?) занять его прежде. Впрочем, не его, не этого престола и даже не того, что изящной сотней ступеней взмывается ввысь в давящих и темных залах королевского дворца в Люцисе. Того трона, что должен был стать его нет и не существует, никогда не существовало. Да и не нужно уже. Почти две тысячи лет как не нужно и не интересно, равно как и наблюдать за тем, как рушится один из тех домов, которые когда-то он так жаждал повергнуть в тьму, горе и хаос.
Хаоса здесь полно, да и темноты хоть отбавляй: закат мелькает досадным воспоминанием и растворяется в глазах коленопреклоненного принца Тенебры. Но Ардину все-равно, он смотрит в высокое окно и не видит ничего, за что мог бы зацепиться его взгляд поблизости, но дальше, почти на самой границе, там... А кругом суета, шум и крики. Мертвая королева у мертвого престола; маленькие дети, что враз смешались с грязью и пылью; надменный император, прибавляющий к своей короне новый самоцвет; момент его, Ардина, торжества. Ступенька к желанному, но уже, кажется, несвоевременному. Канцлер садится на подоконник, скрещивает руки на груди и надвигает на глаза шляпу, вольготно устраиваясь на широком мраморном уступе, отмахивается от советников и перешагивает грань, пока еще может дотянуться отсюда до убегающего Короля, что уносит с собой и маленького Принца.
Беги, Регис, беги пока можешь. Тебе не убежать, да и скрываться негде. От чего ты бежишь, если слабое звено уже подле твоего сердца, там, куда я так легко могу ударить?
Зачем Ардину эти игры? От чего в момент триумфа он идет по полю с синими цветами, цепляет взглядом чуть подросшего мальчишку и неуместные в этой мягкоцветной идиллии алые росчерки клинка Ракшасы. И здесь неожиданно столько… жизни, что Ардин торопеет на мгновение, щурится едко, и синие цветы под ногами вянут, рассыпаются седым пеплом, от которого воздух тяжелеет и густеет вокруг Проклятого так, что им — сухим и острым — наконец становится можно дышать вне этих проклятых сладких ароматов. Но Ардин сдерживается, не вытравливает все вокруг, ибо это сон Принца и все это значит что-то большее, чем просто цветы. Сантименты. Напоминания. Детали, которые Ноктис пустил в сон добровольно, а, значит, важные для него — ровно такие, которые Ардин может использовать.
Но сон волнуется, скачет как аритмия, пусть и остается статичен вне жаркого и жалкого боя, но Ардин сам наполовину — смерть, наполовину — вечный сон и потому чувствует эти колебания, эти всплески, неоформленные и рваные. Но ведь Ардин здесь не зря, на то и нужны родственники, чтобы собирать воедино рваную картинку, придавать сомнениям вес и целостность, ломать психику, искажать мысли и дробить все светлое, что только имеет место быть в проклятой душе. Мама очень хорошо научила его этому, а Первый щедро научит свое драгоценное дитя. Ему не жаль, ведь матушка сама избрала его так опрометчиво, подарила Ардину цель, дала ему его собственное подобие, того, кто пройдет путь схожий, но неповторимый. Пройдет его путь. Спасибо, за подарок, мама, что ты так жаждала сделать карой. Ардину это подходит, в его пустой душе вспыхивают эмоции, настоящие, душные, не те обезличенные и мертвые, а такие же живые, как скверна в теле бурлящая.
Что произошло с Ноктисом и Регисом Канцлер не видел, но знал, да и картинку вовсе не составляло труда додумать и дополнить. Регис бросил девчонку или девчонка не пожелала идти с ними и бросать семью? А может быть и то, и другое, но вряд ли это известно самому Ноктису, что скорее был случайным зрителем. Но наверняка ведь отчетливо понял, насколько паническим являлось их бегство. Насколько жалким. Что за мысли в его детской голове породила эта сцена? Что осталось ему в наследство от Тенебры? Какая новая тяжесть сгустилась в его и прежде не светлых и не легких снах?
Имперские солдаты — остатки подхваченной скверны или собственной, что есть в душе у всякого неоформленными сгустками, кошмарами и излишними эмоциями, та, что пожирает и поглощает, дай ей только волю. Ардин не вмешивается, остается безмолвным зрителем пока не надоедает, пока не изящная, но зрелищная в своей настойчивой ярости битва не утомляет его взгляда. Алая коса взметывается и разом отсекает головы тех, кто сгрудился вокруг Ноктиса, срезая и с его макушки несколько всколыхнувшихся волосков: Ардин на голову выше и куда шире в плечах, чем подросток и, уж тем более, чем маленький мальчик. Он нависает встрепанной и живой тенью за спиной Принца, разрастается до размеров самого настоящего чудовища из кошмаров, а после вновь стягивается до вполне человеческой фигуры, даря Ноктису знакомую чуть ехидную усмешку. А может и не было ничего, лишь игра воображения да ветер, что пригибает к земле хрупкие и гибкие стебли. Нет чудовища, но есть только Первый, с полными едкого блеска желтыми очами.
—Не думал, что за это время вы так и не научились обращаться с моим подарком, мой дорогой, — глубоким грудным голосом произносит Ардин, пока ветер уносит черный-черный пепел, что остался от поверженных врагов, — Я самую чуточку разочарован, ведь в день нашей встречи вы продемонстрировали совершенно невероятный потенциал. — голос рокочет и ласкает слух приятными нотками, словно бы Ардин говорит редчайшие комплименты, но на деле же каждое слово заточено остро и для единственного детского сердца, что бьется (еще) в хрупкой клетке из ребер. — Простите, но пришла пора возвращать мне мой меч. Я вижу, что он так и не понадобился вам, мой Принц. А ведь мог бы…
В последние слова вплетается намек и бьется там (не)справедливым укором, брошенным так легко и незаметно. Под протянутой над грудью ладонью расцветает алое, кровавое, бледное, как рассвет и густое, как свернутая кровь. Клинок не желает покидать ни чужого тела, ни чужих рук, цепляется за Ноктиса как клещ, но не может не подчиниться хозяину. Тяжелый груз для маленького мальчика, но после иное оружие покажется легче пушинки.
Проклятый обходит Принца и садится на корточки у единственных живых цветков, что остались не вытоптаны в пылу боя, кривится от свежего и сладкого аромата, срывает один и рассматривает на свет.
— Говорят, это любимые цветы принцессы — цветы Оракулов, цветы жизни и рассвета. Как жаль, что теперь они останутся лишь в твоих воспоминаниях, Ноктис, ведь Тенебра пала, когда Королева открыла границы ради вас. Кто теперь будет выращивать их? Кто будет заботиться? — Ардин разжимает пальцы и цветок выпадает из его рук, рассыпаясь еще в воздухе и истаивая, словно поглощенный пустотой, — Ах, Нокт, мне так жаль твою подругу. Ее высочество... нет, теперь нет, просто Стелла, осталась совсем одна. Ни матери, ни брата. Боюсь ей не позволят покинуть пределы дворца долгие и долгие годы. Знаю, ты будешь скучать по ней, но... — Проклятый ослепительно улыбается, искоса посматривая на мальчика, — Зато ты остался жив.
[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]На самом-то деле, Ноктис куда более трепетен и щепетилен в плане своего личного протестантства, чем могло показаться. Он не любил, когда его трогали, не любил, когда лезли, сам предпочитал не лезть. Не являлся жадным, показывая то, что знал и видел, если вести себя с ним правильно, однако, снова, наглость — нет, пожалуйста, уходите; особенно когда это касалось чего-то дорого, ценного или хотя бы небезразличного мальчишке. Таких вещей не слишком много, потому, как и всякий другой человек, он имел право за них цепляться. Особенно будучи ребёнком, особенно передоенного круга, особенно не совсем нормальным и, особенно, являясь совсем не — почти не — привязчивым по натуре своей.
Так вот.
Это место.
Оно одно из тех самых.
Заветная часть личного пространства, которыми Ноктис дорожил, потому что вкладывал сюда себя, других, пережитое, надуманное, спокойное и не очень; это место вызывало конкретные ассоциации и служило для конкретного дела. Только для него и Стеллы. Пока ни для кого больше. Ни для бойцов, ни тем более для имперских, ни для... Ардина? Что? Опять? Если с военными всё понятно — это недавнее бытие, свежий отпечаток с образами и початками беспокойства, то вот с этим странным человеком вообще ничего непонятно. Принц не ожидал увидеть его здесь, не то чтобы хотел, не то чтобы вообще думал о нём. Однако же, в конце-то концов, именно он появился здесь. А вместе с ним и клубья красно-черного пепла, вспышки магии и дым; взамен чего истопталось то, что Ноктис не старательно, но не безразлично вносил сюда — эти цветы. Настоящими их ему Стелла показала.
Ирония состояла в том, что вообще-то хорошо, что Ардин появился: принц выдохся, устал, потому что врагов много, они все полны другой формы магии, а он, чёрт подери, восьмилетний слабак, далекий от тренированного военного да буквально вчера вставший с инвалидного кресла, что какое-то время мешало ему исправлять или как-то изменить первое утверждение. А странный "дедушка" порешал проблему, добив; исчезли не только цветы, но и имперские солдаты, рассыпавшись в пепел и дым буквально на глазах.
Ноктис с широко раскрытыми от адреналина, пережитого, увиденного и так далее глазами, поднял их наверх в сторону, реагируя на очень специфический голос с ещё более специфической манерой речи. Всё случилось быстро и, в самом деле... в самом деле?
— Вы?... — не без очевидного удивления и лёгкой формы ошарашенности. Можно было подумать, что Ардин — это какое-то подобие образа, выстроенное-сданное мальчишкой для подобных ситуаций, когда не зацепиться ни за образ отца, ни разогнать наваждения самостоятельно, и тогда всё это имело смысл. Но едва ли Ноктис, имея отдаленно-упрощённые мысли о подобном, в самом деле размышлял в этом ключе. Он в принципе не очень знал, о чем думал обычно, если честно; сейчас так тем более.
Больше ничего, правда, не сказал, потому что фигура человека изменила своё положение, а магия — снова, опять это красное — привлекала внимание растерянного мальчишки. Как и произошедшее в последовавшие мгновения, что буквально выбило Люциса на какое-то время, снова подарив гамму никогда прежде не испытываемых ощущений: облегчения, боли, сдавленности, расширения, выпотрошенности и пустоты одновременно. Тело инстинктивно чуть подалось вперед, а после наоборот на шаг отшагнуло, лишь чудом устояв на ногах [наверное потому, что прежде стоял на них достаточно твердо, устроившись в подходящей позиции ещё будучи окруженным нескончаемыми и все прибывавшими имперцами].
Он хотел что-то спросить, сказать, возмутиться, поблагодарить — да какая разница, чего хотел, если в итоге просто снова искал дыхание, уставившись неизменно широко раскрытыми глазами перед собой. Запах гари, что растворялся в ничто и утаскивал за собой последние следы ненавязчивого аромата фиолетовых цветов. Так какое-то время и простоял, когда фигура Ардина снова оказалось поодаль от него, будучи единственным, что издавало тот звуки; какая ирония, какое разочарование. Взгляд опустился вниз, на землю: ничего. Никаких цветов, трава сожжена, истоптана либо покрыта слоем тёмного пепла. Так просто? Настолько просто? Кажется, принца застало некое подобие обиты и негодования.
Немного сжав кулаки и развернувшись, он собирался было уже подступить к непрошеному гостю, однако то, что тот начал говорить... Мальчишка замер на месте. Кулаки непроизвольно сжались ещё сильнее, а удивившиеся глаза прищурились, как и тёмно-серые брови собрались у переносицы.
Стелла.
Да как...
Что...
Он...
Взгляд вроде бы как синих глаз — прежних изменений Люцис естественно не заметил, какое ему дело, да? — неотрывно уставлен на цветок, что держал Ардин. Как же он не вписывался, эта фигура такая чуждая, инородная, такая странная, ненастоящая, словно бы собирала вокруг себя всё, что...
— Она жива, Стелла? С ней всё в порядке? — Ноктису подумалось о многом, в словах "дедушки" послышалось столько вины и обвинения, захотелось спросить о стольких вещах, но вместо того рот сам импульсивно — или не очень — выдал то, что выдал. То, что, вероятно, в конечном счёте и имело смысл. Наверное, Ноктис на самом деле не такой глупый и изолированный, как ему самому временами казалось; возможно, бытие в котором поколении наследным политиком дало хоть какие-то плоды. Жалкие, но всё же. Принца по какой-то причине никогда не донимали важными вопросами о серьезных делах, а он сам не имел ни мотивации, ни тяги этого делать. Тяга к чему бы то ни было — это вообще почти мифическое явление в его жизни, от чего, впрочем, явно спасала возрастная психология с рядом реакций да процессов, через которые стоило пройти любой психике; что само по себе давало немного жизни, коей по ощущениям насажденному принцу не доставало [уже сейчас, даже сейчас].
— Вы... — глухо, но очень насыщенно выдал, поджав губы. — Откуда вы знаете об этом? — сорвалось, когда глаза от рассыпавшегося цветка оказались переведены на Ардина. Ладони немного вспотели, если честно, и когти больно впивались в них: потому что если не словами, то нутром он прекрасно уловил то, что задел странный человек, непроизвольно среагировав подобным образом, точно также притом следуя ряду вбитых королевских постулатов поведения. Взгляд неотрывно уставлен на Ардина. Испытывающее, ожидающе, смятенно, как-то оживлённо, обиженно, задето, раздраженно, безысходно.
Если ничего не смог сделать отец, Король, то разве мог бы хоть что-то сделать Ноктис? Нет. Он знал, что нет. Но если бы они никуда не поехали, если бы мальчишка каким-то чудом смог излечиться сам, если бы они не выбрались, куда решили с правителями Тенебра, то этого всего бы ни случилось; не тогда, по крайней мере. Стелла бы не... не что? Кажется, единственное, что с ней произошло — это утрата близких. Единственное, что имело значение; помимо того, что она выжила. Ведь если бы Ноткис потерял отца, то точно сошёл бы с ума и не знал, что делать. Это было бы ужасно, он бы паниковал и метился. Неужели это то, что испытывала Стелла сейчас?
Стееееелллаааа.
Ардин кривится от одного звучания этого имени — какое глупое, неподатливое, безобразное, совершенно неуместное ни в этом сне, ни в том мире, ни для Оракула, ни для той девчонки с отвратительно чистыми и глубокими глазами. Глазами оракулов, его собственными глазами, какими они были до... Одним словом, красивая и сладкая ложь, подачка для страждущих, обманка, картинка, завлекающая и обещающая то, чего нет и не будет никогда. Ноктис тоже попался в ловушку? Ардин щурится, склоняет голову, смотрит из-за полей своей шляпы в недоумевающее, взволнованное, чуть более импульсивное чем обычно, лицо мальчишки и усмехается. Нет. Да. Возможно?
Не столь важно, если он реагирует, если сжимает кулаки и на ладонях остаются отпечатки-полумесяцы от вжавшихся в нежную кожу ногтей. Чувства, эмоции и привязанности — это слабости, болевые точки, на которые можно давить, которые можно раскручивать, разматывать, вытягивать по жиле и капле, растравливать и после выжигать, чтобы пробудить то, что боги так и не смогли изгнать из этого мира. Ардин знает, как много в людях скверны и как бессмысленна борьба с тем, что живет на самом дне людской сути. В нем самом скверны с избытком, и он может — умеет — делиться ею щедро, разжигать оружие, травить души и плоть, подчинять и захватывать но... куда приятнее ему видеть, как скверна прорастает в людских сердцах сама, рано или поздно из ростка превращаясь в ползучий сорняк.
Но его игра с Ноктисом — иная, иногда не ясная и ему самому. Ему хочется посмотреть, вывести из себя, повертеть как куклу в разные стороны, разглядывая и так, и эдак, пока не наскучит. Как и все прочее. Принц Люциса — еще ребенок и потому попадается на легкую манипуляцию, на полунамеки и замечания, даже если понимает, что с ними не все так просто. Но ведь Ардин почти не лукавит, так и не поймешь, кого обвиняет то ли Ноктиса за будущую силу, коей еще нет, то ли Региса, что жаждал дать сыну детство и не дал оружия в руки. Еще. Да и какая разница, ведь главное в том, что Ноктис сам чувствует свою вину, Проклятому достаточно чуть намекнуть, чтобы мальчишка все додумал и без его участия.
— Жива, — Ардин пожимает плечами и отпускает косу, что до сих пор держал в свободной ладони, последние проблески алого растворяются в этом фиолетово-рассветном царстве, от которого Проклятого тянет уснуть даже во сне. —Ты ведь знаешь, что она будущий Оракул, правда? Ее не станут убивать, но прекрасно смогут использовать для того, чтобы убеждать людей делать то, чего от них захочет Империя. А уж насколько она в порядке...
Проклятый не заканчивает фразу, она повисает тяжелым многоточием, густит воздух и обрывается свистящим выдохом, словно в легких что-то булькает и хлюпает. Что она чувствует, лишившись всего? Каково это, после материнских объятий оказаться в ледяных руках гвардейцев? Что это значит, смотреть, как твое спасение удаляется прочь? Здесь Ноктис тоже может додумать сам, понять, что детские категории совершенно не применимы в том мире, что шагнул за страницы красочных книжек с картинками, за пределы сада с цветущими растениями и девочкой с теплыми и нежными руками. Ничего этого нет. Не существует. Глупые грезы, от которых следует избавиться, как и от этого идиллического островка в котором мертвый ребенок оживает, становясь почти настоящим мальчиком.
Ложь. Ложь. Ложь.
На мгновение, всего на миг — все вокруг затягивает алой дымкой. Пепел и прах, прах и пепел, цветы оракулов легко поддаются, крошатся и разлетаются седыми хлопьями, взвиваются в воздух над выжженной землей, что лишайным пятном, неумолимой проказой расползается в стороны от Ардина, от его вжатых в землю коленей и ладоней. Мир кругом теряет краски и тона, всякие кроме черного и красного — как все в душа Проклятого — и вновь возвращается к привычному для Ноктиса. Как вспышка, как сменившаяся статичная картинка на замершем экране, как приоткрывшийся занавес.
Словно ничего и не было.
— Ах, откуда же? — задумчиво тянет Ардин, укладываясь на землю и закладывая за голову руки, среди вновь колышущихся на ветру синих цветов. Проклятых цветов. — А как ты думаешь, Принц, откуда я знаю обо всем этом? Почему прихожу в твои сны? И существую ли я вообще? — От этих вопросов Проклятому почти смешно, и он удовлетворенно улыбается, осознавая иронию собственных слов, — Кто я по-твоему, милый Ноктис?
[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]А Ноктис что? А Ноктис, глубоко вдохнув, плюхнулся на землю, уперев руки между коленями и ни то исподлобья глядя на Ардина, ни то неприветливым взглядом уйдя в себя самого. Слова взрослого доносились до него отчётливо, оседая прямо в мозгу за неимением более стабильных, обширных и твердых поверхностей. Но это неплохо, да? Остальные "мышцы" напряжены в попытках... что? Люцис не знал. Информация просто вливалась в него вместе с запоминающимся голосом, вызывая картины в голове: воспоминания, фантазии, обрывки слов, взгляды, тепло рук, какие-то спонтанные вещи, за которые успело зацепиться и запечатлеть своеобразное детское сознание. Ничего не говорил, как и совершенно перестал обращать внимание на то, что происходило кругом. Оно не имело смысла; на фоне прочего.
Стеллы здесь нет. Память способна восстановить всё остальное, воображение — сколь скудным бы ни было — утраченное и детальное. То, что вкладывалось в мозг, развивалось и оживало там — это то, что вдруг стало важнее личного пространства, места для отдыха, для них двоих, для... какая разница, если он здесь, а Стелла там? Ей не могло быть хорошо. Она потеряла мать. Но не жизнь — это, вероятно, обнадёживало. Нет, друзьями они не стали, наверное, вообще никем не стали, однако семья Стеллы согласие помочь ему, несмотря ни на что, они были добры и приветливы, а ещё Стелла сама по себе такая... тоже ощущалась странно, но не как этот человек. Её он хотел видеть в своих снах. Ардина — едва ли.
Только вот прозвучавший конечный вопрос — предсказуемо — завёл принца в тупик. Совсем. И стёр всё остальное. Кто этот человек? Чем он был? Почему появился? Люцис знал, что ответ ему неизвестен. Этот вопрос вообще звучал какой-то болезненной, злой шуткой, хотя едва ли Ноктис что в силу возраста, что в силу характера таковые понимал.
— Я думал, что вы придуманная мною замена отца, когда его нет рядом, — глядя на цветы, но не всматриваясь в них совершенно. Звучал не весело, уныло, но спокойно. Слёзы не подступали к горлу, осталась только злость. На себя. Она шла вовнутрь, проникая в мозг и воображение. — Но это не так, — неизменно.
Небольшая пауза. Рука потянулась за одним из цветков, сорвала, и мальчик принялся без неизменной концентрации рассматривать его. Он говорил это ни столько для Ардина, сколько для себя. То, чем этот человек не_являлся. Значит, потом найдёт другие варианты. Больше не будет думать об этих. Или будет, но... лучше думать об этом, чем представлять, насколько больно Стелле? О, был бы Ноктис постарше, так мысли на тему того, что могли сделать с девочкой, стали бы куда более мрачными и разнообразными, вызвав в нём немного иную реакцию. Большую, чем отвратительное послевкусие и некое подобие сострадания.
— Или что вы — это тоже я, когда в мыслях опасно, а своими силами я с ними не могу ничего сделать. Или знаю то, что не хочу знать, — наверное, не все дети рассуждают так в восемь лет? Впрочем, не все дети являлись наследными принцами, тем более Люциса, тем более в неизменной войне со совсем миром. Сие всё-таки имело некоторое значение. Счастливого детства или изоляции мало, чтобы перекрыть это. Мир вокруг продолжал существовать, как и возможность Ноктиса думать. Слышать. Читать. Видеть изменения в отце, воспринимаемые лишь вполовину, но тем не менее достаточные. — Но и это не так, — он покрутил цветок в руках, после чего устроил его себе за ухо. Не хотелось бросать его на траву, а если бы дал Стелле, то она непременно сделала бы нечто подобное; уже делала. Никаких — моментальных — изменений он прежде словно бы не заметил. У Ноктиса много плохих воспоминаний и ужасов, они все менялись время от времени, периодически проскальзывая в другие, он привык к ним; лишь вопрос времени, когда они добрались бы — хотя бы на секунду, на один бой — сюда. Как и вопрос времени, насколько скоро принц научится огораживать это место от всего постороннего.
Он на несколько мгновений прикрыл глаза, после чего поднялся на ноги, оттолкнувшись от земли, и, чуть прихрамывая, подошёл к лежавшему на траву Ардину. Присел на корточки рядом, немного склонившийся [нависнув над] к нему так, чтобы видеть лицо, а руки упирая о свои коленки.
— Я не знаю, кто вы, — досадный, честный, растерянный, но спокойный голос. Принц признал поражение: у него нет ответа. Он не любил врать; только отцу иногда, чтобы тот не становился грустным. Может быть, Ардин подскажет. Если нет, то рано или поздно мальчишка найдёт ответ, перебирая всё новые варианты. Если в этом будет хоть какой-то смысл.
— Если узнаю, то может быть не разрешу вам приходить больше, — неизменно честно сказал он, в чём даже раздалась некая нота безличной констатации. Кажется, впервые за время их знакомства принц взглянул прямиком в странные глаза этого странного человека. Правда странные, такие... такие... Впрочем, Ноктису ли рассуждать об этом? Его собственный взгляд — это сквозняк, коем не должно обладать не только детям, но людям в принципе. Возможно, не все слухи, ходившие вокруг мальчика, являлись пустым сотрясением воздуха. Какая разница?
Незнание ответа на заданный вопрос — иронично, что Ноктис задавал его себе сам, но вслух он оказался озвучен Ардином; может в самом деле воображаемое второе-Я мальчишки, оттого и магия похожа на Кристалл да прочее — и мысли о Стелле, что зудели и досаждали, задевая внутренний сквозняк о штыри да крюки, пускай это сквозняку не мешало, натолкнули принца на кое-что другое.
— Если вы приходите ко мне, значит и я могу прийти к вам, — неизменно глядя в глаза, рассматривая их, кажется. Всматриваясь. Копаясь. Натыкаясь на что-то твердое, пачкаясь в чём-то вязком. — Значит, Стелла может прийти ко мне, если я приведу её, или я к ней, если захочу. Во снах ведь всё возможно. Вы сами говорили. И Отец, — моргнул. Правда, от ракурса и едва ощутимого ветра, что дул здесь время от времени словно бы для того лишь только, чтобы не оставлять траву статичной [важный элемент], цветок из-за уха мальчишки упал на Ардина. Прямо тому в лицо.
Ардин щурится в чистое рассветное небо, смеется глубоким грудным смехом, вслушивается в рассуждения Ноктиса внимательно и тщательно, распутывая вслед за ним клубок его мыслей и выводов. Действительно, кем можно посчитать его, Ардина, когда знаешь о мире так мало, а можешь знать так много? Когда реальность путается со сном так плотно, что граница становится все тоньше, все зыбче, открывая невиданные возможности и, вместе с тем, забирая всякую стабильность. Тонкая грань — лезвие клинка — на котором сможет балансировать лишь умелый, который сужается до тонкого острия иглы с каждым прожитым Ноктисом днем, оставляя ему так мало времени чтобы научиться не терять равновесия.
Ардин знает это ощущение, узнает его, вспоминает, если очень постарается и закопается в свои воспоминания, что накладываются один на другой так плотно, что уже и не понять, где заканчивается одно и начинается другое. Ему забавно смотреть, как мальчик барахтается в этом омуте, брошенный на произвол судьбы, никем не понимаемый и не понимающий, что за все происходящее с ним стоит требовать ответа. И Ардин ждет того момента, когда сумеет рассказать ему об этом. В красках, безжалостно, не ограничиваясь легкими полунамеками, пусть даже они забавны не менее.
Проклятый смотрит в детское лицо и думает, что Короли Люциса так похожи друг на друга, словно хорошие копии, в которых доля искажения совершенно незначительна, едва уловима, и вереница их, виденных Ардином, сливается в одно обобщенное лицо с фамильными чертами, в которых от самого Изунии не осталось и капли. Словно всякое воспоминание о нем, всякая мысль были намеренно вытравлены из его потомков, сделав их чужими друг другу и по крови, и по духу. И Оракулы тоже... да, все как один похожи на Нее, но не на него. Ни капли. И только Ноктису, словно в насмешку, достались те же глаза с тем же выражением, с той же замогильной холодью на дне зрачка, что и у него самого. Приоткрытая дверь туда, куда Ардину нет хода. Но это не радует, а только злит, потому что не его след, но подарок Матери. Подарок-проклятие, который мальчишке не принесет ничего хорошего. Никогда. Первый мог бы очень много рассказать об этом, поделиться с наследником дивными историями о смерти, боли, предательстве, лжи и свободе, которая расползается в груди клокотанием темного, душного, но горячего, как пламя огненного бога.
— Мне льстит, что ты, пусть даже на минуту, но сравнил меня с Регисом, мой дорогой, — но в словах — сплошная язвительность, что переворачивает их смысл с ног на голову, ясно давая понять отношение Ардина к нынешнему Королю. Да ко всем Королям Люциса, если на то пошло, — Но даже я не отчаялся настолько, чтобы быть готовым на то, что сделал твой венценосный отец. Уволь меня от подобных сравнений.
Намеки, пока ясные лишь Проклятому и Регису, но, быть может способные зародить небольшое зерно сомнения и в душе Ноктиса. Просто так, из желания посмотреть, насколько велики любовь и обожание Принца в отношении своего отца. Прощупать эту почву, распробовать и запомнить на будущее. Уж лучше пусть будут безграничными сейчас — тем интереснее будет видеть, как все это треснет под напором правды, на которую Ардин лишь едва намекнул. Люцисы — забавное семейство; временами Первый даже рад, что не уничтожил их еще тысячелетие назад. Объективно — не сумел. Но тем занятнее смотреть, как они уничтожают себя сами, как гниют, истощаются и разлагаются без его помощи, слепо действуя в отведенных им рамках.
— А вот это уже ближе к реальности, Ноктис, — лениво заметил на второе рассуждение, — Никто не говорил тебе столько правды за всю жизнь, сколько сказал ее я за две короткие встречи, — И Ардину самому смешно от того, что и это тоже — правда. Досадная, быть может, ироничная или совершенно не идущая самому Проклятому, но правда. — Подумай об этом. Может быть и придешь к правильному ответу.
Пусть и не своевременно. Ноктис живет в мире собственном, еще не рухнувшем, еще даже не треснувшем настолько, чтобы намеки-полунамеки, случайно брошенные Первым фразы и слова, пробрались за эту броню вне контекста текущих событий. На взгляд Ардина мелких и мелочных, больше для забавы, что разом померкнут перед лицом истины более глубокой и горькой.
Кривится, распуская морщинки от уголков глаз, что обманывают и подменяют чувства истинные. Но после... не выдерживает, хохочет, ибо мальчишка так наивен, но, наконец, начинает мыслить в направлении верном, начинает понимать, на что способен и что, потенциально, может совершить в своем сне.
— А может быть, напротив, позовешь. Ведь если я — это ты, то от моего присутствия попросту нельзя избавиться, понимаешь? Хотя, и правда, может очень уж хотеться, ведь правду тааааак неприятно слышать, даже от самого себя.
Ардин поднимает руку и легко, почти лениво щелкает принца по кончику носа, чего себе, наверняка, никто с Наследником попросту не позволял. От Проклятого жарко даже во сне, его кожа горячая, как и он сам, что лишний раз показывает, как далек он от смерти, а вот Ноктис... Кажется холодным. Ардин чуть поворачивает голову, смотрит без любопытства и с извечной своей полуулыбкой-насмешкой, что почти никогда не покидает его губ. Если потомку так уж интересно, пусть смотрит, пусть гадает сколько угодно, Проклятого это забавляет. Он перебирает озвученные варианты в голове и раздумывает над тем, чтобы подбросить загадок, намекнуть то на один, то на другой, запутать и тем самым увести дальше от правды, которую, как иронично, он озвучил в первые минуты их с Принцем знакомства. Но, ведь потому и озвучил так легко и непринужденно, что подобная правда слишком похожа на шутку и ложь, похожа на плод воображения, на нечто, созданное мальчиком для собственной защиты или испытания. Воображаемый друг, которого не слишком то желаешь видеть, ибо суть его больше похожа на Тень, на обратную мысль, на то, что поднимает на поверхность самые темные и нежеланные мысли.
Однако мысль Ноктиса идет дальше, и Проклятый чуть подбирается, чувствуя возрастающий интерес, который не может испортить даже наивное замечание Принца о своей несчастной принцессе. Разве что самую малость, от которой упавший цветок осыпается уже привычной сизой дымкой, едва коснувшись горячей кожи — ничего личного, цветы Оракулов Ардин ненавидит несмотря на прошедшие годы.
— И вновь, если я — часть тебя, то куда же мы попадем по-твоему? Наверняка ведь провалимся глубже туда, куда тебе бы никак не хотелось попадать, — Мужчина приподнимается на локтях, а после садится и скрещивает ноги, оказываясь ровно напротив Ноктиса, пусть и возвышаясь над ним в силу роста, но чуть менее, чем стоя на ногах, — Или, допустим, тебе не понравится то, что ты там увидишь, но если тебе очень хочется... — Ардин щурится, наклоняется немного вперед и прижимает ладонь к груди, словно бы в вежливом полупоклоне, — Я мог бы отвести вас к вашей подруге, мой драгоценнейший Принц. Показать, как она поживает.
О ином пока нет речи, о возможностях Принца — тоже. Ардин расскажет чуть позже, а может быть и нет, но мальчишка научится. Непременно. Потому что будет заинтересован.
[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]В Ноктисе интереса к гостю больше, чем наоборот, и это нормально: ведь это в его вне снова появился странный человек, странным образом вместе с ним всё кругом перевернулось [опять] тоже, как и звучали странные вещи; вещи, о которых можно было догадаться, но в силу возраста и некоторого подсознательного нежелания подобного не выходило. Вероятно, в самом деле мог бы оказаться неким воплощением "Я", или подобно Карбунклу, только с иной подоплекой и целями. Это бы правда объяснило многое, если вовсе не всё, собрав детали в единое целое. Но... слишком просто, настолько просто, что невозможно, не так ли? В конце-то концов, вовсе не в духе Ноктиса. Он привык таить всё в себе и нести в одиночку, а не нагружать кого бы то ни было, будь то даже воображаемая часть его; которую он бы, к слову, представил совершенно иначе, имея перед глазами иные образы и примеры. Не важно. Раз выдалось так, то он изучал и запоминал. Особенно повадки и глаза. Такие переполненные, но такие пустые одновременно. И не мешал, не перебивал, чтобы высмотреть и выслушать всё-всё, составив полную картину. Потому что каким-то шестым чувством — или примером себя самого — принц ощущал, что чего-то не хватало; или чего-то было слишком много, значит оно заменяло собой что-то отсутствующее, будучи не на своём месте. Но как ребенок, как ребёнок объяснить этого не мог.
— Можно создать место, где буду вы-я. Оттуда не выйти, но туда прийти, — он повёл плечами, не убирая рук с колен. В некоторой неловкости, потому что странный Ардин сначала засмеялся [Люцис сказал что-то смешное?], а там и носа коснулся, и вообще такой... ну... застенчивый Ноктис смущался подобного поведения, потому что они не друзья. В Цитадели такого поведения часто не встретишь, хотя бывало всякое, наверное. Принца учили, что люди разные, и вне его семьи многие ведут себя иначе, что это нормально и всё такое. Для них. — Правда, это даже звучит сложно, — честно признался он, самую малость выпрямив корпус, чтобы чуть увеличить дистанцию. А ещё этот человек походил на духоту, на топливо, на камин. Ощутимый контраст с Ноктисом, хотя сам мальчик едва ли когда замечал того, что не очень тёплый.
— Это плохая идея, — он покачал головой, — немного отодвинулся, не меняя своей позы, когда таковую сменил Ардин: принцу важно сохранять дистанцию, да и в целом... непроизвольное. При этом яро менять своего положения в этом всём не намеревался. И, кажется, даже сам не замечал, что смотрел ни куда-то в сторону, а на странного человека. Или немного сквозь, или вовнутрь него. Фантазия дорисовывала странные бессвязные тёмные вещи, которые даже не оформлялись мысли. Оно где-то между. — Там всё будет похоже на кошмар. Там, где вы, только кошмар, — с детской простотой и некоторой непосредственностью констатировал очевидную истину, потому что, по сути, Ардину было не с чем больше ассоциироваться. Это их вторая встреча, и пока все они имели кое-что схожее. Вы же понимаете, о чём речь? Принц уже озвучил.
— К тому же, у вас оружие, — продолжил он, отведя взгляд от мужчины к цветам рядом с собой. Протянул руку, поигрывая пальцами с травой и несколькими ростками. — Оно очень похоже на Королевское, — неизменно мысли вслух, и для себя, и для него. Ардин странный, но создавалось впечатление, что слушает. Не то чтобы Ноктиса многие не слушали — принца было положено слушать, чтобы ничего не пропустить, просто из-за положения, да только... здесь никакого положения. Не потому ведь. И приходил, и слушал, и делал странные вещи. — Но у вас нет кольца и... и всё равно оружие. Оно для того, чтобы сражаться. Только для этого, — простая истина. Не нужно быть взрослым, чтобы понять. Надо лишь быть хотя бы каплю внимательным и не очень глупым; для того, чья жизнь в каком-то смысле крутилась и зависела [отдавалась] от оружия, такие детали в подобном возрасте более чем возможно отметить. Пускай и не осознавать всей глубины, неоднозначности, сложности и так далее. В каком-то смысле, так даже проще. — Значит, в той части вы сражаетесь. И приходите за этим сюда. Показать или... — он случайно сломал один цветок у корня, от чего беззвучно цокнул, поджав губы. — Зачем мне туда идти, — не смог развернуть предыдущую мысль и просто подытожил то, к чему всё и говорил, вновь подняв взгляд на Ардина.
Задумался ненадолго, как-то ожив. Не в действиях, но словно бы в ощущении и скорости реакции в глазах, в чём-то... неосязаемом.
— Нет! Я не хочу, — решительно, хоть и безрадостно, принц отрицательно покачал головой. — Не хочу видеть Стеллу. Ей плохо, — сдавленно, с неизменно поджатыми губами. Но в некоей... выстроенной в голове последовательности, с картиной и решениями. Кажется, ему хватило то ли слов Ардина, то ли фантазии, чтобы...
— Но я ничего не могу с этим сделать. Пока что. Ей будет грустно, если я приду, но не смогу никак помочь ей, — ни то оправдание, ни то важное пояснение для себя. Он ведь был там, когда всё случилось, но не смог сделать ничего. Что изменится сейчас? А завтра? Если Ноктис пока не в состоянии контролировать даже собственные сна в полной мере, то что уж говорить о чужих снах, или о смешивании снов, или о чём-то ещё. К тому же, если Стелле плохо, это скажется и на его снах, и на его волнении и... и... и... станет только хуже.
— Раз вы говорите, что можете, то и я смогу. Когда буду сильнее, — чуть сведя брови на переносице и крепко сжимая цветок, что вместе с кулачком уложил поверх коленки.
"Без этого Ардина и кошмаров, что тянутся следом. За мной или за ним. Стеллу не нужно звать в кошмары, я не хочу их ей больше".
Ардина много везде, где бы он не присутствовал, его появление и его наличие всегда ощутимо, всегда расползается как летняя жара, обволакивает, давит, словно атмосфера перед грозой, когда едва ли не зудит от нетерпения и ожидания долгожданного дождя, что снимет эту досадливую душность. Ардин не гибкий, но подвижный, не статичный, и всегда ощущается; хоть и пуст, но переполнен, излучает многое во вне, для кого-то привлекательное, для иных — отталкивающее, а кому-то и вовсе безразличное. И Ноктис такой же. В глазах — пустота, а за пустотой — целый мир, завихрения вселенной, и тянет холодом, прохладой замогильной, но для Ардина такой желанной, что находиться подле него как глотать воду в пустыне. Словно полюса сходятся, компенсируя потерянное, достраивая недостроенное, а то ли попросту преломляя грани в единое.
Ардин это если и замечает, то отмахивается, а Ноктис, наверное, еще не осознает, но его детские рассуждения удивительно точны и попадают прямиком в цель. Проклятый слушает очень внимательно, согласно кивает и кривит губы в бесцветной усмешке: маленький наследник очень чуток на свою беду, очень близок к посмертию и гораздо тоньше Ардина улавливает все то, что скрыто за мишурой реального мира. Одной ногой в могиле, так ведь? А то и вовсе целиком там, в ее холодных и прекрасных объятиях на зависть вечно живущему.
Там, где Ардин знает, Ноктис — осознает и чувствует, но вряд ли понимает, ЧТО столь тонко уловил. Его настороженность в отношении гостя и без того слишком велика, только и компенсируется любопытством да тем, что прогнать Ардина отсюда он пока не может, вот и приходится мириться с присутствием. Это Ардину нравится, так и тянет наведываться в венценосные сны почаще, просто так, без определенной цели, хотя и причин тут быть у Проклятого хоть отбавляй. Но и без этого, раздражение мальчишки — равно как и вина, что тонкими ростками пробивается за каждым скованным или резким жестом — Ардину очень импонирует. Где вина, там и стремление ее искупить, там и широкое поле для воздействия, манипуляции, для того, чтобы задавать нужное направление и курс. Да и сами по себе печальные пустые глаза ребенка отзываются в сознании вспышками злорадства и удовлетворения. Проклятый играет с ним, вовсе не так жестоко, как мог бы и вовсе не так безжалостно, как умеет, помнит о том, что Принц — не просто занятный ребенок, но и его возможный билет в желанное ничто. Ноктис нужен ему сильным и существующим в этом мире. Более или менее.
И с кем же я сражаюсь, мой юный принц, если я — кошмар? — хочет, забавляясь, спросить Ардин, но оставляет вопрос не озвученным. Нет, Ардин еще не кошмар в том виде, в каком он предстает перед Ноктисом, он лишь его предвестник, его глашатай, почти идеальная картинка, что приукрашивает правду, дает мальчику лишь ощутить и распробовать то, что кроется за мишурой королевского дворца, за теплыми объятиями Региса и сказками о долге и судьбе Люцисов. Да, Ноктис видел многое, но из-за чужого сильного плеча, из-за сонма щитов, и сквозь дымку сладковатых сновидений. Иногда Первому стоит большого труда не расползтись, не распуститься вокруг дурной скверной, радостно хохоча и заявляя: "Смотри, Ноктис, вот что такое настоящий ужас! Смотри и не думай отворачиваться!"
Но...
Не станет.
— А раньше я нес свет, веришь? — Ардин забавляется, проникновенно и елейно произносит, прижимает руку к груди напротив сердца, поднимает сияющие глаза и чернеет провалами зрачков, — Не такой, как твоя подружка, а гораздо... гораздо ярче. Настоящий. Представь, как был прекрасен этот свет, если даже те его остатки, которыми она переполнена, так красивы. Ты ведь не мог не заметить, правда? — Напевно тянет Проклятый и цепляет мальчишку хищным вниманием, ждет реакции и эмоции. Любой.
— Шутка в том, мой милый Ноктис, что ты уже силен. Все это есть в тебе так же долго, как ты существуешь на этом свете. А сила эта древнее тебя самого, да и меня тоже. Все что тебе было нужно — захотеть по-настоящему, и тогда ни их, — кивок в сторону выжженных-вытоптанных цветов, — Ни меня здесь бы не было. —о последнем Ардин лукавит, уж он бы нашел способ пробраться через все засовы и препоны, но пусть мальчик думает, что Проклятый тут не такой уж нежеланный гость, даже если ненадолго — Я даже мог бы научить тебя, как и в прошлый раз... — Задумчиво тянет Изуния, — Но не вижу, чтобы ты горел таким большим желанием получить от меня помощь. — последнее прозвучало не обиженно, но притворно-смиренно, как молчаливое "как пожелает мой принц".
Нельзя забывать зачем он пришел, нет смысла увлекаться чужими рассуждениями, смотреть как морщится детский лоб, как серьезен мальчишка в своих выводах и логике. Слушать его... ха, чего Ардин не слушал и не слышал прежде? Уж точно не ребяческих речей, когда пытаются говорить о важном. Даже если устами младенца глаголет истина, даже если истина эта черпает себя в древнем и темном, которому можно, издеваясь, прошептать "мама", а после трясти мальчишку до хруста в тонкой птичьей шее. Смотришь ли ты на меня его глазами, мама? Или настолько забылась в своем мире, что и не пытаешься контролировать то, что сама начала? Будет ли тебе больно, если я убью его, если сломаю твою красивую картинку мнимого предназначения? Или ты этого и хочешь? Или именно этого ты желаешь и Ноктиса нужно беречь как зеницу ока, чтобы жил долго, дольше всех?
— Что же, — притворно понимающе тянет Ардин, упирая локти в колени и пристраивая щеку на правой ладони, — Я могу понять, как болезненны чужие страдания, но ей, наверное, куда хуже. Быть может ей было бы приятно твое участие, но принудить тебя к такому тяжелому испытанию я никак не могу. — Ардин запускает руку в волосы на затылке, встрепывает их еще больше и приобретает вид еще более помятый и небрежный, — В нежелании видеть плохое нет ничего ужасного, мой драгоценный Принц, ужасное ведь отвращает, портит приятную картинку, затмевает все хорошее: воспоминания, ощущения, разделенные минуты близости... — и говорит словно бы о себе самом, так что в словах против воли мелькает застарелая злоба, едва ощутимая, погребенная под слоем лет и мыслей. — Я понимаю, что тебе вовсе не хочется помнить ее с искаженным от боли и страха лицом, не хочется видеть синяков на ее руках и заплаканных глаз. В этом нет ничего страшного, Ноктис, совсем ничего.
В глубине и легкой хрипотце голоса таится что-то успокаивающее, убаюкивающее, тяжелое, как могильная плита или крышка гроба. Манипуляция — старая как мир, но, должно быть, вполне достаточная для ребенка, да и Ардин, вместе с тем, поднялся на ноги, отряхивая одежду от налипшей на нее зелени.
— Я передам принцессе привет и скажу, что с тобой все хорошо. Что когда-нибудь ты придешь ее навестить. Когда будешь готов или... —
Изуния довольно щурится и улыбается совершенно плутовской улыбкой, — Если тебе будет, что ей предложить.
[icon]https://i.imgur.com/56CBJ7M.jpg[/icon]— Ну... — мальчишка совершенно искренне едва повёл плечами, не смеясь, не издеваясь, а просто неизменно говоря как есть: он не раскрывал секретов [которых вроде как и не было; которых совершенно точно осознано не знал], ему не было смысла чего-то вертеть, да и в целом. Он просто не понимал. Даже не потому, что мог быть глупым, а просто потому, что этот странный человек говорил о том, о чём принц так или иначе слышал, но чего не знал и не испытывал сам, а потому понять в желаемом ключе едва ли способен. — Если честно, я не очень понимаю, о чём вы говорите. Мы... мне и в темноте привычно. Может потому и не несёте свет больше, что и без него нормально. Не нужен, может, — о, понимал бы Ноктис, о чём говорил, так рассмеялся бы сам себе в лицо; однако, констатировал в каком-то смысле реальный факт: тысячи детей и миллионы людей жили среди ламп и без того, кто принесёт им... эм... этот самый свет. Очень абстрактное для мальчишки определение. Оно не было связано с добротой, потому что в мире без света были хорошие люди, это не мешало им являться таковыми; а за иные части планеты принц не отвечал, не по возрасту и не по знаниям ему вовсе. В силу пониженного интереса и тяги к чему бы то ни было ложью и преувеличением он также не проникся, даже несмотря на возраст; оно пряовлялось в нём минимально и скоро непременно пройдёт совсем.
— Но Стелла... — между тем добавил, — Стелла правда необычная. Она добрая. С ней... спокойно, — мальчик на секунду вспомнил ощущения от нахождения той светловолосой девочки рядом. Наверное, неудивительно, что она ему понравилась; он таких прежде не встречал, наверное на интуитивном уровне чувствовал ни то судьбу, ни то контраст, ни что что-то ещё. Тем детским и тем мёртвым, что в равной степени составляло Ноктиса. И если это как раз то, что имел в виду Ардин, то он может со временем поймёт; хотя бы частично. — Наверное, было бы прекрасно, чтобы таких людей стало больше, — неуверенно, но неизменно искренне.
— Может вы и правы. Про силу, — глухо выдал, подумав какое-то время. Взгляд потерял фокус с Ардина и начал уходить обратно в себя. В мыслительный процесс и то, что лежало свежим пластом на поверхности памяти. — А может, ну... просто неправильно, чтобы вы меня учили. Потому что те, кого не зовут и не пускают, наверное и не должны учить, — принц немного осекся, опустив глаза. Не знал, как описать словами то,что подразумевал, если честно. Однако находясь неизменно в себе-внутри. Просто... неловко подобное говорить, наверное. Не стоило. Но этот странный человек так много всего сказал, и в нём чувствовалось столько всего странного, и действия его странные. И вроде с ним всё начиналось и протекало плохо, но кончалось вот так, и... Ноктис не уверен, что стоило учиться у того, кто сбросил [при первой же встрече] его со скалы в собственные кошмары, в самое их сердце. Словно бы его можно было научить как-то иначе, словно бы иначе он понял бы, словно бы что-то иное заставило его в момент начать действовать и получило бы поддержку изнутри, но... Ребёнок же, да? Необычный, а всё-таки. Ну, может и стоило, но чему и для чего — не совсем понятно; инициативность, тяга, мотивация — это по-прежнему не о том, кого в детстве подозревали в аутизме или чём похуже. Не того, кто родился мертвым едва ли не из мёртвой матери. Хах, наследник просто был мёртвым, всего-то делов. Увы. Его запала — внутренней энергии — не хватало [пока?] на долгие реакции и... вот это всё. Пока ещё. Детство то ли брало своё, то ли забирало многое, чтобы давать положенные возрасту реакции, обещая в будущем сбросить и это ненужное.
В общем, ему бы ещё подумать, надо ли чего-то от Ардина, способен ли тот дать то, что надо в самом деле, надо ли Ноктису что-то в целом и... так много всего [лишь бы только не не вспоминать того ощущения нахождения на правильном месте]. Оно как-то в момент нырнуло в сознание, отпечаталось, но тут же перекрылось последующими словами Ардина. Старнный гость-не-гость снова заговорил о Стелле. О её боли. О том, на что принц не мог повлиять, о том, что так или иначе не было ему безразлично в полной мере; касательно человека, сумевшего задеть что-то внутри, вызвав приятные ощущения и интерес. Такая редкость и диковина, в самом деле.
Только мальчик ничего не ответил, лишь непроизвольно стиснув зубы. Понимал ли, к чему клонил Ардин? Может быть да. А может быть и нет. Ему неизменно не нравилось. Исходило ли к чувству вину, неудовлетворенности, несхожести с той картиной, что царила и выстраивалась внутри Цитадели для Ноктиса — чёрт знает, но... вы же... очевидно же?
Ноктис решительно вскочил на ноги, однако глаз пока так и не поднял, всё смотря на цветы под своими ногами.
— Не надо, — глухо, но так же решительно. — Не надо. Стелле говорить ничего не надо, — он поднял глаза на Ардина, немного задрав подбородок и глядя прямо на него. В это... странное лицо. Странного, подвижного, но застывшего [застрявшего] непонятно в чем, словно бы в самом времени-пространстве, словно бы в самом Ноктисе, человека. — Я скажу ей, сам передам, сам приду, когда... Когда-то. Когда это ей поможет, — принц бы не хотел, чтобы после такого странного события, которого он пока не слишком понимал, но о боли от которого догадывался, к нему каким бы то ни было образом отсвечивало от того, кто был там, но постиг иную участь. Особенно чужими устами. Да и в целом. Ноктис точно знал, что хотел бы побыть один. Чтобы о нём не волновались, не беспокоились, жили своей жизнью и... Да.
Ардин улыбается, то ли язвительно, то ли с удивлением, а то ли со злорадством. А мальчишка ведь и не знает, за что и с кем будет бороться и что этот пресловутый "свет" будет значить в его борьбе, но эти безрадостные и безразличные суждения ужасно нравятся Проклятому. Рассуждения Ноктиса вообще кажутся Ардину едва ли не лучшей забавой за последние годы, то, как тот объясняет для себя появление неизвестного родственника-галлюцинации, то, как оправдывает собственную не уютность в его компании, то, как отзывается о свете и реагирует на солнце... Было ли это следствием дыхания Смерти, что коснулось его или же его личными особенностями, Ардину не слишком важно, куда важнее то, что это вызывает в нем желание быть в компании дражайшего потомка чуть дольше, чем в иных.
— Добро — это понятие растяжимое, мой Принц. Но ты прав, в оракулах очень легко обмануться, но будь осторожен, дорогой, твою судьбу они ценят гораздо выше тебя самого.
В груди зудит и тянет все сильнее, скверна стягивается внутри в тугой комок и растекается по венам, постукивая в виски напоминанием о том, что Ардин задержался в чужом сне. Да, нежеланного гостя можно прогнать, нежеланному гостю можно отказать в близости к посмертию и особенно тогда, когда граница защищенной силой кристалла Инсомнии все ближе. Проклятому не слишком хочется уходить, но и оставаться не хочется тоже. Он сказал все, посеял все семена и теперь должен удалиться, чтобы позже посмотреть на всходы. Если таковые будут. Чем дольше он остается здесь, тем ярче мелькают в нем перепады эмоций, тем меньше стабильности и постоянства в его суждениях, словно он расслаивается на две связанные и близкие, но не одинаковые части.
— Ах, и вновь меня отвергают, — с притворной скорбью произносит Ардин, разводя руки в стороны и обращая взгляд к безразличному слепому небу, к навечно застывшему рассвету, который не причиняет ему никакого вреда. Потому что иллюзорен и потому, что вовсе не тот свет, что Ноктис способен вызвать осознанно и направленно; не тот, от которого руки у Проклятого несколько часов нещадно ныли, регенерируя. Ведь свет не нужен, правда? От этого наивного утверждения, с губ вновь срывается довольный смешок и Ардин остается в приподнятом настроении, надеясь, что когда-нибудь мальчишка вспомнит этот разговор и позабавится так же, как и он сам. Если не выгорит изнутри окончательно. О, но это будет так прискорбно, ведь станет так скучно! — Не стоит искать во всем причину, Ноктис, — пустые глаза Ардина становятся колючими и опасными, как разрывные пули, — Если тебе что-то предлагают, лучше подумать трижды, прежде чем отвергать. Больше ведь могут и не предложить.
На деле Проклятого не задевает отказ, но цепляет столь категоричное безразличие. А ведь он дал мальчишке свой клинок, а сейчас дает еще и мотивацию сверх той, что у него уже существует. Хотя бы за это ему полагается маленькая доля благодарности. Но ах... да-да, дети такой неблагодарный народ.
— Знаешь, Нокт, — Ардин останавливается и оборачивается к мальчику, словно что-то вспомнил, словно забыл что-то важное, словно только-то всплыло в голове, — Если вдруг захочешь меня увидеть, то можешь просто позвать, — Проклятый снимает с головы свою шляпу и наклоняется над Принцем, водружая ее ему на голову, — "Дедушки" будет достаточно, — Ардин подмигивает, склоняется в уже знакомом витиеватом поклоне и исчезает, рассыпается красными искрами, едва автомобиль с Наследником и Королем пересекает границу купола. Только в воздухе повисает вскользь и с весельем брошенная фраза:
— Прости, мой Принц, но у меня, право слово, язык без костей! Я не смогу не поделиться с ней радостью от нашей с тобой встречи. Надеюсь, ты простишь меня? До новой встречи!
От неудобной позы слегка затекает шея, но Ардин потягивается довольно, как сытый кот, встряхивается, растирая лицо ладонями и пружинисто вскакивает, насвистывая навязчивый мотив, подхваченный где-то в злачных местечках имперской столицы, кажется, еще в прошлом десятилетии. Пора заняться скучными государственными делами, например, узнать убрали ли труп Королевы и наведаться к принцессе, он ведь не обещал Ноктису не передавать ей привет? Значит, это обязательно необходимо сделать.
Вы здесь » Versus » Главы истории » Закрывай глаза, мой дорогой [2008]
|
