Плевать на самом деле, что и как обстояло у агенства. Саске не юрист и не столичная акула, но читать умел; и понимать, под чем да под какими именно условиями [рабства] ставить подписи — тоже. Т.е. буквально осознавал своё положение и каковы сколько трудов понадобятся, если что-то вдруг пойдёт не так. В смысле, мир ебнется, или агентство, или вдруг он решит его сменить. Не то чтобы задача совсем непосильная — парень был умнее табуретки, чтобы не рисовать радужных фантазий о свободе. Во что попало бы не полез, подход к бумажкам выдался основательным. Просто очень хотелось наконец во вторую столицу; мать заслуживала большего, а Саске... наверное, ещё не всё упустил.

Моделинг — не дело и не мечта его жизни, вообще нет. Просто если природа не наделила подобающим местом рождения со всем вытекающим, где даже светлая голова будет проигнорирована и сгниет, то абсурдно привлекательная по почти любым меркам внешность — это как раз то, что стоило использовать. Просто для того, чтобы выбраться. Потому нет, Саске не  переживал: про себя он всё понимал, а достаточно быстрый и весьма успешный взлёт в его карьере говорил, что понимал весьма правильно; и имел своё скромное, но всё-таки слово-вес-как-там. Просто потому, что приносил деньги. Просто потому, что нравился публике, потребителям и... да много кому. Потому, да, плевать на то, как обстояли дела у агенства: бумаги продавали его лицо, его лицо приносило деньги, и пока это так, пока Саске востребован, бумаги удобны достаточно, чтобы большие шишки с деньгами баловались, перекупая или договариваясь подобно переводу футболиста; а он мог выбирать. Верхушка и владельцы менялись, да названия и суть всё те же. Ему какое дело.

Ногано бы давно переехал, выбив себе место на каком-то физмате, имея осторожную надежду стать астрофизиком когда-то, но не стал. Из-за матери. Она отчего-то болезненно реагировала на любое упоминание Саске своего желания уехать. Говорила, что одна не сможет; что если вся молодежь уедет, то мелкие города вымрут. А Саске её любил; и знал, что без него она в самом деле не сможет. Каждый раз, когда собирался, здоровье женщины начинало проседать и... Да, манипуляция, но кроме матери у Саске никого не было. Совсем. Она всё ещё молода и красива — сын многие черты он от неё, хот основное-то быть может от отца, которого даже не видел никогда — оставалась центром мира Саске долгие годы. Пока Саске не стал популярен в соцсетях, пока реклама там не стала приносить деньги, пока... Он после долгих выяснений всё-таки не уехал, сославшись на контракт, на возможности, на то, что хочет матери лучшего будущего. И это было так. Саске нужна точка, чтобы что-то заиметь, начать, а после двинуться: мать будет обеспечена, он сможет наконец попытаться уйти куда ему интересно и... В общем, молодость с глупыми мечтами, не так ли? Что же, на первые порах они помогали. Да и не только на первых. От части помогали до сих пор, потому что было не просто. Очень не просто.

Сейчас Саске вполне себе звезда и козырь в списке агенства, потому ему нормально. Другие рады бы перехватить его хотя бы на проект-другой: взгляд Саске выражал то_самое, чего выбивали из моделей, а у него являлось частью природы. Красота, поставленность, некоторая специфичность привычек и речи, возраст, многопрофильность, за последние годы начал подтягиваться в росте — это самое то. То, что потребитель хочет видеть, подражать и видеть в своих влажных фантазиях, потому что так работал мир. А поскольку хотели — в смыслах прямых и переносных — Саске очень многие, всё в принципе должно было быть в порядке. С агенством. Но его отчего-то продали; или руководство сменилось: Ногано откровенно всё равно, не его дело; хотя оно и странновато, если честно. В его жизни вообще происходило достаточно много странностей в последнее время, и... сталкеринг со всем вытекающим — это тоже часть профессии. Когда-то он привыкнет. Как и к тому, что личное пространство из его жизни пропало совсем. Особенно в быту и исключительно особенно при общении с теми, у кого очень много денег.

Увы. Так бывало. Саске умнее табуретки, потому кое-чего да понимал. И мира, как и индустрии, менять не планировал. Он здесь на много лет застревать не планировал. Просто... трясина затянула сама, и уже четвертый год парень продолжал лететь, утягиваясь всё больше.

"Ну да, ещё бы меня не захотели увидеть воочию. Самый продаваемый товар надо знать в лицо," — Саске сказали, он и пришёл. Логично, понятно. Пару дней назад вернулся из другой страны, где снимали рекламу и работали над кампанией, через две недели планировалась новая, а пока на месте работа над новой коллекцией: Саске уже второй год лицо одного бренда одежды, каждый раз всё отснимать. А его история так мило начиналось с кроссовок в инсте, хах.

Знакомые коридоры, знакомые двери. Три стука, чтобы уведомить как культурный человек, хоть секретарь чего-то там наверняка и сказала.

— Мистер Учиха, — Саске чуть улыбнулся. Для дела нужно, а повода презирать или недолюбливать этого типа у него [пока] не было. Потому на минималках, но модель весьма дружелюбен, его улыбка не натянутая.

— Спасибо, что решили уделить своё время. Сейчас это почти роскошь, вероятно, — новые дела, новые условности, бумаги и так далее: Учиха точно имелось, что делать. Так всегда же с новым начальством, при покупке бизнеса любого формата, не так ли? А особенно... такого.

Если честно, Ногано не то чтобы много знал об Учиха. Слышал фамилию; что-то там богатое, влиятельное и всё такое. Про себя — это профессиональное, выработалось со временем — отметил, что мужчина ещё молодой и, очевидно, не имел проблем с вниманием. В смысле, не потому, что деньги, а потому, что хорошо сложен, как и одет со вкусом. Потому ли в эту индустрию и сунулся? Давно интересовался и решил поиграть, или ещё чего? А если новичок? Ну, тогда нужно заранее думать, к какому из агенств выгоднее всего перекачивать, когда это загнётся. Саске какое дело, а.

Благодарный кивок, хотя на деле пить сейчас было бы странно. Такие встречи стоило помнить какими они были, без тумана или буста в вид приятных ощущений от выпитого. К тому же, занятость Саске не слишком позволяла ему выпивать даже с начальством, а времени на то, чтобы отходить, не имелось. Потому он разве что пригубил: никогда не разбирался в алкоголе, не его это; саннина и ладно, лучше пива, нелюбимого им, и на том спасибо. Но, наверное, статусность... Впрочем, при всей своей отрешенности и некоторой высокомерности, Саске был парнем весьма прямым и простым, по сути беззлобным, и молодежи это заходило: многие могли олицетворять себя с ним, он был недоступен и близок одновременно, что дополнительно подогревало и располагало публику.

Вот только оставаться в этом навечно Нагано не планировал. Пару лет — лимит, предел, имя сделает своё дело и деньги, двинется дальше. Становление актёром едва ли входило в эти планы. Саске в принципе не считал, что способен быть в этом хоть сколь-то успешен: у него внешность смазливая, но выразительная, и очень насыщенные и глубокие глаза, взгляд... Вот только насыщенной мимикой или чем-то ещё он, как считал, не отличался. Конечно, большинство молодых актёров, более чем популярных, к слову, лишены и этого — в смысле, взгляда — и им это не мешало. Да только Саске не они, и был чуть более объективен. Сериалы он не очень любил, по крайней мере современные и популярные, считая их картоном и плоскостью по набиванию денег и въезжанию что на стереотипах, что на трендах. Себя частью этого видеть не стремился; хотя бы не как актёра: быть картинкой, рекламой, лицом и видео-лицом  это другое. Чистый маркетинг и репутация. Сериалы — болото иной породы.

И всё же, некоторое удивление на его лице всё же мелькнуло: ничего подобного парень услышать не рассчитывал, особенно с учётом своего насыщенного графика. Он не бросал надежд пойти по тому, что уем интересно, а это требовало дополнительной работы с материалом, отслеживания статей, грантов, новостей и так далее... Снова отложить?

— Если честно, я не уверен, что мне это интересно. Меня даже школьный театральный кружок не интересовал, а это такая вещь, которой толком и не научить, — честно признался, немного растерянно. Саске как-то неловко такое говорить, буквально начинать знакомство-работу с новым начальником с этого, но... Провал проекта — это тоже скажется что на репутации Саске, что агенства, что Итачи как руководителя. Потому, ну, палка честности имела два конца, и если босс говорил об одном, модель напомнил и о втором.

— На сериалы сейчас делают большие ставки, которые в идеале пытаются растянуть на как можно дольше. Может потому "смазливые мордашки" и не лезут туда, куда не стоит, предоставляя это тем, кто изначально больше подходит, — ведь самое обидное, что даже если для остальных он та кили иначе и зашёл бы, сам Нагано едва ли был бы такого же мнения. А увеличение фанбазы новыми толпами девочек-подростков, безумных голодных недо-юных-фемок и прочими обитателями Твиттера... Саске буквально заставили открыть там аккаунт, управление которым он буквально сразу впихнул своего менеджеру. А тут.

Да, Саске правда слушал кантри музыку, не боялся насекомых, грязи и даже вида коровьего дерьма, хоть и жил в городе. Просто иные масштабы и окружение. Хоть и слишком мелкие для него, а влияние своё оказали — дальше определённых границ мальчишку никогда не пускали ни под каким предлогом, вот оно и осело, так или иначе.

Он правда как-то растерян.
А у Итачи хорошие ботинки. Но это, конечно же, нормально. Саске бы удивился, увидев на этом мужчине что-то не_ близкое к отточенному идеалу или как там звали искусную работу над образом. Саске вкуса не лишён  тоже, но он у него другой; как и стандарты жизни, да и взгляды, да и много чего ещё. Сейчас, глядя на нового босса, в очередной раз кольнул себя занимательным вопросом о том, как вообще оказался в этой индустрии и каким вообще раком его когда-то занесло в социальные сети... что зацепило анонимных юзеров и выстрелило, выведя его из сетевого загадочного красавчику вот... сюда.

О многих вещах Саске не думал. Не потому, что сильно глупый, а потому, что не сталкивался с ними прежде, столкнуться не стремился, а отсюда и всё вытекающее. Глупо ведь винить оперного певца в том, что он не в курсе выпечки, не так ли? Саске, конечно, не оперный певец, и актёрство с моделингом так или иначе соприкасались, но это правда не одно и то же и правда не его мечта.

В этом бизнесе Ногано кое-что смыслил. Не обманывался тем, что знал всё: не то положение, всё понимать и не нужно. Именно потому его скепсис не был абсолютным и конечным: скорее всего, останется верен своему видению, но если аргументы будут логичными и убедительными, то может и допустит, что во всём бывали исключения. Они ведь в самом деле бывали почти во всём, хоть и зачастую ничего хорошего это не подразумевало.

Именно потому, да и не только, Итачи слушал внимательно. Начальство-таки, в каком-то смысле, хоть у моделей "босс" всегда не один, вечно сменяемый и бла-бла, не как у типичного наёмного рабочего. Учиха знал то, чего не знал Ногано, не спроста тут в кресле-троне заседал [иначе его позу и восседание не назвать, единственная ассоциация напрашивалась, если честно]. Имел вкус, предсталвение о жизни, успешен. Да и, если честно, Саске не мог объяснить почему так, но мог точно сказать, что этого человека тянуло слушать. Хотя бы выслушать. Он не был приятным или неприятным, так просто весы никуда не склонялись с первого взгляда, как бывало; но правда не тянуло противоречить, спорить да и в принципе. Наверное, это тоже форма шарма и харизмы, да? Или людям просто свойственно быть более расположенными к тем, кто на них внешне похож; Саске отметил их схожий типаж, но, конечно, дальше копать причин у него имелось ровно ноль, потому даже не пытался этого делать. Лучше послушает.

Не зря, так или иначе.
Смысл имелся.

— Это ведь ничего, если я до завтра заберу черновой сценарий? Если так вышло, что мне его не прислали через агента, — как бывало обычно в таких случаях. У Саске имелись знакомые модели, пытавшиеся в кино, потому как в целом происходило он со стороны видел. И в том числе потому не лез; слишком много вони и грязи, словно бы ему и в своём "секторе" этого не хватало. — Нет ничего хуже картонного человека в работе над тем, что с большей вероятностью и само в картон деградирует. И ничего, кроме соборов, не может быть лучше, чем человек, заинтересованный в том, чтобы своей работой картон хотя бы раскрасить, — чуть улыбнулся, не заметив, как ненавязчиво играл пальцами одной из рук, подымаясь по второй ладони туда-сюда, туда-сюда. Большую часть внимание привлекал Итачи, мысли и пространство позади чужой спины.

Кое-что ещё, всё-таки.

— Это предложение не прошло по всем принятым процедурам. Стоит ли мне считать это вашим приветствием, подмигиванием в сторону самого прибыльного лица агенства или около того? — заметил, что играл пальцами, потому делать это перестал, чуть наклонив голову так, что длинные пряди спали каждая куда-то. Беззлобно, спокойно. С лёгкими ситуативными нервами, но это просто естественная реакция в подобной ситуации. На деле Саске правда не волновался больше необходимого. Ничего плохого или сомнительного, как часто с ним случалось, увы, не происходило; по крайней мере в сравнении с его прежним опытом. Саске достаточно прямой, какие бы лицо и репутация у него не были. Если от него чего хотят, так пускай говорят сразу. Если это такая черта характера Итачи — тоже узнает сразу. Никто ничего не терял. Саске не переубеждён, но его скепсис услышанному не противоречил: это просто противоположная сторона одного и того же заявления, что вероятна точно также, как и слова самого Саске. Стоит потратить немного времени, всегда найдётся повод не поспать.

А начальство обычно правда занималось другим. У каждого свои место и функционал. Но. Вот. Исключение. Будет смешно, если дело в друге-режиссере Итачи с какими-то там личными предпочтениями; хотя, нет, не смешно: мир и так работал, вообще-то. Не так он работал как раз только в случае исключений.

Этого ублюдка здесь быть не должно. Он не имел права здесь находиться. Никакого. Ни он, ни кто бы то ни было из их семейки, ни кто бы то ни было из той жизни, от которой мать благополучно уехала, осев мирным человеком, никак не связанным с проклятыми Учиха; мать-одиночка, приятная, милая, красивая и нежная женщина, временами слишком пекущаяся о сыне и немного тревожная. Слишком молодая, чтобы умирать. Она бы могла родить ещё детей, и воспитать. Она могла бы нянчить внуков спустя лет десять. Она, чёрт подери, могла бы так многое. Она... небольшая могильная плита лишены фотографии, но Саске знал, что она смотрела на него Оттуда.

Именно потому — только потому — он не набросился на ублюдка, посмевшего прийти к Её могиле. Не сына, не близкого человека, а выродка и ублюдка. Заместо драки или удача чем-то, что попадёт под руку, Саске лишь сжал зубы, беззвучно заскрипев зубами, да сжал руки до побеления костяшек, точно лунки от ногтей на ладонях останутся.

На то, чтобы подойти и сравняться, понадобилась целая вечность. И пропасть между вечностью. Ещё вечность ушла на то, чтобы встретиться взглядами. Глаза Итачи — лёд; глаза Саске — мутное, болезненное пламя. Смотрели совершенно по-разному.

Плевать он хотел на слова про отца этой мрази. Плевать на то, что жизнь продолжалась. Дело вовсе не в её продолжении как таковом. Это, блядь, вовсе не о том. Срать Саске хотел. Как мразь вообще смел заикаться об этом на Её могиле, как прежде смел мелькать в Его жизни, как вообще... Спокойствие. Саске взрослый. Он мать не подведёт; больше, чем подвёл, всё-таки уехав.

— Скажи мне, — сказанное Учиха проигнорировал, взгляда от него не отводил, даже когда тот это сделал, а спустя ещё целую вечность молчания обратился к Итачи грубо и глухо, с трудом сдерживая пыл и не скрывая неудовольствия, помешанного с презрением, — чем вашей семье ублюдков помешала моя мать?

Нет, не мать Итачи. Он не смел считать её своей матерью. Саске был единственным, кто любил и заботился об этой женщине по-настоящему, она была единственным близком ему человеком, всем его миром. Он помогал её, он выражен ею, он видел её в здравии и болезни. Даже в нынешнюю деятельность, о которой не мечтал, решился идти из-за, ради и благодаря матери. А теперь её... теперь она... Взгляд соскользнул с Итачи и упёрся с надгробную плиту.

Губы сжались ещё сильнее, как и пальцы, буквально до пульсации. К горлу подкатили ни то слезы, ни то горечь, ни то раздражение, а то и безысходность. Но плакать не будет. Он уже наплакался. Мать этого бы не одобрила, хоть и осуждать не стала бы: по её словам, эмоции помогают людям оставаться людьми. Вот только ей самой её человечность не помогла.

— Почему вы, ублюдки, ходите по земле, а она лежит в могиле. Просто так, — почти прорычал, что тёмные глаза аж провалились из дымки в саму ночь, тёмные и стеклянные. Вовсе не от того, какими именно способами Саске переносил свою боль и какие это имело последствия. И даже не о Мадара — тоже учиховском ублюдке, но другом — и его неожиданном, но таком нужном своевременном появлении его в жизни парня. Речь о Саске про здесь и сейчас. На могиле его матери. Его мира. Самой блядской несправедливости. Из-за дел с-натягом-людей, к которым не имела никакого отношения.

А о новой порции популярности и внимания... давайте об этом не на кладбище.
Ничего братского Саске не ощущал. Это не его брат. Это не его семья. Его семьи, маленькой, но тёплой, больше нет. Из-за тех, кто генетически имел к нему какое-то косое отношение. Вот и всё. И только.
"Только из-за этого она оказалась недостойна жизни."

Иронично. Саске когда-то сразу отметил, что со своим новым начальником схожего типажа, но значения тому особого не придал: не то чтобы это совсем редкое или необъяснимое явление, особенно как при условии, что в мире и их стране тёмные волосы доминируют; остальное также объяснимо. А оно вот как оказалось. Ирония ироничная. Теперь Саске мог сказать, что в Итачи имелись черты от матери тоже. Наверное, от отца всё же больше, потому что это Саске, не Итачи, был её ксерокопией, и всё же... Нет. Каким бы ни был Итачи и что бы о себе не думал, он не имел к этой женщине никакого отношения. Как бы ей много лет не промыли мозг, что бы не заставили думать, а по-настоящему у неё был лишь один сын. И теперь, и тогда, и...

Этот ублюдок не в себе, с ним точно что-то не так. Он слишком спокоен, говорил откровенно бредовые вещи, слишком пафосные, прострационные, неуместные. Не как мёртвый или шокированный, не как тот, у кого скорбь или вроде того, а как... как... Да у Саске слов не имелось подходящих, чтобы описать, хотя он не тупой, не кинул школу после обязательного начального образования, ну. Реакция и действия Итачи выбивались из нормы, они не соответствовали ситуации. Даже если Учиха хоть на каплю такие, как говорил Мадара и ряд редких мелких статей, всё-таки не удалённых, то... да даже для такого эта реакция слишком ненормальная, не здоровая. Даже менее здоровая, чем если бы сорвался на крик, оскорбления или что-то подобное. Итачи словно бы вообще не тут. Совсем не алё. Зачем, какого чёрта тогда сюда припёрся? Такой важный, с такими ресурсами, да к чёрту бы лучше пошёл. А чёрт был где угодно — к батьке бы сходил — кроме как могилы Микото.

— Ты обдолбан? — на раздражении почти прорычал. Саске даже не полнился посмотреть прямо в глаза, подразумевая именно то, что подразумевал. Нет, сам он до недавнего времени и нового авторитетного лица в своей компании ник чему такому и близко не касался, но в силу индустрии и окружения видал залетчиков всех мастей. Такие, как Итачи — оторванные и ровные по жизни — там встречались тоже. Да только глаза такие тёмные, что ни по кому из них так сразу и не скажешь, вот же. Хотя было бы забавно, конечно, если бы бытие обдолбанным приводила Итачи именно на могилу типа-матери, аки что, совесть в полуадеквате мучила или что?

Но, конечно, вещества не при чём. Этот ублюдок в принципе... ублюдок. Как же испортилось настроение, словно оно и без того было нормальным последние... да сколько там прошло? Вне вечеров с Мадарой. Они иногда были почти веселыми; или, по крайней мере, позволяли хоть на что-то и хоть сколько-то отвлечься.

А повадки у Итачи такие же ублюдские и странные, как и манера вести и себя подавать. Нет, это не просто элитарность и манерность, это что-то другое. И на секунду даже Саске ощутил какое-то неконтролируемое давление от такого резкого движения и от такой близости "старшего брата" к себе. Прежде это было связано с некоторым волнением и иерархией, но теперь... Да не могло это быть "в принципе". Саске не из тех, кто запугивался авторитетами и прогибался под других. Тем более не в случае с Итачи, да чего ещё!

Сжал кулаки, как и губы сильнее, и ещё сильнее, когда этот ублюдок стал удаляться также быстро — супротив законов физики — как прежде приблизился. Его чёртово дыхание все ещё фантомно ощущалось у уха, но юноша нашёл в себе силы не дёрнуть головой, дабы не отгонять это наваждение. Вот ещё. У Итачи поди глаз аи на затылке есть, ещё и это перед ним показывать на радость ублюдку, ну-ну. Зачем вообще приходил, зачем вообще свои бредни неуместные говорил, да вообще столько "зачем"... Ай, да к черту его.

— Очень мило с твоей стороны говорить это сейчас, thanks. Катились бы вы все к чёрту, а ты вне очереди, — сказал он достаточно громко, без страха и сожаления, уходящему вслед. Сам уходить не намеревался. У него с матерью ещё много времени. Кроме как здесь его более нигде и никак не провести.

А опасаться и до того стоило: поклонники и конкуренты порой опаснее любой сомнительной влиятельной семейки. И всегда рядом. Ничего, хах, нового.
\\\\\\\\\\\\

Намерение уйти из агенства, переведясь в иное, было сильно как никогда. Саске это хоть и встало бы в копейку и некоторые волокитные дела, а сейчас он был золотой рыбкой более чем выгодной, чтобы другие агенства с удовольствием его забрали, посодействовал в разрешении проблем: заработать на мальчишке можно куда больше, а трагедия в его жизни подняла соц сети на уши, разделив аудиторию и создав хайп; вместе с сериалом. Однако же, спасибо Мэй и вредность Саске, он всё-таки решил остаться. Просто для того, чтобы вести себя как может, хочет и способен вести, игнорируя Итачи вообще и в принципе. Он приносил им деньги? Так точно. Значит, мог делать всё, что угодно. Со своим чертовым смазливым, таким, блядь, учиховским лицом. А делать это оказалось ой как весело; не месть, конечно, и мать бы такое не одобрила, но... Саске тоже много чего бы не одобрил. Матери не стало и без его одобрения, и без его на то желания, так что. Если и была в нём кровь этих ублюдков, если он своим рождением или чем-то ещё виноват в случившемся, то сам себя и накажет; и их — самую малость. Потому что в сети любят скандальных красивых плохишей. Их ненавидят в индустрии, вечно угрожая всё расторгнуть, но пока мерзкий характер и поступки, висящие на грани, приносили кучу денег — терпели.

Так, выстрелившему сериалу — какая ирония — сняли продолжение. Нет, персонаж Саске был мёртв, он в этом настойчив, да и как ни крути, а не оживить никак. Однако для того, чтобы показывать всем полюбившегося чудика, существовали воспоминания, сны и флешбеки, парам. А ещё изначально выступавший против откровенных и вызывающих образов Саске с себя это ограничение снял: какое ему теперь-то дело? Мать не осудит, а он судил сам себя; потому что кровь его не разбавленная этих ублюдков, и в том наверное имелась его вина тоже. Значит, хоть кто-то из этой сраной показ тельной элиты недотрог должен быть напоказ. Никто не знает, что он Учиха, Саске себя к ним и не относит, но кое-кому в этой ебанутой семейке ублюдков оно не нравилось. Да только что поделать?

А ещё это одобрял Мадара. Он, вообще-то, Саске активно поддерживал, в это болото и окуная. Тот особенно не сопротивлялся, потому что смысл, и оттого даже в тот день с кладбища уехал не сам.

Этот Мадара был ублюдком тем ещё, но что-то в нём привлекало. Создавало сильный образ, в котором Саске создал себе образ отдушины. Если бы он был младше, то всё бы отдал за то, чтобы называть такую фигуру отцом. Что бы это не значило. Точно бы стремился подражать, точно говорил бы, что у его отца самые классные татуировки, и клевые руки, и вообще он весь такое клевый; и даже отдыхать умеет клево, и когда суровый — тоже клевый. Не то чтобы это позволяло забыть о матери и прочем, но... больше ничего не работало вообще. Мадара знакомил, показывал и давал то, что работало. У него, как оказалось, в душе тоже имелась рана, что так походила на Саске — он видел фото — и это стало последней каплей, что заполнило чашу некоего доверия. Мадара знал, что такое потеря. А за понимание — и лишение ощущал на части изнутри изнуряющего одиночества — Саске был готов на многое. Сколько бы это не противоречило понятию "отца". Вернее, какого бы смысла — оттенка, хах — это бы добавляло. Он, в конце-то концов, модель, а они все там немного распущенные и не очень нравственные, не так ли? Да и, наверное, Саске хотелось, чтобы его достаточно быстрым внутренним разложением кто-то наслаждался; а что Мадара наслаждался, что получал удовольствие от знания, что именно он толкает Саске и ведёт его в болото — об том юноша знал. Но, опять же, не против. Справедливо, в конце-то концов.

Жаль, о некоторых нюансах Саске не знал. Достаточно важных. Допустим, что Мадара ему не врал; но делал хуже: недоговаривал, изначально подавая информацию так, что даже не думалось спрашивать. Да и всё увёл бы тему, языкастый, ублюдок. И давление от него почти такое же, как от Итачи; этой частью, наверное, Саске весь в Учиха, за что себя и наказывал.

///

— ... а всё-таки ты не Изуна, — последние... последний... целую вечность в голове и вокруг Саске не было никакого другого голоса, кроме этого. Никакого другого человека или места, кроме этого. Он уже путал время суток, а мозг — из-за усталости, стресса, веществ и вообще всего — в принципе соображал туго, впитывая информацию и тут же её пропуская. Саске не уверен, что у него имелись силы и желание на то, чтобы пытаться держаться. фокусироваться и что-то догонять. Ему плохо, ему всё равно, ему почти страшно, если бы только не всё так мутно.

Болели руки, болела голова, болел зад, да вообще много чего болело, если честно — уже словно бы и норма, словно и привычка, хотя даже в его далеком от вменяемости состоянии это не могло нравиться, вот оно и не нравилось. Саске в принципе не очень понимал, почему всё так, и, главное, зачем?

Когда Мадара предложил на пару дней съездить отвлечься в домишко за городом, что то ли арендовал, то ли купил для этого, у Саске не имелось поводов отказываться: как бы погано, вызывающе и показательно он себя не вёл, а трудиться продолжал много. потому что это отвлекало. Тело постоянно на спиде, как и мозг, как и внутренний мир. Компания Мадары так или иначе брала всего его под контроль и сие нивелировало, что ужасно в любых иных условиях, но не сейчас. Без него Саске бы... да не знал, что бы он без Мадары. Точно не был бы там, где оказался сейчас. Правда, вот прямо совсем-совсем сейчас это звучало весьма... иронично. Кто бы сомневался, впрочем. Кто бы сомневался.

С Итачи он не общался, вообще. Заместо прямого общения имелась Мэй, что служила неким посредником. Она Саске в целом нравилась: и внешность шикарная, и ненавязчивая, и мозг, и характер как раз такой, что с его тяжелым справлялся. В общем, как к агенту у неё претензий никаких, даже подобие доверия. Саске закрывался ото всех остальных, но для неё щель всё-таки оставалась. О том, что через две открытые вещи его уныния кто-то мог и прослушку дома, и камеры, и вообще следить за ним, так сказать, со всеми наглядными деталями — старался не думать; да и даже если... хах. Пускай подавится. Ему не жалко. Он никогда жадностью не отличался, между прочим. Просто суть в том, что сейчас кроме Мэй никто не знал, что Саске в мини-отпуске. Правда, ничего более ей не известно также. Мадара настаивал, а Саске... ему, опять же, плевать. Будет весело, а более ничего смысла не имело.

— Он делал это, знаешь, так... неповторимо. Я бы продолжал наблюдать за этим дальше, до самого конца, но в какой-то момент его тяга к гедонизму стала вредить больше положенного, — за эти дни Мадара, кажется, много рассказывал об Изуне. О всех его кутежах и бесконтрольном скатывании вниз, в котором старший брат не отказывал, наслаждаясь и балуя: каждому человек всей жизни, не так ли? Для Саске — мать, для Мадары — младший брат. Просто Мадара конченый ублюдок, Учиха с потрохами, повернут был как ублюдок, так сказать — не как нормальные люди с точно такими же проявлениями. А Саске, чёрт подери, правда был похож; и на мать, что Мадаре была кем-то там по Фугаку, в общем, по юности лет и за ней наблюдал тоже... Без шанса для Саске на нормальную историю, не так ли?

[...]

— Я бы, конечно, тебя не допустил ещё в початке, но, знаешь, Фугаку неплохо оттягивал свою смерть, заставляя меня попотеть. И свою, и пацана своего; я отвлёкся, а? Ничего. Ты поможешь мне вспомнить, что я тогда ощущал, Саске, хотя ты всё-таки умудрился заставить меня не жалеть о том, что твоё рождение допустили. А потом останется только Итачи, теперь один на один, без распыления на прочих и без опыта живого папочки, — догонять было так себе, если честно, потому что все слова уже мешались, двоились, прям как Мадара перед глазами. Саске даже не уверен, что это всё происходило по-настоящему.

Мадара наверняка понимал, что Саске уже ничего никому не скажет да и в целом не в состоянии всё осознать-разобрать-понять, потому был откровенен. Как говорится, не только действиями, но и словами. Возможно, ему не первый год хотелось сказать нечто подобное? Что же, чесать чужие хотелки и фантазии — это разве не как раз-таки работа Саске, м?

Его, кажется, снова взяли за волосы и что-то — снова — влили. В этой вечности Мадара говорил, что пока красота и молодость не покинули, стоило увековечить её, не дав перешагнуть стадию не возврата. Мол, "не переживай, следов не останется, ты станешь новой Мэрилин Монро, так и не раскрывшим весь свой потенциал, но с таким чувственным, тонким внутренним миром". Отчего-то из уст Мадары про внутренний мир звучало совсем двояко, но...

Когда в пальцах почувствовалось что-то острое и тонкое, Саске постарался скосить туда мутный взгляд, дабы сообразить. Это... нож? Лезвие? Что? Оно упёрлось в руку, чуть надавливая. Собственной же рукой, второй. Кажется, Мадара то ли сказал, то ли сделал что-то ещё, но Саске не отвечал за то, что это реально. Он знал одно: ему плохо. Очень плохо. Каждый частицы его бытия, тела и души. Это ни разу не то, что он заслужил, и ни разу не то, чего желала бы для него мать. Мать... мать...

Всё само, правда. Так будет лучше. Действительно.
Всё хотя бы закончится.
Он просто отключится, когда крови будет слишком много, и пятна красного смешаются с вечным черным, спевшись в смешанном не смешном танце.