о мире роли | лица гостевая анкета акции шаблон эпа хронология реклама

империя нифльхейм и королевство люцис переживают странные времена: когда имперский канцлер и королевский наследник сначала пропали во время ключевого сражения, являясь козырями своих сторон, а после объявились вновь спустя месяц негласно объявленного по ним траура, столетняя война, призванная ни то истратить преобразуемую скверну, ни то удовлетворить личные амбиции, вновь затихает. приближенные успели заметить, что в возвращенцах что-то изменилось и едва ли это предвещает нечто хорошее, в то время как дипломаты ломают головы над тем, куда переговорам двигаться теперь. мафия люциса вздыхает с облегчением, в то время как боги эоса... что же, у них, похоже, на всё своё видение; уже вторую тысячу лет без ответов и практически с иссякшей надеждой.

Versus

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.

Вы здесь » Versus » Недавнее прошлое » 物の哀れ [2000-2020]

物の哀れ [2000-2020]

Страница: 1

Сообщений 1 страница 22 из 22

1

Регис & Ноктис
в основном Инсомния, Цитадель | от рождения Ноктиса и до нынешних дней

Mono no aware can be translated as ‘the sadness of things’. It comes from the words 物 (mono — thing) and 哀れ (aware — poignancy or pathos). The ‘sadness’ in question comes from an awareness of the transience of things, as taught by Zen Buddhism. When we view something exceptionally beautiful, we might feel float:leftsad because we know it won’t stay so beautiful forever — but appreciation only heightens the pleasure we take in the beautiful thing in that moment. The best example of mono no aware in Japanese culture is hanami, the ritual of appreciating the cherry blossoms each year. Cherry blossom are very special to the Japanese, but the flowers bloom for only two weeks in the springtime. We appreciate the flowers even more because we know they will fall soon.

+2

2

~ 2004

Конечно же мальчишка об этом не знал, но у его нянь - их было три, каждая для чего-то своего - наблюдались проблемы со сном. Конечно же мальчишка не знал, что ходили слухи, что это из-за него, ведь прежде таковых не наблюдалось. Как и конечно же мальчишка не знал, что выбора у них всё равно не имелось. Да и такая ли большая разница, в самом деле?

Ноктис был тихим и спокойным ребёнком. Засыпал легко и часто, просыпался медленно и с трудом. Не шумел, не шкодил, не стремился к... чему бы то ни было, вне азов познания мира. Первое время кто-то даже допускал мысль о том, что принц, вероятно, аутист или имеет какие-то проблемы: его можно было оставить за каким-то занятием и застать на том же месте спустя несколько часов, разве что скорее всего мирно спящим. Нет, у него на наблюдалось проблем с интеллектуальным развитием, он рассматривал всё, что ему показывали и чему учили, однако в Ноктисе словно бы отсутствовала всякая... инициатива? Завлечь его можно было разве что увлекательным чтением и животными, иногда - яркими, максимально не здравыми картинками. Иногда во время его сна кругом происходили странные - страшноватые - вещи, а иногда напротив, словно бы время останавливалось, даря какое-то необъяснимое успокоение и ощущение застоявшейся воды. К чему все к Цитадели в скором времени привыкли за неимением выбора, даже вроде бы как начали находить свои позитивные стороны.

Тихий ребёнок с каким-то пониженным запасом энергии неизменно не причинял никаких выраженных хлопот, рос как и полагалось, ни на что не напрашивался. Не пытался вырываться на улицу, мог подолгу сидеть на верхнем балконе, где ему даже устроили маленький стул для этих целей, вглядываясь в тёмное небо, то ясное, то облачное, и почти никогда ничего не спрашивал. Бывало, конечно, что заглядывался на отца с некоторым ни то любопытством, ни непониманием, но... в самом деле. Они едва ли проводили вместе хоть сколько-то времени, чтобы в принце вдруг выработалась какая-то скука или привязанность вне той, что звалась врожденной. Просто очень важный, статный и всегда занятый мужчина, окруженный такими же важными фигурами - наверное, любому мальчику так или иначе внушало бы вау-эффект во всевозможных проявлениях, да? Но Ноктис ещё слишком мал, чтобы об том задумываться, как и слишком мал, чтобы думать, что бывало отлично от его: без нянек, не с таким графиком, рядом с обоими родителями и так далее. Хотя в сказках да историях и писали, что у мальчика-девочки всегда имелись родители - отец и мать, и что история непременно начиналась именно с этого. Ноктис же почему-то об этом не спрашивал. Про мать - никогда; и это была одна самых пугающих странностей, как для тех нянечек, что знали о разговорах маленького принца и его детских причудах чуть больше других. Но, кажется, ни то не верили ему, ни то опасались, потому как они не стремились подолгу смотреть в чужие сквозные-продувные глаза, точно также и Ноктис перестал стремиться им что-то рассказывать. Для того у него имелись... да какая разница? Ребёнок есть ребёнок. Не пакостит, не болеет и не громит - и на том спасибо.

Сегодня Ноктис задержался за обедом, засидевшись за столом. Нянечек слушать не хотелось, вставать из-за стола не хотелось тоже, потому что весь день мальчик находился в каком-то излишне спокойном, но приподнятом, почти счастливом настроении, словно бы случилось что-то хорошее. Только в его мыслях переживаемое и только ему одному понятное - так казалось взрослым, ну а принц... а что принц? Он, притащив за собой на обед несколько фломастеров и бумагу, активно чего-то рисовал. Как мог, но спасибо обучению каллиграфии с ранних лет [мелкая моторика]: это позволяло рисовать хотя бы разборчиво и вменяемо, а фокус мальчишки на процессе и явно некие своеобразные мысли в мозгу-фантазии способствовали всё тому же. Или нет, вообще плевать.

Так, пока он долго и очень нехотя, с лицом совершенно неудовлетворенным барахтался одной ложной в овощном супе, пока тот не остыл с концами и не оказался унесён вовсе, на листе успело чего-то да появиться. Сзади - подобие тёмного трона с сидевшим на нём тёмным человеком, поодаль, а в противоположном конце ближе в середине - мальчик и какая-то женщина [не няня; это не они сидели у его кровати, оберегая сон и отгоняя голодные пасти красноглазых собак от постели], что держала его за руку; позади неё ни то ворота, ни то дверь, а всё, что внизу и в стороне - усыпано глазами по её сторону. Глазами разными. Добрыми и злыми. Правда, раскрасить это всё и придать форум у маленьких ручек всё-таки не получалось, сколько там в четыре года-то сделаешь; однако это так увлекло Ноктиса, оказалось ему таким важным или занятным, что няни так и не смогли увести его из-за стола - он решительно отталкивался и говорил, что уйдет в свою комнату, как закончит.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1150/536091.gif[/icon]

+2

3

[AVA]https://i.imgur.com/zcDGtnJ.png[/AVA]
the art of losing isn't hard to master;
so many things seem filled with the intent
to be lost that their loss is no disaster.

Много ли хлопот может быть от мертворожденного?
Четыре года назад зрачки Региса вытекали красной распаленной-раскаленной лавой в ответ на холодное дыхание богини смерти, держащей его жену за левую руку, пока он дежурно сжимал правую. Рождение новой жизни, казалось, больше походило на ритуал по призыву дьявола, вот только вместо воодушевления от возможного появления подземной твари стены дворца пронизывало постылое смирение, щедро излучаемое молодым королем. Заключая сделки с самой Этро и превознося ее каждой деталью существования своего рода, надо помнить, что даже чтение между строк не значит полное овладевание информацией о грядущей на голову черной дыре; так уж получилось, что жизнь выходила из Аулеи буквально вместе с каждым толчком наружу того, что станет откупом за власть действующего Люциса Кэлума. Умолчала ли Этро или посчитала, что Регис должен был и сам понимать издержки девятимесячного ношения в себе мертвой бездны? Как бы то ни было, хватка подруги детства в руке ослабевала, мучения сходили на нет в стремлении поскорее умереть; он читал его в ее глазах и не мог винить, как не мог и проронить хотя бы одну слезу ради какого-то формального приличия – только пламенные искры как особенность родового проклятья; когда идет смерть, ты должен знать и помнить об этом, сам твой взгляд, что зеркало души, должен отдавать ей законные почести. Не то чтобы Регис не любил Аулею – он привык к ней с давних пор, заботился, одаривал книжной романтикой и даже знавал какие-то счастливые эпизоды, да на том и ограничивался, заранее воздвигнув внутри барьер, что привязываться в любом случае идея не из лучших, когда каждый следующий из твоих предков живет все меньше и меньше, забывая об эго вместе с принятием кольца и обращаясь в сплошной писаный старыми правилами долг. Таймер Региса уже отмеривал время песчинка за песчинкой, жена погибла, легла в его смирение прежде, чем лечь в гроб, а новоявленный на свет подарок Этро вытянул вперед окровавленные руки, и впрямь точно исчадие из ада. Регис даже не смог бы теперь вспомнить, плакал ли тот – казалось, сама текучесть и сюрреализм ритуала тогда контузили его, превратив больше в стороннего наблюдателя, нежели пылкого свидетеля, коими, должно быть, являются иные отцы. Он так и не взял младенца на руки в тот день. Ни в какой-либо другой.

Не то чтобы Регис не любил Ноктиса. Ноктис просто был. Как и присутствие смерти, существование сына незыблемо и ненавязчиво, да и ощущалось во дворце – меняются расписания трапез, появляются снующие изможденные няни, по строгости часовых механизмов отчитывающиеся перед королем об успехах сына по его велению. Иногда Регис даже натыкался на него, но неизменно вместо отца оставался королем что снаружи, что особенно внутри, не обрекая сына ни на ненависть, ни на любовь, а просто пустой факт – вот он, король идет, и вот ты, Ноктис, когда-нибудь заменишь его, а пока слушайся нянь и будь паинькой, чему сын вполне себе смиренно и следовал, будучи слишком вне этой реальности. Первое время, помнится, смотреть ему в лицо Регис все же избегал – боялся увидеть там что-то, чего отчаянно не хотел на самом подсознательном уровне, а потом доползли слухи как язвительные тени, затем и прямые подтверждения – аутичен, отрешен, пускай и вовсе не недоразвит. Глаза будто стеклянные, рот словно застывшая глина – не засмеется, не схулиганит, не сжульничает. Облегчение тогда укусило за горло, освободив его от неведомого камня – смотреть на Ноктиса стало легче, ведь он оказался не больше, чем реагирующим на реальность телом, но никак не душой. Это было правильно, по такому поводу Регис горевать не мог, равно как и радоваться – и все же, малость радовался все равно. Чувство вины потихонечку рассасывалось, как и сила великого кристалла – в проясненном от недозревшего самобичевания разуме король игрался с идеями; раз кристалл – последний из четырех, то и ему резонно бы стать последним, а нет, так сын все равно уйдет в руки Этро в миг, когда к нему перейдет трон. Боли будет мало-мало, практически не сыскать – нельзя горевать по отцу, которого знал только королем, и нельзя плакать по сыну, в чьем взгляде ты общался со своей богиней.

И тем не менее, обедать с Ноктисом Регис избегал. Все же, мертвое не нуждается в питании, и представлять эту маленькую бездну всасывающей полезные нутриенты было несколько расшатывающе для сложившейся удобной константы, в укрытии которой было так относительно спокойно. Однако, сегодня ребенок решил напомнить сложившемуся застойному устою, что он все же просто ребенок несмотря на любые детали и родовые проклятья вместе с прочими уникальными бонусами от мироздания с любовью – он просто рисовал и не хотел сдвигаться с места, пока не доделает этот рисунок. И Регис мог сыграть в труса и поменять расписание в качестве исключения, что, конечно, скорее означало избежать трапезы совсем вплоть до ужина, ведь во взрослом мире ответственности имели фиксированный характер во временном значении; однако, король не стал даже задумываться над этим, приняв тест на волю быстро и заодно использовав это как возможность пресечения подобных казусов впредь. Если Ноктис не будет понимать важность режима, он может поломать весь налаженный механизм процесса воспитания, а вид нянь и без того был не самый переполненный жизнью – впрочем, оный типаж бы не приняли на должность в королевский двор Люциса просто по факту. Жизнь здесь шла прямой линией сверху вниз по династиям и только вперед без оглядки на сгущающееся под и над болото по зову долга. Жизнелюбие же подразумевало исключения и неровности, а те в свою очередь рождали сомнения – Этро была скупа на ответы, а посему сомневаться в Люцисе было сродни добровольной виселице.

Какого родителя не заинтересует, что же нарисовал его ребенок – без эмоциональных позывов внутреннего, а просто так. Это как автоматизированный рефлекс, передающийся через встроенные инстинкты, нежели накопленный опыт. Фигура короля заходит в обеденный зал, останавливается слева от Ноктиса, но Регис не сядет рядом с ним, нет – пока он только смотрит, и в еще не испещренных морщинами глазах хмурится смятение словно прозрачная туча ленивой скверны. Наверное, отцы в такие моменты должны садиться на корточки перед сыном и голосом очарованным и любознательным расспрашивать его о рисунке да хвалить талант, но Кэлум-старший лишь стоит как один из дворцовых истуканов – он ощущает себя точно как на рисунке, королем в стороне от последнего остатка его семьи, и он понимает это отождествление, но не понимает все остальное. Детализированность детского рисунка не позволяет ему разглядеть черты Аулеи, само собой, и вся работа носит в себе отпечаток исключительно детской руки, но цвет волос и ее позиция как ангела-хранителя от сотни глаз… давайте уясним. Во-первых, Региса намного меньше потревожило бы, если бы Ноктис дьявольски хорошо рисовал, потому что понимание, что игнорируемое тобою мертвое существо генерирует простые детские рисунки, в самой стилистике которых, вне зависимости от содержания спит жизнь, несколько удручающе. Во-вторых, наличие этих глаз, пускай и могло символизировать просто количество глазастых придворных (слепых таки не набирали из практичности), а по духу все же пахло безумием этих злых и добрых контрастов, что больше веет непростыми снами, преследованием кошмаров. Это тоже сдирает корку с раны спокойствия – верилось, отчего-то, что Этро так любит получать подарки, что будет оберегать их до непосредственного получения, но мир снов об этом не знал, а для династии Люцисов еще и мог становиться более, чем реальным. Догадка садится в мозг достаточно надежным зернышком, но Регис все равно заговаривает с сыном, впервые не формально за все эти проклятые спокойные четыре года:
- Почему ты не доедаешь овощи, Ноктис? Полезное питание очень важно для детей твоего возраста, - королю немного некомфортно от нормальности этого факта. От того, что мертвое все равно должно расти перед окончательной смертью, словно бы само время было рождено богиней, чтобы она могла позабавиться над этим, - Тебе стоит быть послушнее, рисовать можно не только за обеденным столом, - формальности заканчиваются, и король наконец позволяет интересу просочиться в это подобие какого-то контакта; неподдельному интересу, а потому непривычному и пугающему, - Расскажи мне о своем рисунке.
Голос Региса спокоен, как мудрая равнина. Душа Региса беснуется последним не мертвым светлячком на краю повышающегося уровня болот.

+2

4

Ответьте на вопрос, один-единственный: должно ли ребёнку знать голоса своих родителей? Одного или обоих. В принципе. Скажем, отца? Выделять [трепетать и желать] звучание из тысячи, знать как облупленный, разбираться в полутонах, определять по нему настроение; в принципе быть в курсе, каков он — родительский, отцовский голос. И, независимо от ответа, вытекал следующий вопрос: значило ли это что-то? Давало ли? Лишало или обеспечивало ли чем-то необходимым, критически важным для развития личности, становления человеком, социальным элементом, наследником или чем-то схожего порядка? Ответ один: не важно, потому что как бы то ни было, Ноктис не в курсе. Он не знал голоса своего отца; не помнил. Не различал. Они не разговаривали. Не в том смысле разговоров, чтобы запомнить его голос или делать важным; важнее не по иерархии, но по существу, сколько бы мальчишка — быть может — не цеплялся за таковое желание, что угасло столь же естественно и быстро, как интерес к игрушке, с которой не сыграть и которая, кажется, ничего не могла, не являясь игрушкой вовсе, не для игры стоящей на дальней полке, сколько бы не отливала лаком по темной поверхности. Ещё раз: Ноктис не помнил голоса своего отца. Не совсем знал. Понимаете? Что же, не суть. Ведь ещё была мать; мёртвая. И, кажется, теория относительности и этики начиналась здесь, заканчивая и стирая понятие реальности.

Именно потому Ноктис с неким подобием удивления ненадолго замер, обернувшись вверх, чтобы посмотреть на того, кто говорил: Король. Моргнул, ни то извиняясь, ни то растерянно, ни то удивлённо, ни то... никак глянув на тёмную фигуру, после чего вернулся обратно к рисунку.

— Я не люблю овощи, — очень просто ответил он, не видя ни смысла, ни причин врать; у детей с этим навыком зачастую всё более чем в порядке, как известно, что связано с миром фантазий. А принцу оно правда не нужно, потому что... потому что. — Простите.

Не то чтобы прежде Король Регис о многом или часто его спрашивал, потому замешательство и непривычка имели место быть, но раз спрашивали, раз уж оказались в одном помещении... Ноктис не нашёл причин не говорить. Всё просто: аутичный или нет, живой или мёртвый, а он являлся ребёнком; пока его единственная вина заключалась в том, что он существовал, не выходя ни во что более. А, может, в том и откуп от вины — в существовании.

— Я нарисовал свою семью, мне такое задание дали, — он устроил руки на уголках листа, начав водить пальцами. — Вы, отец и Король, — к трону, — мать, хотя она не называет себя Королевой, — задержался на ней, явно что-то вспоминая и о чём-то задумавшись, а после перевёл пальчик на глаза, — и... всякие. Кто приходят с мамой или без неё, — пальцы, что сжимали уголок листа, непроизвольно едва вздрогнули, сжав его сильнее и немного подмяв, но мальчик не обратил на это внимания, всё также глядя на бумагу. — Она всё равно их прогоняет, потому что они мне не нравятся. В отличие от мамы. Только она не любит проводить со мной время днём. Наверное, потому что все взрослые заняты, как Король.[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1150/536091.gif[/icon]

+2

5

[AVA]https://i.imgur.com/zcDGtnJ.png[/AVA]
Первый прицельный взгляд сына вызывает в отце столь же неоднозначные чувства, сколь выказывает сам. Спасибо, что тот длится лишь мгновение – продлись зрительный контакт чуть дольше, и стало бы неудобно, словно Регис не тот величайший стойкий дипломат, лобызающийся изворотливыми языками с соседними де-факто несвободными государствами, и не тот бывший военный, что львиную долю своей молодости провел на фронте, с частотой сердцебиения наблюдавший явление богини на поле боя. Извинение со стороны Ноктиса как лишнее подчеркивание исключительной формальности их родственных уз – вот настолько они чужие, и тем не менее, Регис все же сейчас стоит, изнашивая доспехи безразличия настоящим интересом, и Ноктис все же разговаривает с ним, не растрачиваясь на свойственную детям безобидную ложь. Король просто осуждающе качает головой, но остается безучастен – не трапезные повадки сына сейчас всколыхнули в нем эту тихую противоречивую бурю.

Два года Аулея пробыла королевой, прежде чем отойти к Этро – интересно, какой ничтожный промежуток времени королем пробудет Ноктис до того, как смерть его заберет окончательно, посчитав, что достаточно времени позволила своему подарку разгуливать по миру живых. Это было тайной для Региса – богиня не была падка ни на объяснения, ни на торги; в понимании короля ничего хорошего связь со смертью сулить не могла, несмотря на все верное поклонение как символу и созидательнице. И вот, подтверждения начинали сыпаться на голову – печать смерти отнюдь не означала, что она убережет тебя от кошмаров; напротив, возможно, она только помогала их притягивать. Как это смогла почуять Аулея и прийти на помощь Ноктису, но не сумел понять слепой король, посмевший думать, что сын лишь пустой гуманоид без простейших переживаний ребенка, обреченный на механическую, а потому безболезненную жизнь до момента неминуемой кончины? Этро не говорила ему этого, Аулея не говорила ему этого, предпочтя не приходить к вдовцу во сны просто чтобы предостеречь о сыне – возможно, не захотела беспокоить, она всегда была… излишне добра, чего Регис не мог сказать о себе. В самом деле, о какой доброте могла идти речь, когда ради собственного душевного комфорта и относительно ненапряжного правления ты имеешь наглость убить собственного сына в своих представлениях о нем, даже не удосужившись один раз посмотреть ему в глаза дольше поверхностного мига и увидеть, что смерть вовсе не обглодала молодые зрачки. Все же, богиня была справедливо безжалостней порожденного ею же рода; пока Регис пускал по венам граждан лунные мечты, она обрывала жизнь Ноктиса очень ленивым, тупым ножом – видимо, чтобы было, что терять. И вот, выходит, что Ноктис обычный ребенок, что ему нравится мама, что он все же рисует отца как семью и что единственный оберег, который у него есть от всей той опасной тьмы, гуляющей в мире снов это фигура матери, а от отца торжественное ничто кроме сотни требований быть и соответствовать, и преграда вовсе не в ужасной занятости взрослых. Регис чувствует укол вины на уровне глотки – его собственные отношения с Морсом были лишены сентиментального, а все равны теплы; они, черт возьми, хотя бы были, и хотя бы Регис – он уже этого не вспомнит – но в четыре года он знал голос отца и тянулся к нему инстинктивно и бессознательно, не чувствуя нужды чуждо просить прощения за недоеденные овощи.

Регис опускается на корточки падающей скалой, впервые познавшей безжалостность воды. Вздохнув под кожу, он переводит взгляд с рисунка на Ноктиса, не пытаясь поймать его глаза, но изучая, словно бы только что взял его из приюта, а не присутствовал, вообще-то, на судьбоносных родах. Волосы у младшего Кэлума были характерно серые – род Люцисов прагматично седел до того, как появлялся весомый для этого повод.
- Маму зовут Аулея. Она очень любит тебя, но не может быть с тобой днем, - словно бы в Люцисе была разница между днем и ночью; вместно солнца их освещала скверна, - Королева теперь всегда видит сны и будет с тобой только там.
Регис не может лгать и не желает, будучи не в состоянии брать на себя ответственность за подпитку иллюзии, будто мать жива, однако, все равно вуалирует бесстыдную истину «умерла при родах, вообще-то, рожая тебя, сын» в ласковую невесомость вечного сна. За него словно бы складывает слова желание уберечь-таки сына от осознания феномена смерти, само это желание беречь и заботиться просыпается в нем постепенно, распуская чахлые бутоны в царстве тьмы.
- Я могу… приходить иногда днем. Если тебе одиноко.
Так не говорят отцы. Они берут и приходят, не спрашивая разрешения у тех, кто еще не научился осознанно требовать и просить вне базовых инстинктов. Они приходят, и лишь тогда у ребенка может вообще сформироваться желание их аудиенции так каковое, но Регис сам потерян, сам не знает, как далеко готов идти и тем более не знает он, насколько Ноктис вообще понимает понятие одиночества, но раз он может оценивать, что мать не приходит днем, и очевидно скучать по ней, то значит, что… то и значит. Время у Региса и так было ограничено, часы тикали громче пульса, а он взял и потерял впустую четыре чертовых года. Об этом даже не хочется думать.
- Что бы ты хотел вместо овощей?
Король не станет системно давать Ноктису поблажки, но сегодня он точно бы хочет искупить вину за многолетнюю слепоту.

+2

6

[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1150/536091.gif[/icon]А в Ноктисе вот ничего не вздрогнуло, не пробудилось, не зашевелилось. Компания короля Региса, который являлся ему отцом, была для мальчишки какой-то фантастикой. Он не знал, как себя вести, не знал, что говорить, не знал, чем разговор с этим человеком отличался от любого другого человека, если не учитывать статуса и формальностей. Как и не знал, что ему отвечать, а что нет: ведь причин врать, когда спрашивают, особенно короли, у мальчика не было. Он не привык. Да и не то чтобы детям даже его склада свойственно умалчивать, когда кто-то хотя бы немного знакомый задаёт вопросы и идёт на контакт, насколько бы интровертным ребёнок не являлся. Не аутист ведь, не чудовище и даже не пустышка; не совсем; ещё не стал; благодаря и в силу возраста способен идти на контакт, а королям так отказывать вообще не принято, как и отцам — так его учили, так он читал. А раз уж принц эмпатией не отличался — так уж сложилось, что с самого начала — и плохо разбирался что в интересе, что в настроении короля Региса, то и выводы из этого, как и действия, соответственные.

— Аулея... — повторил да запомнил имя, которое, если честно, было важным, но ничего выразительного не вызвало. Принцу и без него было неплохо, по сути, ничего не поменялось: женщина всё равно называла себя "матерью", так к ней обращаться и будет; но знать имя — это важно, это... словно бы что-то давало. Ни то недостающее, ни то живое, ни то... давало ли в самом деле?

С некоторым стеснением мальчик оторвал взгляд от бумаги и перевёл его на мужчину, осторожно его рассматривая. Он не помнил, чтобы такая возможность выпадала прежде, и естественно не смел им не воспользоваться. С неизменной осторожностью, и то ли между делом, то ли ища в этом подсказку на то, как лучше всего сказать Королю, или чего-то подобное. Ноктиса трудно считать, потому что считывать, ну, не то чтобы много. Однако, имелось что, хоть капля — но имелось.

Понимал ли мальчик, что матери больше нет? Понимал ли он вообще что это — смерть? Живые, мертвые, разница? Ведь если женщина приходила к нему, то какая разница? Какая для него разница?

— Она говорит, что всегда меня чувствует и что всегда рядом, потому что я к ней очень близко. И что мы с ней встретимся тоже говорит, что ей от этого... — мальчик вдруг замер на глазах короля и отчего-то замолчал, так и не докончив. Моргнул пару раз неторопливо и, отрицательно покачав головой сам себе, вернул взгляд на бумагу. Или туда, где прежде лежала тарелка.

— Вы всегда заняты, — и ещё одна прописанная за него, заученная и принятая истина, что не имела альтернатив или права оспариваться. Это так просто прозвучало, так... единственно возможно, что сгущало странные — даже не чёрные, хуже того, уходило в серость — краски всей ситуации. Вы слышите? Вы вообще понимаете? — Но всё можете. Вы же король, — и ещё один гвоздь. Ни то в крышку гроба, ни то с той стороны крышки, дабы вытащить — самим покойником, что уже лежит в нём, вдруг осознав, что вообще-то ему есть, для чего дышать кислородом. А для Ноктиса всё проще: человек на троне в стороне, но может всё, потому что занят, потому что Король, потому что сильный. Потому что... отец? И ни единого призрака или надежды. То, что в мальчике не заложено. — Если вам будет скучно, — тихо добавил он, немного сминая свободный рукой ткань своей одежды, чего даже не заметил, если честно, и не уверен был, что его услышали. Потому что засмущался, хотя вообще-то звучал неизменно спокойно и почти между делом, без яркого окраса.

— Вместо овощей? — когтем чуть скребнул по бумаге, водя туда-сюда у уголка. — Вместо овощей... Ничего. Просто чтобы овощей не было. Они невкусные.

BOOM.
"Они невкусные".
Разве ребёнок способен ответить как-то иначе?
Разве пустой оболочке не плевать на то, что она потребляет?
Upside down, reversed position: his body regrets his life and tries to avoid it [even] by refuse to consume any vegetables [looks like it's quite healthy, right, huh?]. Maybe. Let's use the first theory: Noctis is only a kid; nothing more. Sold, probably [always] [forever] [from the womb] dead and slaved even more than his ancestors; more than his Father? Goddess Etro save the King. Bless your cursed [holy] kids [servants]. Time; time; time; time flies away.

+2

7

[AVA]https://i.imgur.com/zcDGtnJ.png[/AVA]
If only time could be as frozen as his son’s heart, if only it could stop for at least those wasted long four years, if only he could untie the hanging knot of this curse of being sold to death and not replace with his own of having your life drained by magic, if only they weren’t all dead already because the saying goes “the king is dead” and in Lucis it’s the same one that is then blessed and set to rule; if only Noctis would just eat those damn vegetables and go to his room, but the grave slave rejects healthy foods just as well as Regis can no longer reject his only son. It’s a stupid move for someone with such a short expiry date to learn the gift of love but the sleazy tyrant is also a human which immediately implies irrationality.

Что ей от этого… что? Что, Ноктис? Нет, Регис вовсе не озадачен тем, что принц так близко к матери, что она и сама так открыто говорит ему это, очевидно, располагая большей храбростью и честностью, чем ее супруг – или это смерть так развязывает язык, потому что учит не терять времени зря? Однако, пока мальчик говорит, останавливаясь в такой неподходящий момент, он не может не задержать дыхание, не может не распахнуть глаза и рот, не может не остолбенеть вот так, когда Ноктис сам задерживает голубой взгляд на его глазах и отчего-то осекается, отчего-то качает головой, отворачивается, точно бы взрослый человек, посчитавший, что у него могут быть секреты с той, что защищает его даже мертвой, от того, кто живым был вечно занят и недоступен для него. Король и сам качает головой, выдыхая, отвернув голову на миг в сторону, чтобы то ли собраться, то ли отмыться от взгляда сына, то ли увековечить его в памяти как что-то бесценное.

Раньше казалось – посмотреть ему так близко в лицо будет сродни тому, как вглядываться в черты обглоданной Мадонны; чудилось, что теперь ее костлявые пальцы, коснувшись младенца раз, навеки оставят отпечаток на лице, не отмыть, не разодрать. Однако, это был просто ребенок. Просто его ребенок. Все настолько просто. И у него было просто отвратительное детство. Не такое ужасное, как у застрявших за стеной Инсомнии граждан, в чьих домах буквально резвились демоны, вынуждая скитаться по пустошам и плодить обреченных сирот; все же, комфорты королевского дворца скрашивают многие обстоятельства; тем не менее, ребенок не в состоянии оценить степень своей привилегированности и воспринимает мир, счастье так каковое немного иначе. И вот, Ноктис растет с нянями, которым на него подлинно плевать помимо прямых обязанностей, с отцом, который вроде есть, но с синдромом Шредингера, и с матерью, которая приходит только по ночам, оставляя его в одиночестве в дневное время. Дальнейшая судьба Ноктиса не могла быть радужной – просто как факт, Регис знал это абсолютно и беспрекословно, как знал он и то, что в его сложные моменты у него хотя бы всегда были приятные моменты из собственного детства, начиная от тотема, заканчивая умением строить эмоциональные связи, верить, восхищаться, горевать. Что такого было у Ноктиса, что помогло бы ему в будущем? Что напомнило бы рабу Смерти о том, что когда-то он все же жил?

Да, Ноктиса не избивали, не заставляли голодать и не дали его матери на его собственных глазах спасти жизнь чужому человеку, но грош цена этому отсутствию тьмы, если не было и света, а без них двух только и остается полное ничто. Пустота. Бездна. На краю ее ощущает себя Регис, все еще сидя на корточках перед сыном, когда тот утверждает, что король все может. Ну, разве что спрыгнуть, но кажется, это не то всевластие, о котором говорит Ноктис. В их враждебном, насыщенном черной болезнью мире все не могла даже смерть, а это особенный уровень концентрации энтропии. Короли с последней не ладят совершенно; в Эосе быть монархом означало играть в шахматы на скользкой доске, и окажется, что даже твой черный ферзь способен скатиться вниз к белым фигуркам; он в этом не виноват, конечно же – доска такая, что не удержаться, если только не вкрутят в позицию гвоздями, а заниматься распятиями Люцисы все-таки бросили после Адажиума (зря бросили, думал иногда Регис; некоторые враги всем своим существованием словно бы просили о высшей мере наказания, и нет, это не смерть; здесь она была подарком; иногда непрошеным, но – дареному коню, ну вы понимаете).

- Хорошо. Больше не будет овощей.
Блефует, конечно, но не разъяснять же скучную информацию о том, как немногим позже он накажет прислуге впредь камуфлировать невкусную еду в вкусные блюда. Нетронутый крем-суп в тарелке действительно совершенно пресная еда, и это вопиюще нормально для ребенка не проникнуться к ней симпатией. В сторону все аргументы про отторжение жизни; ангедония еще не отравила рецепторы принца, ему все еще не все равно, что прием пищи не доставляет удовольствия, и это поведение детское. Пожалуй, на этом моменте Регис все же окончательно сдается, здесь образ Этро покидает маленькую фигурку сына и встает на законное место в фреске.
- Подумай, если тебе вдруг захочется что-то вместо.
Король улыбается. Король – это провинившийся эгоист; тот самый тип человека, кто от неловкости хочет, чтобы его о чем-то попросили, чтобы оказанная эта услуга хоть как-то сгладила углы у чувства вины, которое потом можно будет проглотить, дабы заснуть ночью.

Бессмысленным, эмоциональным импульсом Регис протягивает руку к Ноктису, отвернувшемуся от него, не видящему момент слабости; хочется погладить, как в детстве трепал Карбункла – по спине, по сероватым волосам, но ладонь застревает в паре сантиметров от. Мужчину одергивает током, и вместо этого он просто дает обещание. Не то чтобы он всегда их сдерживал, но это другой случай (они всегда другие, да?)
- Мне никогда не скучно, - осторожно, это (британский) люцисовский юмор, - Но я обязательно приду, Ноктис. А пока давай доедим последнюю тарелку овощей? Самую-самую последнюю. Можешь считать это наказанием овощам за то, что они такие невкусные, - ибо королевские методы прививаются с пеленок, но раз уж мы так скорбно потеряли четыре года, самое время их наверстать.
Ради показательности Регис встает и отходит к противоположному краю стола, намеренно не цепляясь взглядом за рисунок, чтобы забыть это «что ей от этого…», не брать в голову расстояние между троном и россыпью глаз. Прислуга, увидев кивок монарха в доказательство, что сегодня он обедает в присутствии сына, приносит ему его порцию. Подчерпнув щедрую ложку, Регис глотает ее и мгновенно морщится в лице, словно положил в рот перспективы. И как тут язык не высунуть, скажите мне? А на кончике его горькая зелень. Лучше бы сладкий перламутр, но всему свое время. Скоротечное, быстрое и безжалостное; временно отошедшее на второй план.

Отредактировано Regis Lucis Caelum (16.06.20 23:31)

+2

8

~ 2004 [несколько месяцев спустя]

Разумеется, Ноктис не проводил всё своё время в комнате. Он бывал и в иных частях Цитадели, да и сад кругом, освещаемый яркими лампами, что если бы не отсутствие голубого неба для всяк его когда-то видевшего в книгах или [такие бывали?] наяву, не отличить от солнечного, посещал тоже. На этом всё, само собой: в четыре года [уже немногим больше] и в нынешнее время странно бы требовать иного, нет, да, возможно? Ну, принцу ещё книжки всякие читали, а недавно он сам - если честно, благодаря Игнису по большей части - научился, будучи теперь в состоянии медленно, но верно самостоятельно читать. Книжки имелись разные: сказки - любимые, история, о Люцисе, о их семье, образовательное, вообще ерунда всякая. Больше всего Ноктису нравилось читать вместе с Игнисом, потому что он отличался от нянь, и голос у него приятный, и даже было хорошо затягивать к себе под одеяло, чтобы вместе читать, рассматривать картинки и, когда возникали вопросы, задавать их: Игнис не всегда находился с ответами [был озадачен внешне, что Нокту нравилось отмечать], обязательно приходил с ними в следующий раз, а иногда они просто пытались вместе додумать. Без шума и фанатичности, спокойно и неторопливо, но... В общем-то, вот и все источники познания мира неактивного, замкнутого и беспроблемного - не считая ночных приключений и ощущений от нахождения рядом - мальчика. Большего он не видел. И, если честно, не хотел.

Когда принц получал информацию из внешнего мира, она укладывалась в голове, оставалась там, отторгалась или настраивалась на свой лад. "На свой лад", т.е. исходя из того, что Ноктису выпадало в мире снов; или с чем он там ещё был связан. "На свой лад", т.е. исходя из того, что в нём способны были найти гости и образы, выхватывая и перекраивая то, что имелось в мальчишке. Гости званые и нет, красивые и ужасные, добрые и злые, но все как один - привычные для Ноктиса. Куда более обыденные, чем то, с чем он не сталкивался в реальности. И появление в этом всём голоса отца, Короля, если честно, никак не сказалось. Мальчик слишком сух и мелок своими запасами, чтобы несколько моментов раздуть на целый мир. Во снах же - и где-то на границе жизни, между тремя мирами - всегда находились те, кто охотно раздуют всё за него.

Сегодня принц много времени провёл в библиотеке. Не сказать, что читал что-то конкретное, попросив ему достать это-то, а просто блуждал, рассматривал корешки, глядел, куда сам способен дотянуться. Просто не хотелось сидеть в комнате. Общения с Игнисом тоже уже хватило, побыть бы одному, да в тишине, без ничьего дыхания рядом. Чтобы няни не приставали, чтобы вообще никто. А ещё из библиотеки вид отличался от того, что в комнате Ноктиса, этаж-то другой, как и ракурс. Потому он, прихватив из комнаты книжку - сказки Люциса - что читал в последнее время, одну из первых полноценных его книг, взял ещё и пластилин. Устроился, конечно же тихо и без лишнего шума, у стола, что вместе с диваном, креслом и столом стояли там же, да тем себя и занял.

Сконцентрировавшись на деле, Ноктис из чёрного, красного, фиолетового, темно-синего и черного пластилина [чёрный всегда первый, его всегда больше, это у Люцис Кэлум генетическое, породистое, естественное], он устроил ноги в позе лотоса прямо там, на диване, склонившись над столом да что-то лепя, фигуру за фигурой; неторопливо, скрупулезно, пока даже не задремав. Странные, чем-то похожие одна на другую, с чёрными провалами вместо глаз, подобием когтей и ни то серые, ни то тёмное-синие - в этом точно разные. И красные цветы, похожие на маки, хотя руками ребёнка оно мало понятно. напоминая скорее что-то жуткое, походившее на чёрно-красные чуть сплющенные глазные яблоки. А ещё там были черепа, странные - даже немного забавные, как для Ноктиса - существа, и все они непременно должны были вылезать из общей лужи. Понятный и знакомый сюжет, что всегда приводит к появлению сна: приятного или не очень, но непременно случавшемуся и куда более активному, чем картина сада и вид на Инсомнию за окном. Скупое, местами мёртвое, местами плоское, а иногда основанное на запомнившихся книжных образах разнообразие. Детскими руками, что разве что старательностью делало фигурки более-менее "читаемыми". Если бы кто-то пожелал рассмотреть. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1150/536091.gif[/icon]

+2

9

[AVA]https://i.imgur.com/zcDGtnJ.png[/AVA]
Черный – облицовка всего существования.
Красный – поцелуй смерти в щеку за трепет и службу.
Фиолетовый – переливы грез в стеклянном цилиндре.
Темно-синий – константа неба над головой.
Или стойте. Нет, не так.
Черным король видит будущее сына, как бы ловко не крутил составленный на его дело мысленный объект, какие бы стратегии не вырисовывал, сложив руки за доской шахмат; красное-красное сердце его избивает себя о ребра от одной только мысли об уготованной неясной судьбе, ибо проще намного принять горе, но стопроцентное, чем обниматься с неизвестностью. Фиолетовые следы легкой тенью ложатся под глаза от дум, от откладывания обещанного, ведь дал слово непременно прийти, провести время вместе, сделать вид, что все нормально, что темно-синие глаза никогда не нальются красным и не зарыдают черным, ведь смерти не существует, болезнь выдумка, мир безопасный, добрый и позитивно настроенный, он не ест своих детей и не изрыгает их кости. Нет ада на земле, только сказки Люциса. Пожалуй, умение красиво плести сладкую ложь передается в династии по генетике (а кто любит овощи, в самом деле), и книгу эту писал совершенно точно королевский потомок. Мазохизм тоже плелся прямо под ручку с садизмом в узорчатом пируэте ДНК, иначе как объяснить, что человек, сумевший отсечь в себе все лишнее и ставший безразличной скалой теперь точно пластилином приделывает к себе все мешающее обратно, сам себе вышивает ахиллесову пяту. Зачем? Эмпатия теряет свой эволюционный смысл, если вместо социальной пользы загоняет глубже в гроб. И снова – зачем?

А затем, что фигурка сына, увлеченно сосредоточенного на темных формах, окрашивает эмоциональный фон в теплые тона и без самообмана, и даже без луны, просто по факту своего существования здесь и сейчас. Не вспоминать про будущее, не проецировать все перспективы, ослепнуть на один глаз и остаться в настоящем времени: счастье было вот тут, под рукой, такое максимально простое и совершенно бессмысленное, потому что безжалостно человеческое. No reason; there doesn’t have to be one. И пускай эта крупица личного, живого и светлого явственно, пусть и неловко мастерила выползающих из скверны демонов – Регис только улыбнется тому, что Ноктис воплощает свои кошмары в творчество, как бы настойчиво иной раз монарху не намекали, что столь сильная увлеченность чем-то одним характерна для аутистического спектра; намеки сыпались о лед в глазах, няньки резали об него руки и смущенно глотали языки. Нет ничего плохого в том, что Ноктис находит выход страшному в подобных формах. Да? Это же признак бесстрашия, крепкой силы воли. Последнее, что нужно наследнику в их мире, это страх; эта губительная эмоция умеет свести в могилу намного раньше физического срока годности, а Регис умеет оправдать почти все, что угодно на планете. У всех свои таланты. (Стоило понять, что увиденная картинка есть талант не лепки из пластилина и прочих стройматериалов, а предрасположенность к трансформации тьмы из воображаемого мира в и без того вылюбленный реальный, но увы, и так слишком много катарсиса на один раз, тут молодой мужчина сына впервые психологически принял как родное явление, имейте совесть).

- Это от них тебя защищает мама, Нокт? – король возникает из-за спины кресла, пробует короткое сокращение имени как способ быстрее и безболезненнее (для себя) сократить дистанцию, отчуждение. Обойдя кресло, Регис садится справа от маленького принца, неизменно сохраняя между ними сантиметров десять-пятнадцать; совершенно по инерции. Тактильность еще не то чтобы не вошла в привычку, даже не стала открытием, а потому напрягала, страшила, сбивала с толку. Но ничего. Когда-нибудь. Сегодня, он заставит себя сегодня. Для начала можно просто дотронуться до одной из фигурок, убеждая себя, что в ней еще сохранилось тепло рук создателя. Регис даже забавляется очень своеобразно, давая в руки одному из монстров череп как ритуальную ношу, а пару расплющенных глазных яблок (цветов там он, хоть убей, не увидел) вставил в пустые глазницы твари. Вот теперь уже почти сюжет. Еще несколько таких, и можно устроить кукольный театр на двоих (если вы, конечно, заказывали двухместный гроб с домашним кинотеатром); какой только дурости не сделаешь, чтобы избежать человеческого контакта. Заниматься политикой, кроме шуток, воистину проще. Наверное потому, что вместо людей в ней участвуют чины, а это уже совершенно иная игра.

+2

10

Король Регис, отец, был - казался - достаточно теплым, а ещё дышал. Наверное, именно по этим двум признакам увлеченный мальчика не сразу, но всё-таки определил его присутствие: интуитивно когда тот стоял рядом, полноценно - когда чужие руки потянулись к фигуркам, принявшись вносить в них свои изменения. Впрочем, нет: непривычное обращение к себе зацепило слух, вынудив на какое-то время скоситься, подняв голову, глянуть, моргнуть, понять или не понять, ещё поглядеть, а после, едва быстрее зашевелив пальцами, приняться охотно лепить дальше. Кажется, король хотел поговорить? У него появилось свободное время? Ноктису немного неловко: он специально сидел в библиотеке, чтобы никому не мешать, ни на кого не натыкаться и... если честно, голос Региса его не раздражал. Пускай прервал планы на одиночество, его компания не вызывала никакого сопротивления. У чёрного подле чёрного его быть не может, не так ли? И дело, пожалуй, вовсе не в иерархии.

Если честно, сначала это Ноктису не понравилось. То, в смысле, что к его фигуркам - такими, какими видел их он - прикоснулись и стали видоизменять их не под его видение, но это едва кольнувшее ощущение почти сразу отступило: сил злиться не было, навыка тоже, да и причины, в общем-то, сколько не ищи. К тому же, вообще-то прежде с Ноктисом никто не лепил; те же няни не вмешивались, разве что за тем поглядывая, чтобы принц ничего не проглотил да не поперхнулся. Едва [почти не] живое, но с концами померевшее от не туда зашедшего куска пластилина наследие - это ли не конец света, а? Люциса с его шатким, но всё-таки существованием, уж точно. Так вот: прежде никто с Ноктисом не лепил, тем более отец, король, статный человек в чёрном на чёрном, при котором шуметь не хотелось, но разглядывать которого всё-таки иногда тянуло, раз в последнее время редкие возможности выпадали. Никто так не втягивался в процесс, не присматривался к тому, что он выражал, и не пытался внести в это что-то своё. А оно, между прочим, мальчишке понятнее слов, ведь можно просто брать и смотреть. Это что-то [совместный процесс], в общем-то, хотя на удивление быстро - почти сразу - показалось чем-то привычным и естественным, едва ли не бытовым. Главное, что к самому принцу не лезли и ничего от него не хотели; в том числе внимания, как иногда случалось с нянями, которых Ноктис своим отсутствующим поведением выводил из себя [нет, конечно же они не смели ни кричать, ни высказывать неуважения; но в людском арсенале, особенно взрослых, так много вариантов выражения, да?].

- Иногда, - коротко бросил принц, скосившись на чужие руки, и, пока глядел, сам ничего не лепил, замерев в наблюдении на какое-то время. Спустя энное его количество, правда, неторопливо продолжил, видимо не найдя причин этого не делать; заодно и снова лепить стал, новую чупакабру.

- Но вообще-то не всегда надо защищать от них. Бывает, они сами друг на друга нападают, а иногда даже кушают. А некоторые, они как светильники: глазами смотрят, не подходят, но увидеть их можно. Так и знаешь, что не один, кто-то рядом, - лицо немного серьезное, что с учётом умильных черт смотрелось достаточно живо, вызывая напряжение мимики. Очевидно, принц вспоминал, прокручивал и пытался как-то переложить это на слова. На деле, с ним о подобном редко говорили, ну или воспринимали озвученное так, чтобы хотелось делиться; но тут же король уже второй раз спрашивает, да? Ну, про мать и какую-то там защиту. Не думайте, Ноктис хорошо разговоры запоминал. Не то чтобы у него их много, как и бытового разнообразия. Что ещё ребёнку запоминать, в конце-то концов? В мире вне снов, таком тягомотном да сером. -  Есть и такие, что они теплые и мягкие. Любят выползать из углов и из-под кровати, ноги окутывают снизу. Но это потом не очень приятно становится, потому что тяжело что-то делать, и вот тогда надо спасать, - в руках появилась простейшая человеческая фигура, а по ногами обвиты черные ни то лапы, ни то щупальца. - Вот так, - чуть пододвинул мужчине, показав. Зевнул непроизвольно, поведя плечами, чтобы не усыпать. Долго просидел, кажется. - Тогда мама их прогоняет. 
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1150/536091.gif[/icon]

+1

11

[AVA]https://i.imgur.com/zcDGtnJ.png[/AVA]
Война кокетничает за углом, отрывает руки и ноги. Мир снов вторит, извивается вокруг оставшихся конечностей черными жгутами. Ни влево, ни вправо не дернешься от предрешенной судьбы; хватка щупалец цепкая, твердая, требовательная. Ты не выбирал ничего из этого, ты не хотел рождаться и функционировать в дисфункциональном обреченном мире, но вот ты здесь, застрявший между несколькими измерениями, и ни в одном из них нету подлинного покоя. Смерть – не выход, а переход в иное. Оттого – еще менее желанная, еще более фатальная. Кому-то суждено сразу родиться частично в том состоянии; один на множественные поколения, баловень судьбы, любимчик богини – чем не джекпот, в самом деле. От передозировки удачей у короля самого щупальца в горле застревают, высасывают поступающий кислород; Регис сколько угодно раб, сколько угодно тиран (это всегда синонимы), сколько угодно целовал кости Этро, но видеть это (у Нокта надутые щечки и умильный вид, хотя он предельно серьезен, объясняя предельно стра-шно-е) слишком непривычно и больно, трогать сына (маленькие пальчики рисуют мрачные фигурки – это просто игра, как и черные кольца, которые непременно снова оплетут его вокруг них, зажмут в хватке), зная, что за четыре года он намного чаще удостаивался прикосновений демонов, чем отца – неудобно, неправильно, отталкивает еще больше, провоцирует встать и уйти и больше никогда этого не видеть. Однако, отказаться от такого бессмысленного, но приятного новообретенного выше сил Региса тоже. В конце концов, хуже не будет, ибо – куда? О, должно быть, старший Люцис Кэлум совсем не творческий человек, раз считает так. Видите ли, в детстве вместо лепки пластилином он размахивал мечом и чинно ходил в короне. Игрушечными, само собой, но все начинается с этого.

Война тоже как ребенок – лепит. Глупый, грузный, тяжелый, но неизменно самый большой в песочнице ребенок, она только и может, что брать готовые нормальные фигурки и делать из них инвалидов. Физических или духовных – кому как повезет, жребий не думает о справедливости, только о падении. Регис, наверное, даже счастливчик – он не задает много вопросов и не живет в прошлом с извечным «за что?» и «зачем?»; жизнь в прошлом убивает тебя в настоящем времени, и не то чтобы он мог позволить себе так тратить лишние секунды. Итак, в настоящем есть только пластилин из темных цветов, и даже белый символизирует самый мрачный, богомерзкий из них, следовательно, надо действовать с тем, что есть в руках. Нельзя перекрыть слепленные неловкой детской рукой черные щупальца более толстыми солнечными лучами – желтый закончился давным-давно; нельзя просто убрать их – вместе с ними откинутся ноги, о, почти что знамение, только тссс. Что-то сделать все еще можно. Например, показать ребенку, что (черт возьми, он не находит неприятными эти чертовы прикосновения до того времени, как ему нужно шевельнуться, вы понимаете, насколько это не-нор-маль-но, или нормально слишком) теплыми и мягкими могут быть не только вражеские жгуты, но и отцовские руки. Показать с большим опозданием, но хотя бы достаточно рано, чтобы привить этому жесту какую-то ассоциативную хорошую память. А вообще, король и не вкладывает в жест никаких таких значений, он поступает непроизвольно и почти инстинктивно, вслепую исследуя все же зашитые под кожу рефлексы защитника, намеренно позабытые под анестетиком. Положив на стол собранную собой фигурку, он мягко обхватывает ладонью запястье мальчика – совсем не требовательно, из такой хватки можно вырваться в любой момент, стоит только захотеть.
- Вот так, - кивает головой понимающе, очень осторожно, не сводя глаз с мимики, кажется, чуть ли не усыпающего лица. Очевидно, Ноктис давно сидел в библиотеке (или слишком долго был жив для мертвого, - Только здесь, в материальном мире, если у меня не благие намерения, мама не придет и не спасет тебя, потому что здесь ее нет. Здесь можно только драться, чтобы защитить себя. Там, где она еще жива, властвует сила разума, а не тела. Поняв, что ты во сне, ты можешь сам избавиться от непрошеных гостей. На случай, если мама когда-нибудь… опоздает. Попробуй в следующий раз. Это важно просто для того, чтобы понимать… где ты. Осмыслять окружающий мир.

Кажется, что это звучит как чепуха (а что вы хотите от наркомана), но это их жизнь, их реальность. Существование в нескольких плоскостях сразу не то проклятье, не то привилегия – неясно, расширяло ли оно возможности индивидуума или ограничивало их в каждой плоскости, но то, что сын совершенно не различает границы, было понятно по этим коротким диалогам. Нокт не осознает, что мать мертва. Не осознает смерти вообще. Не понимает, что в реальности никто не окутывал ему ноги, но какая разница, если угроза в том мире вполне равноценна угрозе здесь? Различия только лишь в физике, в антураже, но опасность везде одна и та же; подлинного покоя не было. Нигде. Только разве что прямо здесь, на этом широком кресле, застывшем во времени среди книг прошлого, как стоп-кадров из умов тех мертвецов, что когда-то писали их. Здесь, где Регис ласково выпускает запястье принца (рецепторы на коже все еще в неверии, осознание не свершилось, ментальные барьеры шатаются, но не спешат пасть) и уверяет его:
- Но намерения у меня всегда благие. Ты можешь доверять мне, Нокт. Я не предам.

Во всяком случае, не снова. Регис и так сделал все, что мог на этом поприще, верно? Перевыполнил, кажется, сверх нормы. На то и раб, чтобы не иметь права не выбирать из двух зол никакое; определиться все-таки надо было. Мечт нет, грез нет, будущего нет. Только и остается, что лепить из того, что есть. Сон, прячущийся в мелких ресничках принца, улыбается – его устами флиртует Этро, как боль, которая не стесняется о себе напоминать. Неизменно эстетичная – даже мертвое у нее получалось вот… таким. Хоть за щечки тискай и зарывайся в неповторимого оттенка густые волосы. Кажется, тот момент, когда отчуждение сменилось на болезненное умиление, король кощунственно профукал. Впрочем, ничего особенного с глобальной точки зрения и не произошло – он всего лишь поменял один гроб на другой.

+1

12

Так получилось, что у Ноктиса достаточно быстро сформировалось личное пространство. Может потому, что ни внимания отца, ни внимания матери со всеми вытекающими прикосновениями и близостью ему не отсыпали, ни то это врожденные черты характера, ни то что-то ещё, однако к другим людям, как и на территорию других людей, мальчик не лез. Он знал, что были комнаты кого-то из слуг, были комнаты отца, были общие комнаты, была комната его собственная. За другими можно наблюдать, если чего - просить о чем-то мелком нянь, но не стоило никому большому и важному мешать; да и тяга, каждый раз зарождаясь, на полпути исчерпывалась, оставляя совсем крохотного мальчика вполне себе удовлетворенным. Колыбелью, позже - большой кроватью; сначала светильниками, после книгами с картинками, а теперь, ну. Чем быть не удовлетворенным? Чего большего желать? Явно не того, к чему не привык и чего в силу возраста, как и отсутствия иных примеров перед глазами, додумать не мог; социальное, семейное, как вы понимаете. Цитадель чуть более одинокое и преемственное в своей фанатичности всякому место, чем вам думается. Иначе бы не выстояла. Просто так надо.

А поскольку так получилось, что у Ноктиса достаточно быстро сформировалось личное пространство, то и к сторонним прикосновениям он не привык. Нет, они не вызывали отторжения, агрессии или чего-то подобного. Просто мало кто стремился прикоснуться к нему все заботы-помощи и чего-то базового. Другие люди - живые по определению - и без того ощущались принцем достаточно теплыми, куда более насыщенными и заметными, чем он сам, потому может и хорошо, что так: начал бы привязываться или, напротив, пугаться. Относилось это и к отцу, и к королю, что по воле рока являлись одним лицом.

Его прикосновение - рука - теплое, не тяжелое, и не вызвало отторжения. Но мальчик сразу заметил, почувствовал. Ну, факт это, как и жест. Не спешил  высвобождать свою ручонку, хоть и непривычно. Только от пластилина на какое-то время глаза оторвал, переведя их на отца и, кажется, уставившись на него прямо-прямо, отчего-то решив, что сейчас тот самый момент, когда его наконец можно рассмотреть. Не длинную бороду, черты лица, глаза, морщинки в уголках, волосы. Раз он такой же теплый, не на троне и тоже умел лепить из пластилина.

Ни на что из слов Региса своими собственными не ответил, хоть и запомнил каждое. То ли незачем, то ли не знал, что сказать, а может - наверняка, ему чуть больше четырех - просто не понимал всего смысла, что вкладывал в простые слова мужчина с очень непростой и темной, как весь их род, судьбой, тем не менее не мертвый в желаемой степени и способный на то, о чём не подозвал; в чём отказывал себе, выбирая из двух зол худшее прежде, пустое. Просто так и смотрел несколько минут, не трогая ни пластилин - задевал лишь пальцем, - ни стремясь сначала вернуть, а прежде убрать чужую ладонь. И лишь потом, ничего не сказав, вернулся к фигуркам. Пододвинул ту, что слепил отец, к своим, принялся устраивать из них композицию и стал снова увлечен процессом, воспроизводя и немного дополняя те сцены, что видел прежде, как и привнося туда то, что позволяла достаточно скупая, но всё-таки вполне себе имевшаяся фантазия. Особо ничего и не говоря, но глазами то с одного, то на другое, то едва заметно надувая щеки, то хмурясь, то делая невесомое "пу-у-уф" губами, округляя их и чуть выпуская воздух, чтобы имитировать звуки и грозность. Не слишком выразительно - мимика Ноктиса всегда будет казаться и реальной, и какой-то неестественной одновременно - но вполне себе не как кукла иди робот какой, живенько весьма, знаете ли.

Провозившись так ещё несколько минут - откуда знал, сколько точно? - мальчик не стремился отсаживаться дальше от Короля, уже, казалось, вовсе не обращая на него внимания; на то, что тот настолько близко, что сидел под боком такой теплый да почти в затылок дышал, если картинно преувеличивать. Он вообще-то мог и присоединиться, на что принц вполне себе прямо намекнул, оставив часть фигурок, как и пластилина, к тому ближе и нетронутыми. Только они не как трон, и если трон ни отодвинуть, ни встать с него - тяжесть власти и высоких людей, - то фигурки вполне себе подвести к остальным, и переиначить, и побороться. Если захочется. Ноктис пока не знал, почему у него сны - если то сны - именно такие, почему надо с ними что-то делать, если имелись какие имелись, но... какая разница сейчас, да? Утомившись концами своим долгим нахождением в грузной на самом-то деле библиотеке, снова зевнувший и пригретый ни то общей магией, ни то единой кровью, ни то бившейся в чужих венах жизнью, он и сам не заметил, как в процессе игры веки стали тяжелеть, а глаза слипаться. Это всегда происходило плавно, из одного в другое. Совсем не обратил внимания, не заметил, упустил, как немного склонилась его голова, а там и весь корпус, в сторону, найдя опору в теплом устойчивом теле под темной тканью. Маленькие ручки постепенно перестали играть с пластилином, расслабившись и больше не сжимая фигурки: коснешься и вовсе вниз упадет. Похоже, облокотившись об отца и не слишком об этом заботясь, мальчишка просто уснул, незаметно и беззвучно вздымая грудью в ровном дыхании. Совершенно точно, что в этот раз никто не придет за ним. Ни к ногам, ни к рукам, ни в принципе. Живое и теплее, и сильнее всего прочего. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1150/536091.gif[/icon]

+1

13

[AVA]https://i.imgur.com/zcDGtnJ.png[/AVA]
Живое и теплее, и сильнее всего прочего, и уязвимее – король сильный и стойкий, но в ноздрях щиплет совсем предательски, ноет во внутренних уголках глаз. Так жизнь и просится наружу, не в состоянии более быть подавляемой камнями выдержки и контроля; на самом деле, очень привычными и не столь уж вынужденными, но прямо сейчас совершенно невыносимыми. Регис мягко забирает пластилиновые фигурки из рук Ноктиса - хотя бы здесь можно не дать своему творению упасть вниз и быть истоптанным. Регис обвивает спящего сына руками – сегодня никаких щупалец, только родной отец; Регис плачет, он боится – судьбы, будущего, его отсутствия, всего. Боится за сына, которого столь недавно наконец обрел.

Морщины на лице сквозь скатывающуюся соль повторяют изгибы струн души – немного порванных, немного расстроенных. С отцом, Морсом, было иначе – когда тот умер, Регис был готов. Он потерял прошлое, которое вдобавок и сильно заранее знал, что потеряет, и не то чтобы у них были какие-то очень особенные отношения. Отец был больше наставником, причем тем, с которым Регис мог часто в уме быть несогласным по достижению способного на критическое мышление возраста. Да, необходимым и важным, да, в достаточной мере все-таки теплым, но… это не то. Это не то же самое, как сжимать в руках сотворенное тобою будущее и знать, что оно будет раздавлено. Он сколько угодно будет поправлять себя, находить новую и новую надежду, на которую можно неловко опереться и идти дальше, но сегодня, сейчас – надежды нет, это ощущается очень четко, осязаемо на всех уровнях и плоскостях.

Этот момент органически не заморозить – он может застрять в видениях, застилать взгляд химической картинкой комфорта от взрывов перед глазами, уносящих сотни жизней, от вылезающей из глаз скверны, но все это самообман, и только, и от этого отец плачет кристально чистым, не черным; вся тьма его не в сердце, а в правой руке, водит сквозь лабиринт правления, мерит ежовые рукавицы. Сердце, увы, было не так твердо – оказалось гибким пластилином. Стоило Нокту один раз опереться об него, усыпая, как осталась впалая ямка. Не разровнять ее теперь, не выпотрошить – отныне потрошить получится только других. Любых, кто посмеет вместо Этро повлиять на и без того кривую, тупиковую судьбу принца.

И Регису сейчас не жаль никого. Ни оставленных за куполом на произвол судьбы граждан, ни тех, кого разорвала пополам война, ни сочащихся миазмой, никого из них – потому что мягкую подушку привилегированности у него вырвали из-под головы, подставив его самого подушкой для Нокта. Власть кажется шуткой свыше, их реальность – смачным плевком и ссаниной с небес вместо положенного утреннего дождя. Все это осознание валится на короля вместе с маленьким, но очень ощутимым весом сына; Регис словно бы по крупице умирает, вымирает, но понарошку, не навсегда. Потом пройдет. Ком в горле, правда, не проходит, вырывается тихим шумом. Нужда сжать Нокта покрепче буквально ощущается как спазм, что-то бесконтрольно и жизненно необходимое. Люцис Кэлум старший больше не сдерживается в своих порывах.

Правая рука зарыта в сероватые волосы, которые оттого смешно топорщатся рваными прядями; кольцо поблескивает из-под них совсем ненавязчиво, но все же давит на палец как еще одно свидетельство и напоминание, и не оторвать его вместе с придатком – не пластилиновый, не приделать назад. Левая рука обхватывает все туловище Нокта, маленькое-маленькое, абсолютно живое и, вообще-то, очень теплое; оно дышит, и дыхание Региса постепенно синхронизируется с ним – насильно, на самом деле. Так кажется, что будет менее заметно, как громко дышит король, как усердно старается не выдать немого рыдания под кожу. Не хватало только вырвать опору из-под ног ребенка в тот же миг, как построил ее. Короли все могут – сын так сказал, значит так тому и быть.

Мокрый взгляд съедает фигурки на столе и превращает их в шахматы – черный должен поглотить белых, как тьма сжирает свет, но белых слишком много, они окружают со всех стороны, их пешки вырывают на доску маслом; ферзь спотыкается, король падает, королева стабильно мертвая. Боги разрывают доску пополам, взбалтывают ее, бьют об стол, и игра начинается заново. Как всегда, без возможных выигрышных ходов, только ломаные, многоступенчатые, накрученные. Регис не моргает – сильно жмурит глаза; зубы немного сводит, ноет в челюсти от хорошо сдерживаемого крика; Ноктис во сне еще более смешной, чем Ноктис, лепящий фигурки (святые боги, лучше бы он был мертвым) – смеяться у отца, правда, совсем не получается. Зачем, если с этим прекрасно справляется внешний мир.

Чуть позже Регис встанет с бесценной ношей на руках и тихо вплывет в детскую комнату и уложит Нокта в кровать. В коридоре никто не увидит следов слез или отпечатков слабости – король ступает по глянцевому черному камню уверенно и гордо; так величественно, должно быть, несут истекающую голову лидера врагов с поля битвы (а так бережно разве что хрупкие тела маленьких птиц, но все это внутри, в напряжении мышц, снаружи не разглядеть). Положив сына в кровать, он ненадолго зароется ему в грудь лицом, глубоко вдохнет запах совершенно не мертвечины и сожмет зубы; самоконтроль снова сползет струпьями, останется лежать на простынке. В тишине настенные часы будут стучать слишком выразительно, и Регис передумает уходить к себе. Не той ночью. В каком-то из миров щупальца будут смотреть на это с осторожностью и жадностью попрошайки, увидевшего окруженного телохранителями богатого лорда; чувствуют, вероятно, опасный жар огня, и вовсе не от магии кольца. Где-то там далеко в огромной гостиной портрет Этро – вам (не) показалось – собственнически смеется.

+1

14

~ 2017

Война проще тем, что всегда одинакова, всегда понятна. Кто против кого, какова цель: задержать, отвлечь, истощить, победить, уничтожить. Там всегда сталкиваешься с одним и тем же, отличаются разве что локации и некоторые "козыри", что время от времени могут выбрасываться то тут, то там. На войне стабильно смерть, на войне стабильно умирают, на войне стабильно никаких вопросов. Ноктису так всегда казалось и, если подумать, побывав там собственнолично, на этой самой войне, кажется, ставшей бесконечной, во мнении своём исключительно уверился.

Если так подумать, то на войне страшно; безусловно. Но ещё страшнее за её пределами. Потому что... Потому что за пределами человеческой войны по всему Эосу растеклась другая, не столь однозначная, без доблестных победителей, философии и имеющая целью лишь само- и уничтожение. Слепо. Самой природы. Если так подумать, то на войне страшно; но не так страшно, как в мире за её пределами [там нет надежды на победу хотя бы в бою]. В этом Ноктис уверился также.

Прежде юноша не выбирался никуда всерьёз. В смысле, на каникулах и в моменты анти-социального обострения успел побывать в нескольких гробницах, чтобы добыть себе пару Орудий Королей или обнаружить другие пустыми, поохотиться на демонов, принять участие с нескольких миссиях. Но по понятным причинам никто не горел желанием брать юного принца на непосредственно поле битвы. Во-первых, потому что война не имела за собой ни продолжительной эскалации, ни напротив, являясь чем-то сложным, хаотичным и затяжным; Ноктис родился - эта война уже была. Регис родился - эта война уже была. Морс родился - эта война уже была. И так с ещё десятком королей. Иронично, да? Разве что масштабы и разрушения усугублялись по мере того, как мир становился всё более окутан ночью и всё ближе оказывался к пропасти, что знаменовала неминуемый конец. Бессмысленная философия, лишь факт. Короли едва ли представляли, как бы жилось иначе, и тоже самое, вероятно, можно было сказать о людях. Они весь все из крови и плоти, не так ли? С коронами или без. Очевидная истина. Возвращаясь же к Ноктису... во-вторых всё ещё понятнее: как бы он сам не чувствовал себя в бою и что бы не умел, а оставался как максимально юным, так и единственным наследником. Случись с ним что и Люцису в каком-то смысле конец. Как у Империи не вышло: если умрет сын, его не заменить ни другим сыном, ни дочерью. Даже если бы Регис взялся по-быстрому заводить второго отпрыска, то едва ли дотянул бы хотя бы до его [оптимистично] десятилетия, а значит за сколько-то там лет без купола и смысл... что же, ни разменной монеты, ни запасного варианта - у Люциса этого не имелось. Потому нежелание что Кора, что Титуса понятно более чем. За такой ответственностью надо следить глаз да глаз, не выпускать из виду, отвлекаться от остальных. И школа, хах, все о ней же, сколько не "порешали". Война войной, а зрелища, как и знания, по расписанию. Регис не избежал школы, Морс не избежал школы, его предки тоже её не избежали, в том или ином виде получая образование, а потому и Ноктис с концами уйти от данной участи не смог. Преемственность цивилизации, не так ли? Что же, должно же хоть какое-то наследие быть изначально чем-то хорошим, полезным и не разрушающим личность.

Однако своего мальчишка всё-таки добился. Вечно его ни в Цитадели, ни в Инсомнии, ни в школе, ни на охоте не продержать. Бороться против мутантов и демонов откровенно сложнее, труднее и опаснее, чем против магитеков, составлявших основную часть имперской армии. Что там какая-то махина или жалкая пехота против голодной твари для убийств размером с трёхэтажный, скажем, дом? То-то же. Вот только обстановка другая. Там - неочищенный, тонущий, ставший естественным открытый мир, где никаких расчетов, сплошная хаотика и всякое скопление есть лишь цель, что надо уничтожить, а после чистота и покой. Военные схватки - это иное. Не важно, сильнее враг или слабее. Важна атмосфера, вложенные мозги, пребывающее и пополняющее. Жизни людей кругом, чертовы шумы. Всё те же демоны и скверна, преобразованные в то, что способно служить человеку... снова для убийства; вероятно, не зря когда-то именно Багамут являлся покровителем империи. Война во имя всего мира, война в голове, жажда войны в крови и сознании, да? Чёрная миазма в алые вспышки; алые вспышки в бездушные машины, что своим отстукивающим разумом и отсутствующей жизнью по приказу живых идет против тех - люцанцев - кто наделены ею, смертны.

В том и была разница.
Не впечатляющая по факту самим явлением, задеть Ноктиса было не так просто, а после многого увиденного и обдуманного он вовсе не находил смерть чем-то поганым для простых людей, если так сложилось. Но кучами. Но масштабами. Но тем, что... вы ведь не видите разницы? Или видите? Систему, тупик, отсутствие целеполагания? А вы знали, что в ночь после битвы Врата Этро открыты особенно долго и переполнены светом?

Ноктису ещё не семнадцать, но думать как ребенку уже не полагалось; он и не думал, принимая это просто. Ему проще не быть ребенком, чем быть, ведь взрослым ни обманываться, ни мечтать, ни много чего ещё не принято. Ноктису еще не семнадцать, но он по-прежнему не знал, что испытывал. На этот раз и в принципе. Отчего подавлен, отчего вылившаяся в масштабное сражение схватка оставила свой отпечаток, когда он не увидел ничего из того, к чему был ни готов. Это ли зов природы, это ли угасание природы, это ли природа королей - быть печальными, когда не находилось ни выхода, ни разумного цикла? Ноктис не знал, не понимал и не способен был описать словами. Просто подавлен. Просто странное послевкусие. Просто предательские пустота и принятие, которых... не должно быть. Им ненормально быть. Точно также, как ненормально считать темное небо и поглощение демонами нормой, но считали так многие; считал и он сам. Тот, кому не следовало. Вот только если во время дороги назад молчаливый принц в самом деле был в себе, отрешенный и спокойный, то при виде купола Инсомнии... это ли причина его подавленности? В тот ли момент она зародилась? Этот купол... он.. это... 

Принц молча ждал, пока королю доложат о случившемся, о результатах, потерях, позициях; смертях, выживших, новинках, данных разведки и прочее, и всякое. Как всегда, да? Вероятно. Нокт лишь стоял в стороне, ни о чем конкретно не думая. Прежде уже успел до тошноты рассмотреть Титуса, как раз-таки и докладывавшего, и теперь снова делал это, но уже с Регисом: какового его лицо в эти моменты? А глаза? Они всегда были выразительнее, чем у сына; так казалось Ноктису. За них двоих, а может и за всё поклонявшееся Смерти царство. И вот так, стоя молча, глядя, вспоминая купол, в который раз спотыкаясь взглядом об укрепление на колене Короля, не упуская из памяти монстров, те смерти, Люцис за приделает Инсомнии, саму Инсомнию, снова фокусируясь на Регисе... кажется, звенящая подавленность ударялась о пустые стены внутреннего мира, мерзко звеня в голове и вызывая неудовлетворение. Безвыходное, безысходное; выражай его или нет, а будет что? Ничто не будет. Даже конца той умной важной мысли, составить хотя бы начало которой принц был не в состоянии. Неправильное становится нормой, неестественное природой, стремление к жизни подменяется ожиданием смерти, а надежды отдаются сомнительным устремлениям. Что Регис мог дать этому миру, что привнесет подаренная им вечности, растраченная на ничто [не на себя] жизнь? А всех тех военных? А что мог дать Избранный, мог ли вообще?

Ни конца, ни края.
Не было.

Ненадолго прикрыть глаза, пока Титус заканчивает, и едва вздрогнуть, потому что по памяти резануло искаженное недо-воспоминание о холодном прикосновении костлявой руки к затылку и уху где-то там, под лапами имперского демона между мегатеками; руки, что забрала троих в момент, но не Ноктиса. Руки, что временами казалась его собственной. Среди кучи машин ты в самом деле способен отыскать живого воина, чтобы сделать и его мертвыми, подобно ищейка, а, служитель? Открыв глаза, принц обнаружил, что Титус откланивался. Что же, пора бы. Только Нокт не спешил, проводив того равнодушным взглядом синих глаз, после так и задержав их у закрывшихся высоких дверей.

Двое последних Люцис Кэлум и никого больше. Прикованных. Невесть к чему. Корнями ли к трону, костями ли к мечу, а к жизни-то чем? И то сгнивало.

+1

15

Самое страшное, что Регис уже давно привык к войне, как привыкают к монотонному шуму или строго-локализованному дерьму, которое переступаешь изо дня в день на автоматическом уровне. При всей наличествующей все-таки любви к людям и будучи чертовски человеком сам, в массовых смертях своих граждан давно видел уже просто статистику, с которой нужно считываться и делать выводы, но горевать кажется таким же натянутым и бессмысленным, как оплакивать давно позабытую главу в истории. В общем-то, очень оправданный защитный механизм для, несмотря на все, служителя народа, которому нельзя переставать верить в крохотную вероятность более-менее удобоваримого исхода. Если в веренице трупов рассматривать личностей с их предысториями, ослабнут руки; посему, король видит только факты. Погибло столько-то, доступно к вербовке в армию столько-то. А что еще оставалось делать?

Собственные воспоминания, на самом деле, забываются ничуть не хуже ценности жизни, когда смерть не единична, а широка своим размахом. В свое время, все-таки, воевал довольно долго, уже сполна окончив колледж и не возвращаясь в Инсомнию пять быстрых лет. То есть, сейчас они кажутся быстрыми и незначительными, но тогда было больно и странно, бессмысленность наступала на ноги и просила заткнуть ей рот чем-то понадежнее - например, наркотиком. Регис себе в прихоти не отказал; был не в той позиции, чтобы тратить время на рефлексию и пустую меланхолию, и предпочел продолжал идти и жить, даже если это означало аддикцию. Какая разница - эта привычка ведь тоже со временем превращается в блеклый автоматизм, становится неосознанной частью всего тела. Она помогает экономить время, а его, вы помните, не то чтобы в избытке.

Посему, провожая сына в эпицентр кровопролитного месива, кишащего не просто бездушными магитехами, но стройными рядами демонов, не чурающихся пустить крови последних живых и не прокаженных на этой планете, Регис не слишком волнуется в плане душевной хрупкости принца, запомнив его как довольно холодную и эффективную машину для геноцида. Единственное - побаивался, что эту самую машину могут поломать извне; мертворожденный - не мертворожденный, а все-таки для того, чтобы убить его, не нужны никакие особые ритуалы, мясо такое же податливое и хрупкое, как у любого другого человека. Статистика временно обрела лик; волей неволей поверхностно изучал глазами имена погибших, побаиваясь зацепиться за знакомые для Ноктиса фамилии; что если утрата кого-то относительно близкого подкосит его бдительность? А что если не подкосит? Какой вариант страшнее? Предпочел бы остаться в неведении, забыть все вне обманчиво умильного хэштега "Ноктис Люцис Кэлум", на который не мог не подписаться, чтобы поставить свое очень важное королевское одобрение значком лайка. Пожалуй, Регис в самом деле скучал - так могут скучать по поневоле вырванному сердцу или завянувшему цветку, который некогда украшал постылую серую комнату. Регис действительно был очень живой, но именно Ноктис, парадоксально, служил ему об этом главным напоминанием. За прошедшие годы уже было не разобрать, не различить, почему король все-таки еще пытается во что-то и куда-то. Двигал ли им все еще первоначальный долг и любовь к миру, которую сам успел поиметь в самых разных позах, или уже банальное, эгоистичное желание не оставить сына без будущего? Не сжег бы Регис сам всю Инсомнию, окажись труп Ноктиса в очередной сводке мертвых душ, или продолжил бы бороться? Он не знает. Сейчас - не знает. Потому что когда еще утром проснулся с напоминанием, что сегодня возвращается Ноктис, почувствовал себя в разы бодрее и моложе, непременно с тихим гласом и осторожно шаркающегося в ногах чувства вины, что вообще испытывает эту жизнь и ожидание так ярко, как Нокт, наверное, никогда не мог. Тем ценнее было время от времени становиться причиной улыбки на его лице. В ней не было счастья, но в ней была, кхм, улыбка, и Кэлуму-старшему этого факта хватило сполна, чтобы в свою очередь осчастливиться.

Еще немного откровения: в силу молодости и некоторой специфики мышления иной раз легко представлял собственного сына вопиюще очаровательным котом, чему поспособствовали как характерные ушки на некоторых, очевидно насильно сделанных фотографиях, так и аура, и мимика самого Ноктиса, в которой отец любил каждую ядовитую черточку. Скажем, если иные умиляются с первого слова "мама" или манипулятивных высказываний любви со стороны ребенка, то Регис, заполучив мальчика очень не в себе, чтобы лгать и крутить отцом всякими умильностями целенаправленно, ловил свои кайфы, когда тот даже просто закатывал на него глаза. Прямо за душу брало, честно; и фырканье, и едкие комментарии, и удлиненные, манкие глаза дикой, но очень благородной кошки - все это отец чертовски предпочитал печати Смерти на его лице. Собственно, поэтому, его вполне можно понять, когда, покивав головой Титусу и проводив его взглядом до самых дверей, в кои вперился и взор сына, король играючи подкрадывается (грузно шагает по направлению, но со спрятанной за ртом шкодливой улыбкой) к нему и протягивает руку к иссиня-серому хохолку, точно бы собираясь почесать за ушком. Замирает, пробует на вкус ауру Нокта - она остается под языком горьким тревожным дегтем - и отдергивает руку, вместо этого формально положив ее сыну на плечо. Жест получается неловким, Регис - обеспокоенным. Ему давно стоило бы привыкнуть к тому, что иной раз видеть сына все равно что приходить в морг на опознание, но к такому все же не привыкают. Ко всему можно, а к этому - совершенно нет.

Никого здесь больше не было. Ни души, и наверное, оные хотели покинуть и их тела, но Регис не хочет и ловит ускользающую жизнь за хвост, за шкирку - хочет исправить это разложение, которым вновь запах сын; в прошлый раз же сработало, пускай и очень... альтернативно. Собственно, потому нет никаких причин прикрываться красивыми словами и вступлениями - пускай гнилой мед дипломатии останется для следующих переговоров - король максимально честен со всеми, включая ч собой, когда мягко поворачивает лицо сына к себе за черченый подбородок и молча всматривается в голубую бездну его глаз - точнее сказать, теперь она была не столько бездной, сколько отражением, стеклом, и Регис думает, сколько смертей Ноктис отразил этим искусственным щитом. Сам он ничего наружу не выражает, ни тревоги, ни радости, лишь чистое в своем любопытстве изучение, которое хорошо говорит без слов: "Я понял. Я понимаю. Я знаю".
- Ты нашел что-то гаже и горше овощей, мой сын?
Меланхолия иронии все же западает в глаза. Так улыбаются ими, когда видят страшное и не находят в себе сил бояться. Одно только смирение. На горбу у всего рода (не то чтобы эту участь не заслужившего).

+1

16

На широких дверях взгляд замер надолго. Задержался. Завис. Остановился. Правда надолго. До тех самых пор, пока отцовская рука не легла на плечо, заставив с некоторой меланхолией, но реакцией неотвратимой к нему повернуться, скосив взгляд сначала на руку, а после переведя его на лицо Короля, по сути после нескольких секунд прострации уставившись прямо в глаза. Едва ли с какой-то определенной эмоций или конкретным посылом. Не резко, не беспечно, не обвиняющие, совсем не задиристо - это всё, бывало, мелькало в нём, но только пи общении с отцом и ни кем более, особенно ясно проглядываясь с возрастом. Только не сейчас. Сейчас, еще пару минут назад, скорее отца Региса можно обвинять в этом самом: переполненными глазами, не надеждой, но поиском и чем-о теплым, почти щемящим, искренним и слишком живым, казалось, для рода, что служил, впитывал и отдавал себя одной лишь Смерти с самого своего момента основания.

Голубо-синяя бездна, затянутая стеклами дождей, облаков и расстояния, привлекала внимание как мало небо; но и понимание неба также далеко, недосягаемо, как и оно само. Существует независимо от обстоятельств, поддаваясь Солнцу или Луне, света или тьме, да не внося ничего своего, лишь только отражая и являясь ни то палатном, ни то чем-то собирательным. Игра цветов, погоды, облаков  и света - вот и всё. И сколько рук не тяни. сколько не гадай, на что похожи облака в когда-то голубом, а теперь синем, почти черном из-за темноты небе, так и не дотянешься никогда, так и не угадаешь,а была ли у этой бесформенности хоть какая-то форма. Небо, если о нём зашла речь - это вообще весьма эфемерное понятие, по сути относящееся к бескрайнему космосу, ведь не имело ни границ, ни формальных размеров. В мать ли у него такие глаза? Недосягаемую, потому что мёртвую. Давно не имело значения, являясь лишь фактом. Глаза отца же являли собой землю. Плодородную; на ней разворачивалась и кончалась всякая жизнь, происходила эволюция, катаклизмы, вся красоты и ужасы. Отравляясь, однако, плодородная с самого начала почва со временем - просто потому что все вписывалось в неё - отправляла и искажала то, что росло и жило на ней. Тоже потому, что небо, как и почва, не подвластны над тем, что на них влияет. Просто первому все равно, а второй... У неё и выбора не имелось: существуй, тяги-сохраняй жизнь на себе до последнего да глотай-ощущай привкус яда в себе, если такова данность. Всё об одном и том же, да каковы стороны. Всё на земле, ничего - в небе; ведь даже звезды - это не то, что в небе, и вовсе не так близки как кажется. А если на земле все умрет, то небо никуда вовсе не денется: только они и останутся, эти мёртвая земля да небо, что в свою очередь станет таким, каким и является по факту - черным.

Но у отца своя призма. Нет стекла, но есть душа, накрученная на сердечную мышцу и кулак, что умела становиться стеклом самым мутным и непрозрачным. У сына все стекла прозрачны, но наложены одно на другое, что ни то проваливаешься в попытках найти дно, ни то видишь самого себя, ни то теряешься в углах преломления подобно Комнате Смеха. Природа связана воедино. Них и верх - эти двое - тоже.

Кажется, неоднозначное, такое понятное, о одновременно стем непонятное обоим молчание не продлилось долго, однако ощущалось бесконечно долгим ни то прилюдием, ни то предисловием, коего оба всегда избегали за ненадобностью; за ненужностью тратить то время, что у них и без того отнимали каждую секунду. У каждого из них - по-своему.

Только друг на друга, только друг для друга. Но так по-разному. Даже открытость этих взглядом - насколько она разная? Что каждый хотел сказать, выразить, получить? Все лучи, посылаемые в Ноктиса, терялись в преломлении где-то, наполовину отражаясь и не привнося ничего, как и вложено.

- Овощи по-прежнему можно отодвинуть или скинуть со стола, - о, будучи еще совсем котенком Ноктис ведь правда так делал: чихал, отталкивал, как бы невзначай или показательно скидывал, когда изредка отцу все-таки не удавалось впихнуть в сына ненавистные овощные каши, супы и всё прочее. О, сколько теперь, когда котёнок приобрел форму, но еще не поимел того состояния задник лап и позвонка [когда лежать бы себе да обжираться, разве что мурча да гордясь бытием котом], мог накидать показательного яда и вредности, закатить и глаза и состроить-но-не-состроить вот это своё лицо, что отцу воистину везло видеть чаще остальных и в совершенно исключительном контексте, каким наследственным тоном это могло бы звучать, как могло бы разрядить,какую улыбку у обоих или хотя бы одного взывать. И, наверное, так оно и прозвучало, Ноктис оставался Ноктисом. Вот только губ его едва ли что-то коснулось, а глаза не выражали ничего нового, словно бы и вовсе не сказал ничего - отражение есть отражение, не так ли? Они, глаза, всё также прямо смотрели на отца, ни щурясь и непонятно, высматривая ли что-то на самом деле. Словно понимали очень многое, насколько многое, что смысл от понимания отпадал, оставляя вопросы подобием почвы для... Всего. Небо всё видит, небо за всем наблюдает; но как оно высоко, как ему увидеть муравейники, подземный транспорт или лаву? Не коснуться, не ощутить. А земля способна лишь гадать о том, что за небом, да любоваться на звезды с облаками, лоснясь от событий под взором бесконечности.

А руки у Короля теплые, хотя, казалось бы, Люцис Кэлум не положено. По крайней мере, на фоне сына; по крайней мере, рядом с тенью, безымянным ни то надгробием, ни то терпеливым могильщиком. По крайней мере, на фоне него. И это не вызывает ни отторжения, ни чего-то яркого: оно также естественно, как согревать чашкой кофе замерзшие пальцы или прикладывать кусок льда ко вспотевшему лбу. 

Сколько они так простояли? Не важно. Нокт не одергивал лицо, не избавлял себя от прикосновения, но - как и почти всегда [кроме тех моментов, когда Регису было совсем дурно; словно бы почти паническое желание убедиться в том, что ещё не отошёл к богине, жив, не являлся галлюцинацией или духом-отпечатком самого себя, давно покоясь в могиле, а принц словно бы способнее точно сказать, в неё ли или нет] - не касаясь в ответ.

Времени нет; оно вытягивалось - смотрите на купол, не забывайте о войне - автономно, само по себе, и даже не требовало вмешательства. Молчание в огромном зале, таком грузном, выдержанном, эстетически совершенном, но исключительно замкнутом в самом себе.

Наконец, не отводя прямого взгляда:
- За что ты даешь им силы на смерть, отец? Для чего Король делает это?

Лучше бы Регису не знать, сколько всего, насколько далеко и насколько направленно спрашивал сын; о чём именно. Ведь речь не шла о предках. Они все давно мертвы. Мертвы их решения. Мертво их влияние. Мертвы их мысли. Оставались лишь последствия, однако и те - в распоряжении живых. Живого. Ноктис просто не понимал: в чем была цель, что давали все те смерти? Что сдерживали? Не сопротивляясь им по сути, но ощущая некий привкус; неправильности; тупика; ошибки [в которую принц, впрочем, бесстрастно вписывался, делая в ней одно-единственное действие]. Не своей. И дело вовсе не в том, что когда над живыми правят условно-живые, служащие поклоняющиеся самой Смерти, дать им не способны ничего, кроме того, чему служат. Это не ответ для практики. Но столь же складное и внешне красивое как этот тронный зал выражение; замкнутое в себе внутри и лишенное цветов по сути.

+1

17

Предвкушение от возвращения сына, этот игривый огонек, внутренний позыв потормошить своего котенка и вызвать у него эмоцию ярче протекционизма, сделать вид, что счастье все еще доступно без наркотика – все гаснет в пальцах короля, держащих этого самого котенка за подбородок. И не почесать его, не погладить, можно только застыть и продолжать смотреть, ничего на деле не высматривая, потому что все слишком понятно.

Ноктис редко касался в ответ, потому что делал это только когда надо было проверить отца на предмет жизни. Отец, на самом деле, поступал точно так же, просто сын намного чаще казался мертвым, если не сказать, что всегда. В большей или меньшей степени уже вопрос обстоятельств, и в этот раз, кажется, они снова сложились так, что сын выпал сильно. Слова – привычно-сучьи даже без осознанного намерения – вышли автоматическими, как по мышечной памяти. Бессознательная реакция полутрупа на назойливый раздражитель.

- Действительно, войну со стола не скинешь.
Регис пытался – не вышло. Если только не скинуть всю шахматную доску и разбить ее о чью-нибудь голову, но мир этим занимался и без вмешательства короля. Иногда Регису кажется, что он пытается выиграть в покер картами таро. Иногда, когда он находит минуты счастья в отцовстве, он чувствует себя человеком, танцующим с бенгальским огоньком на фоне пожара. Иногда ему кажется, что он уже просто смирился – от этого чувства Регис отмахивается, потому что оно слишком резко пахнет поражением. Регис, все-таки, смакующий гурман.

- Король умрет бессильным, но солдат на поле боя чувствует великую силу, потому что он никогда не узнает, что надежда, которую он возлагает на свою жертву, практически пуста.
Такой странный разговор. Первый странный разговор за всю их динамику, потому что в прошлый раз Ноктис был слишком не в себе, а Регис вне себя. Теперь все были на своих местах – два раба у костлявых ног, возможно друг друга – тем страннее и дискомфортнее эти слова. Вместо того, чтобы обнять сына. Вместо того, чтобы обнять отца. Давайте сначала поговорим о смерти – она ведь о нас ни секунды, окаянная, не умолкает.

- Не сочти меня глупцом, ставящим национальную идентичность выше безопасности граждан, - пальцы на подбородке ощутимо твердеют, но это не лед, это раскаленные тиски, - Однако, Империя не думает о безопасности людей, не знает, что делать со скверной. Большинство территорий Эоса белые, но черного от этого меньше не становится. Напротив. Лучше каждый мой Люцианец умрет в бою от смертельной раны, чем станет демоном.

Земля совсем не возвышенна в своих аргументах. Она тянется к небу только так, как умеет – ветвями деревьев, фалангами пальцев. Руки больше не статичны – король обхватывает лицо принца обеими ладонями, дав трости с гулким стуком упасть ничком в замкнутость просторной залы. Частью плоти зарывается и в волосы на затылке, серо-черные из жесткого шелка. Соприкасается лбом, слегка потерев им изначально. Словно бы котенок еще совсем маленький. Только вместо радостных глаз отца скорее уставший мрак, поэтому Регис замыкает веки до того, как едва-слышно вздохнет.

- Королю, Нокт, нужно время. Просто немного времени. Выстроить наследие, которое не будет зависеть от статуса Люциса. От желаний Этро, при всем моем почтении. Может быть, этот кристалл еще годен на то, чтобы защитить нас от скверны. Если ради жизни надо дать силы на смерть, оно того стоит, правда?
Все-таки едва почесывает котику шкурку. На затылке. Совсем слегка. Становится уютно – иллюзорно, конечно. Потому что несмотря на все это откровение, король не говорит самого важного.

Ты продан смерти, сынок.
- Я люблю тебя, Нокт.
Пропуск удара сердца.
- Поэтому ты не обязан соглашаться. Я могу защитить тебя от войны впредь, только скажи.
Поставить машину для убийств рядом с Регалией и больше никогда не выпускать ее из роскошной дворцовой парковки. Пожалуй, Регис был бы только за, если бы не боялся, что не убивающий никого Ноктис снова начнет убивать себя.

+1

18

"Я бы поступил иначе".

Это прозвучит максимально эгоистично и не патриотично, но отец - это едва ли не единственное, ради чего у Ноктиса был повод возвращаться в Инсомнию, как-то соотносить себя [смерть не знает географии]с Люцисом и всё такое. Так или иначе, круг людей, дорогих ему, был сформирован под влиянием или при допущении отца; детства было проведено под его крылом; без скверны и войны, под этим куполом, что отнимал у Короля жизни, укорачивая её до смешного, но обеспечивая тем самым ещё немного иллюзии - действовавшей по-настоящему - безопасности для всех, кто под ним, включая Ноктиса. Так или иначе, а тот долг и моральные не постулаты, но маяки - это тоже результат присутствия отца в его жизни, как конечной фигуры в иерархии или примера, быть [думать как] котором Ноктис никогда не сможет, но в состоянии хотя бы в чём-то пытаться повторить. Свита, круг общения, уроки, возможности, элементы почти здорово детства, возможность отнекиваться от пищи, "луна" и вообще всё - это собрано и предоставлено руками отца. Традиционно, как сто тринадцать поколений прежде; ведь сто пятнадцатому, похоже, иронично не суждено случиться. Отлюбить за внуков и правнуков, отсыпать остатков жизни, что не достанется другим поколениям, ведь если верить знаков, то это всё-таки зря и никаких других поколений не наступит?

Какая разница.
У Ноктиса мечи в руках отзывались, пуская магию и что-то ещё в душу, по венам, по нервным сплетениям.
Ау отца на пальце чёртово кольцо, что вместе с остальными пальцами зарывалось в волосы того, что то ли дал ему всё, то ли всё забрал, то ли стал парадоксом всего это дня сурка, набирающего обороты с каждым новым кругом колеса.

Какая разница.

Если честно, ответа Региса принц не понимал. Ни как короля, ни как отца, ни как человека.
Не-по-ни-мал.
Сметь в любом смысле оставалась смертью.
Рано или поздно, а купал падёт, сделав из консервации, чистой от скверны и внешнего мира, пиршество для того, против чего не имелось волшебной таблетки ни у кого в этом мире. Ни по одну из его сторон. Знающие покой, счастье и мир люди, оказавшись выброшенными и потерявшие все альтернативы - это разве не простейшая мишень? Разве они способны дать кому-то что-то, принести пользу в выживании? Способны ли подстроиться и адаптироваться, как в один момент пришлось сделать всему остальному Люцису, лишившемуся не столь толстой, но неизменна надёжной стены, защищающей если не от Империи, так хотя бы от скверны?
Ноктис не понимал.
Потому что не был оптимистом.
"We appreciate the flowers even more because we know they will fall soon".
Последний или предпоследний Король Люциса, царства, подчиняющего смерти и дарящее жизнь надежде собственным угасанием - кто знает, как там сложился - не жил будущим, но, похоже, давал момент настоящий. Момент, который непременно пройдёт, закончится, оборвётся, схлопнется и окажется истоптан, но он будет; что топтать, пожирать и о чём плакать - будет. Помнить себя в моменте, в вере, в гибели за что-то, во имя чего-то, что может быть трижды безысходным, но сопутствует надежде сейчас, в этот миг, в эту секунду. Так ли размышлял король Регис? На такие ли приоритеты и ценности натолкнуло его положение, в котором оказался он, теперь вылепляя подобно жесткому пластилину то, что ему досталось?
Ноктис не понимал.
Не-по-ни-мал.

"Ведь в конце любого пути ждёт смерть".

Зато готов поверить, что Люцис Кэлум, что Регис - это действительно дитя рода, поклоняющегося Смерти. Потому что видел то, что с таким трудом - пока или в принципе - различал юный принц: её эстетику. Разницу в том, как и кем дойти до заветных врат. Смерть - верно - ждала каждого, но цена у нее была разной. Как и исполнение. Вероятно, это неизбежное, приписанное им при рождении и выбиваемое гербом [кости] на костях, оказалось перенято, принято и рассмотрено Регисом сполна; с почётом, опытом и бытием всех тех поколений, что делали это до него.

В конце-то концов, никто не просил делать королей служителями, а служителей королями [не платите цену, откажитесь, не начинайте эту цепочку, воспользуйтесь этим правом; так отчего же не первый десяток поколений не делаете этого?]. А если даже просил, а если даже готов был заплатить за ту цену, что сейчас смотрел на отца взглядом, коего не видел никто и, кажется, никто кроме него - то всё ерунда. Каждому своё.

А что осталось Ноктису?
Он слышал - понимал, среагировал - лишь на одно в этом зале сейчас. Лишь на одно направление слов. На единственный посыл, понятный и способный быть воплощенным его руками. Он бы хотел больше, но отчего-то не способен. От этого почти больно.

"Но если оставить этот путь хоть для кого-то, то его будет, кому продолжить".

Его сердце не пропустили удара.
Но момент замер. Заколол. Не позволил в себе раствориться. А Ноктис всё равно в него вошёл.
Выдох, едва сжатый губы, пока глаза от отца съехал им под ноги. Не сфокусированный, видящий в черном мраморе так многое; за стеной. За историей. То, с чем никто из королей поделать ничего в состоянии. Ни Регис, ни Сомнус, ни все те души, что заключены в это чёртово кольцо, вызывающее отчего-то непринятие и раздражение к того, кто должен надеть его следующим.
Отец слишком живой для того, чтобы это всё было на нём. Не телом, но чем-то внутри. Это слишком. Но оно - кольцо - упало своим мучительным грузом и на него тоже. Настоящие короли принимают это так, как сделал Регис. Не оспаривали, а видели разницу и градацию. Как мастера, утончённого ценителя. Пример. Не бойтесь, это может быть красиво. Можно остаться человеком.

Чтобы не видеть помеси собственных кошмаров, этой глухой злобы, что отчего-то тоже встреча на своем пути непонятную преграду, словно бы обрываясь, оттого застревая внутри, чтобы картинки не всплывали перед глазами, чтобы не терялось отражение, он тоже прикрыл глаза. Кажется, отец стал теплее. Ноктис не помнил его первых прикосновений; совсем. Как они ощущались. Но их совершенно невозможно игнорировать сейчас. 

Запомни эти слова, Нокт.
Это всё для тебя, Нокт.
Ты должен спасти их всех, Нокт.
Ты ведь тоже любишь, а, Нокт?
Безусловно.
Отними у тебя это, и ты станешь одним из тех чудовищ, Нокт. Только гораздо, гораздо хуже.
Всё во имя жизни.
Всех или одной.
Костлявая рука игриво наматывает с рождения седоватые пряди на иссохший палец, невесомо касаясь второй рукой спины того, кто послушно и с гордым смирением давал кому-то настоящее, расплачиваясь своим временем чуть быстрее, чем другие [пораженные скверной делают это ещё быстрее, им и этого не отведено, Ваше Величество].
Он ведь отдал куда большее.
Любовь - интересная штука.
Объекты поклонения - всегда откликаются.
Ты уже продан, Нокт.
Слушай другие слова.
О другом.
Ты - как ни крути - должен спасти их всех, Нокт.
Пускай каждый из оставшихся в это поверит.
Холодок у уха.

Реальность имела границу.

Сглотнул, не заметив, как сжал кулаки.

- Если ты скажешь, - начал он глухо, спокойно, ощущая что-то совершенно непонятное, но идущее от него, полноценное, не безразличное, - если это то, что даст тебе время, - неизменно, неторопливо, едва слышно, почти что по слогам, - если это то, чего ты хочешь, - ровное сердцебиение, - я буду убивать до тех пор, пока буду способен это делать.

Ты будешь делать это до тех пор, пока я не скажу остановиться.
Я не скажу этого, когда твоя Жизнь отойдёт ко мне, не ища покоя.

Потому что кто у них есть кроме способного нести разве что смерть наследника?
Единственного. Последнего.  Совсем. Больше быть не может. Мир не успеет дождаться. Они сожрут его - их - всех - любого - прежде.
Что осталось у Ноктиса?
А у Люциса?
А у Инсомнии?
А у Региса?
Чей ресурс - среди живых - не приближался к концу?
Жизнь.
До последней капли.

- Но если когда-то ты пожелаешь, чтобы я остановился, у меня не получится этого сделать.
Так извиняются, стоя у могилы.
Уцелевших среди развалин.
Похороны не для мёртвых. Они для живых.

- ... Это нужно было прекратить давно, - но Регис упустил момент, как его упустил и Морс, и отец Морса. Пока свет тёмного, но так красиво переливавшего кристалла не слепил белый цвет. Зачем вообще сказал? Чтобы без недосказанностей. Осуждение ли, принятие ли, чтобы... - но я сделаю всё, чтобы ты оказался прав. Пускай мне непонятно, я... это Воля Короля, - рука более холодная, чем Региса, легла где-то между локтем и предплечьем, сдав пальцы. Смерти ли благословение? Кто в праве выбирать самостоятельно организовывать себе панихиду? Кажется, Регис заплатил достаточно, чтобы получить такое право.

А Ноктис бы сдал Инсомнию с самого начала.
Если бы знал о плате.
Если бы ему сказали, что надо заплатить.
Если бы дали выбор.
Но он не Король.
Прошлого [себя в него] не вернуть.
Отец - Король Настоящий - уже отдал почти всего себя за то, что посчитал того стоящим.
Его наследник не может сделать обратного.

Умри, пока тебя ласкает жизнь.
Тебе будет легче.
Раз сесть и поговорить ты так и не решился.
Спой другую песню; о любви во время войны.
О дивном ветре, что уносит венок дальше от берега, дабы утонул, не увидев пожара, ветром созданным.

Скажи, Король, оно ведь стоит того?[icon]https://i.imgur.com/I1neZTi.gif[/icon]

+1

19

Король молчит. До поры до времени. Мозг – поломанная игла в неподатливой пластинке, царапает мысли; немного подташнивает, скорее психосоматика; мурашки озноба бегут под кожей, поближе к костям, так что король остается теплым, даже горячим, но внутри все пульсирует и сжимается от холодка.

Сын действительно был одним из главных козырей королевства, главный козырь самого Региса, главная надежда, и он взвалил всю эту ношу на спину того, кто даже не понимал его мотивов. Об этом не принято было говорить, об этом сам король не говорил со своим отцом, и его отец не говорил с дедом, это все само-собой разумеющееся, естественное; Этро – создательница жизни на этой планете, видимо, в силу своей специфики могла породить лишь что-то обреченное на смерть, и тем не менее, она же оставалась единственным источником будущей жизни.

Высасывающий жизнь кристалл как последняя надежда на жизнь, и цена за него – свой же ребенок и наследник, Избранный; это должно было что-то означать. Хоть что-то. Даже если вероятность ничтожна – король был обязан бороться за нее до конца. Мог ли он во имя сына использовать его же в войне, раз тот лучше всего на свете умел именно убивать? Чувствовал ли он за это угрызения совести? Нет. До этого момента нет. Регис думал, странному, полу-мертвому, любимому сыну на войне будет проще и понятнее всего, но оказалось, что и с нее он вернется сломленным. Начнет задавать вопросы.

Думать о смысле жизни и без того шаткая конструкция – его можно только создать самому и убедить себя, всеми силами убедить, что это именно смысл. В их же мире, ядовитом, враждебном, больном, обреченном, подобная рефлексия все равно что самоубийство. Мгновенное. И снова – есть разница между тем, как именно умереть. Люцис Кэлум различает тысячи оттенков смерти и не желает выбирать те, что отчетливо отдают в нехороший коричневый.

- Вопреки всему, Король – это воля Народа. И ты – его воля. И мое сердце. Я стараюсь чаще слушать его, поэтому позволь мне выслушать тебя. Если есть малейший шанс на спасение, даже самый ничтожный, разве он не стоит того, чтобы попытаться? В наших руках есть ресурсы – да, они убивают нас, но еще быстрее нас убьет безынициативность. И в этом случае тотальная смерть гарантированная. Ни единого шанса ее избежать. Наверное, мой сын думает, что отец – глупец, раз верует, что спасение в принципе возможно?

Регис говорит это беззлобно, скорее игриво – да, черт возьми, находит в себе игривость сейчас и даже делает это не специально. Кладет ладонь поверх руки Нокта, где тот сжал пальцы на его предплечье. Похлопывает по ним, не отпускает, но начинает медленно двигаться в сторону трона, утягивая Ноктиса за собой и своей сильной хваткой давая понять, что не намерен отпускать его из неуклюжих объятий. Трость остается лежать на полу, Регис переступает ее безразлично, но ощутимо делается без нее тяжелее для самого Ноктиса, ибо немного опирается на него при ходьбе.

- Но я не могу иначе. Пока ты жив, пока жива Оракул, я не могу просто поставить крест. У меня нет будущего. Возможно, что и у вас тоже. И тем не менее – может быть, оно еще есть для остальных, которых еще нет сейчас. Смерть – все равно смерть, но иногда она способна дать жизнь. Этро такова. Мы, ее дети, разделяем ее свойство и не разделяем, - король немного помялся, прежде чем произнести, - Ее безразличие. Быть может, поэтому она и доверила нам эту миссию, а сама откупилась чем смогла. Она выбрала тебя, Ноктис. Я не знаю, для чего. Но у вас особая связь. А у нас лишь один способ проверить, во что она способна вылиться.

Так проще сказать – я не продавал, понимаешь, она сама тебя выбрала. По сути, Регис и не мог отказаться от предложения. Откажись он, и они мгновенно оказались бы под управлением Империи, а он все еще, черт возьми, до сих пор верил в этот кристалл.
- Нету в жизни мелочей. Каждый шаг имеет смысл. Если поверишь в свою обреченность, будешь обречен. Прислушиваешься ли ты к моей воле потому, что верен Королю, или засим, что у тебя нет альтернативы? Чтобы ты сделал вместо меня? Единственный неправильный ответ – бездействие.

Дойдя до трона, Регис тяжеловато взваливается в него, или трон взваливается на Региса, так сразу не понять. Отец все еще не разрывает тактильного контакта с сыном и свободной ладонью беззвучно похлопывает по своему бедру, тому, что перетекает в еще здоровое колено, не желая лишний раз беспокоить сына темой его скоротечности. Ну и что. Страшнее всего потратить время впустую, а уж сколько его… нет, все-таки, пока слишком мало. Лишь бы, лишь бы было достаточно.

+1

20

Marilyn Manson - Great Big White World

Поставить Ноктиса в тупик очень просто. Всего два незамысловатых способа, навскидку самых эффективных: быть Регисом или просто задать ему вопрос. Быть Регисом, задающим вопросы, хотя бы один  - тупик безвыходный. Быть Регисом, задающим вопросы, ответ на который неизменно ведёт к тому, что-где Ноктис становился на место Региса - и безвыходный тупик начинал сжиматься со всех сторон, вызывая холодную панику. Всегда можно начать рыть под себя, не так ли?

Дерьмовый из Ноктиса наследник. Никакущий Правитель. Херовый судья. Бездарный оратор. Совершенно точно не выдающийся вдохновитель или символ. Да и как человек тоже так себе. Всего две вещи, в которых он был хорош: убивать и рефлексировать на чужой цвет, цепляясь за него и, опять же, убивая каждого, кто будет пытаться потушить источники. А с отцом не работали сразу оба фронта: Ноктис не способен убить то, что тушило его свет. Медленно как само время, только быстрее; оставляя так мало его для себя: первую часть торопил проклятый дар избранного рода, вторую часть доедала забота о чужих жизнях. Привычная истина, о которой знал каждый новый Люцис Кэлум, не оспариваемая и не имеющая альтернатив. Это их путь, это их честь. И набатом: "А кто-то [их больше не сотни и не тысячи, их давно стало миллионы] умирают ещё быстрее от скверны, не получая даже посмертного успокоения". Этого рационально должно быть достаточно. Ноктис хорош в рациональности, он понимал её куда лучше сложной человеческой натуры, кое-как натягивая и самого себя на определение этой натуры. Вот только даже она, эта рациональность, давала сбои. Всегда, когда речь заходила о том - в итоге всё-таки единственном - что загоняло его в тупик, зажигало и чей убийца не мог быть ликвидирован.

Это ненормально.
Всё, совершенно. Каждый кусок пазл.
Эта воспаленная мысль - гормоны ли, максимализм ли, внутренняя несостыковка ли -  не отпускала его почти никогда, стоило только задеть её.
Пройдёт, разумеется. Всё проходит: негодование, злость, время, жизнь. Необходимость получать ответы и понимать, вероятно, тоже.
Но это неправильно. Как же неправильно. А Ноктис... Ноктис в этом всём словно вишня на торте, самое верхнее острие айсберга; с него ничто не начинается, причины зарыты так глубоко и видны лишь специальным радарам, однако это основание и привело к формированию острия.

Отца - Короля - принц слушал внимательно. Как бы он не открещивался и не уворачивался от лишних слов, внимания и объятий прежде, как ты не отнекивался от них до сих пор, в такие моменты он поглощал и нуждался в том, что впитывать, даже больше и сильнее губки. Укладывал, а после вбивал каждое слово отца прямо в основание собственного сознания. Ведь своего у Ноктиса словно бы не было: его не задевало, его не волновало, он ничто не отрицал и не поддерживал, будучи способным обосновать и принять едва ли не что угодно, без собственных предпочтений и устремлений. Полная противоположность Регису, имевшему наполнение для любые темы, любого оттенка чёрного, серебряного или любой формы исхода, даже если будет приписка "без". Если бы не Регис, Ноктису было бы плевать на Люцис. На Инсомнию. На Цитадель. Регис - это почва, это навигатор, это маяк, это то, из чего составлял себя Ноктис. То, чем он сам никогда не сможет быть. И это - особенно это - тоже исключительно ненормально, за пределами определения "нездорово".

Слушал молча, внимания и не перебивая. Не уходя от прикосновений, не стремясь уходить от них и, кажется... Кажется даже нуждаясь. И, опять кажется, эта нужда наблюдалась по обе стороны, из чего бы не исходила. Два конца чёрного.

"Я бы не смог."

Король говорил рационально. Наследник понимал каждое слово. Понимал мотивы, понимал последовательность, понимал то, что слышал, то, откуда вытекало каждое из слов. Понимал, понимал, понимал, понимал. По-ни-мал. Однако не ощущал... словно бы ничего. Его задевало отсутствие того, что должно было задевать. Если бы эти слова говорил кто угодно, а не Регис. Ноктис принял бы их с холодной рациональностью: "Мир таков. Факт. Смирись, переступи - как ту трость - или ляг умирать". Но это говорил Регис. Единственный фактор, менявший для Ноктиса всё. Чем дальше, тем сильнее. Единственный, кого он не оспаривал и не осуждал никогда. Даже если бы тогда отец убил его - Ноктис не обиделся бы, понимая; то был бы лучший исход, не так ли? Просто всё стало бы совсем бесперспективным, лишенным даже капли надежды. Вот и всё. А Регису никак нельзя без надежды.

Только на что они все надеялись и причём здесь сам Ноктис - этого так и не понимал.

"Я не смогу оказаться на твоем месте."

Регису не всё равно. Его имя говорило за него. Он Король. Небезразличный настолько, чтобы обращаться к самой грязи, чтобы становиться грязью самому, лишь бы только дать людям то, что и должно давать правителю. Кажется, как это делал Основатель, Сомнус Люцис Кэлум. Кажется, как и его потомки... Но будет ли это правдой, раз за две тысячи лет "подобных действий" всё кончилось на ком-то вроде Ноктиса, ха-ах, иронично? Ему и на людей-то этих не плевать только потому, что отец пояснил. Не этого ждали люди, возлагая надежды на приход Избранного.

Не говоря ни слова, сын просто следовал за отцом, ненавязчиво, но крепко поддерживая того - лучше трости. Не зная, что ощущал, но точно не улавливая реальности. Это походило на сон, и про себя пришлось даже тряхнуть головой, чтобы прогнать наваждение. Оно не прогналось: реальность не являлась наваждением, стоило бы понять. Не отпускаемая рука непроизвольно сжалась сильнее.

На самом деле, наверное Ноктис ненавидел Люцис. Империю. Богов. Только из-за одного человека. Но и ощущать эту ненависть не способен был тоже из-за него, даже если не знал вовсе, как именно к этой неспособности причастен Регис.

Неизменно ничего не говоря, наследник устроился рядом с троном, встав на колени, чтобы, устроив руки где-то у колен отца, склонить к нему голову и уложить её где-то на бедра. Глаза уставились в твердый материал трона. Если честно, мрамор больше походил на могильную плиту. Трон ею и являлся. Его Ноктис ненавидел больше всего. В Тенебра любили белый мрамор. В Люцисе - чёрный.

- Скажи, отец, ты... хочешь, чтобы я был откровенным или... пускай это останется недосказаннотью? - негромко, даже можно сказать тихо. Едва слышно и пугающе сухо; для кого-то - игривостью мёртвых. Ноктису всё равно: опции всего две, значит каждая из них есть равная. Если честно, он вообще не уверен, что хотел спрашивать. Ломать, доламывать, царапать собственный огонь - это не то, чего он хотел. Однако отчего-то спросил, словно и не его уста вовсе, словно бы кому-то ещё это нравилось; ненормальное, нездоровое удовольствие, что должно было стать уроком, но выдалось чем-то иным. Это не то, чего хотел Ноктис, но то, что получилось. Ноктис знал ответ. Не Ноктис желал лишь убедиться.

"От чего же ты убегаешь сам, Регис?
Это твоя ноша."
Не расскажет сама. Данная истина неизменно предназначена для чужих уст. Отца к сыну.

"Я Избранный для Эоса, но не спасение для Инсомнии," - вот что было правдой. Ноксис должен был каким-то образом спасти человечество. О том, что оберегаемые две тысячи лет земли Люциса останутся тем, чем являлись, в пророчестве речи не шло. Это единственное, что понятно Избранному о его предназначении. Единственное понятное, делавшее всё остальное бессмысленным. И угасание, и невозможность ненавидеть.

Инсомния обречена. Не станет Региса - не станет и её. Не станет Региса - не останется души у его сына. Можно ли жить без души? Живые на это едва ли способны. Но Люцис Кэлум привыкли к невозможному, не так ли.

Единственный ответ Ноктиса: поубивал бы их всех. Или сдался.
[icon]https://i.imgur.com/I1neZTi.gif[/icon]

+1

21

Does that scream in the night across the alley
beg an answer? Are we crowning
into the sludge of an injury and its repair?
Морщинистая рука ложится на голову Ноктиса, что теперь покоилась у него на бедре. Ложится нагло, всей пятерней, словно бы маркируя территорию - ты мой, мой сын, в первую очередь ты здесь, на земле, у моих ног, в моих настойчиво любящих руках, и только затем ты по ту сторону, у Нее. Еще один самообман. Регис никогда не устанет.

Ложится мягко, тем не менее, со всей невысказанной болью, и просто гладит; в почесывании, скажем, слишком много игривого элемента со стороны Региса, чтобы он позволил его себе сейчас - не то настроение, ибо кажется, что сын ждет чего-то более глубокого и сокровенного, и король понимает, что боится тому недодать. Если Ноктис хочет, Регис будет серьезным, даст все ответы, вывернется наизнанку, разрешит копошится в своих внутренностях. Когда-то Ноктис уже был там - боролся с ним в мясной комнате из отцовского сердца. Должно быть, проронил волосок-другой - до сих пор колется.

Регис, конечно же, не скажет об этом.

Промолчит и о том, что пока рука гладит Ноктиса по голове, тоскливо воя по чему-то усопшему, кончики иногда покалывают, немеют, локоть ноет; рука левая, сердце слева - все правильно; кожа еще тоньше, пигментных пятен еще больше, больная нога время от времени резко стреляет прямо в мозг. Не надо этого всего. Это лишнее. В этом и вся проблема.
This the friction sound heard
in inspiration, expiration, or both.
А еще Ноктис не стареет прямо на глазах, во всяком случае, не делает этого внешне, и отцу чуть легче делать вид, что тот не умирает. Что есть какой-то шанс, малейший, грубейший; нет-нет, не для Инсомнии - для человечества. Регис, допустим, патриот, но он же и сугубо рациональный человек - перед лицом общей катастрофы врагов быть не может. Пожалуй, больше всего именно поэтому его раздражали попытки Империи в экспансию - какая пошлость, а ну вон; Цитадель Смерти на чужое не зарилась, зато хотя бы во что-то пыталась.

В конце концов, именно в Люцисе родился избранный для Эоса. Родился мертвым, родился мрачным, шатким, странным, но... что ж, все, на что были способны. Имперцы не сделали и этого.

Вопрос Ноктиса непривычный. Не тарелку со стола скинул, но словно бы задержал ее где-то на самом краю и позволил Регису выбирать, куда и как. А тарелка - видимо, спокойствие отца. Поглаживание продолжается, и король делает все, чтобы оно не превратилось в невротическое, торопливое.

- Хм, - звуком не задумчивым, но что-то для себя подмечающим, таким исключительно-родительским. Это могло означать что угодно, от тотального осуждения до собственной растерянности, и наверное, все это одновременно и означало.

Недосказанностью. Хватит с них недосказанностей Ноктиса. То, что можно королю, нельзя принцу. И то, и то выливается в фатальные последствия, но у принца они это делали в гораздо более короткой перспективе.

- В последний раз, когда ты выбрал не говорить мне что-то, я чуть не убил тебя, Нокт, - все-таки пальцы уводит в нервный тремор, поэтому рука сжимается в кулак и статично ложится на шею. Регис впервые замечает, насколько бесконечно черный все-таки этот зал, - Возможно, если ты сразу будешь откровенен, мне будет проще подобрать правильное лекарство.

В голос закрадываются подхриповатые ноты. Пластилин. Темные, тревожные цвета. Цвета предчувствий Региса, вроде бы необоснованных, вроде бы совершенно иррациональных, но таких осязаемых всей грудью. Монструозного вида лепные фигурки, не воспринимаемые маленьким ребенком за чужих. Его тотальное смятение перед лицом войны сейчас.
Have you earned the privilege
of making mistakes?
- В худшем случае, у меня будет больше времени на принятие, - улыбается Регис одними губами, со всей безусловной любовью родителя, которая в нем вообще умещалась.

Им стоило остаться чужаками. Тогда, когда пушистый несмышленыш, застрявший между двумя мирами, рисовал россыпь глаз и маму. Но Регису ли привыкать совершать ошибки.

Откидывает шею на изголовье трона, бесшумно вдохнув побольше воздуха и на миг прикрыв глаза, только чтобы открыть их сильными и решительными. Пожалуй, он готов слушать.

Отредактировано Regis Lucis Caelum (23.01.21 01:44)

+1

22

Это был только их момент. Только их, понимаете? Только. Их. Двоих. Последних из Люцис Кэлум. Более других появиться не могло, как не могло найтись или остаться: даже Аминиции, что имели родственную кровь, не были Люцис Кэлум более и никогда не способны будут ими стать. Когда-то активно разросшийся род, выстроивший огромную страну, что занимала почти полмира и не считали смертей среди своих, поклоняясь ей и передавая это поклонение один другому, теперь угас. Нет, не угасал. Он уже. Потому и момент этот - их. Разговоры, ощущения, отсутствие и присутствие, слабость и сила, ценность боли и всё, что втянуто в эту чёрную воронку, запрятано под мраморной глыбой - это всё только их. Должно было быть. Обязательно было.

Просто так вышло, что имелась ещё третья стороны. Угасший род - это уже род ходячих мертвецов, а значит и Смерть уже открыла для них двери наполовину, дожидаясь, когда оболочки, исполнив то, что задумано ли ею, другими богами, судьбой или случайностями, окажется воплощено, прежде чем она утянет их к себе; полностью, до последнего. Что дала, то и забрала. И, раз эта третья сторона неотделима, раз сильнее прочего, раз не имеет границ, запретов или формальностей, то "должно их" оставалось лишь желанным домыслом. Да, должно быть. Но не было по факту; просто потому, что в том её развлечение, забава и абсолютное право. А может и что-то ещё.

х Elemental Trigger х

Ноктис молчал, ощущая тепло отцовского тела. Разваливающегося, тающего, но по-прежнему живого достаточно, чтобы было, что греть; чтобы было, чего лишать его, что забирать, чему отдаваться платой за безопасность и время. Одно время взаимен другого. Эта жизнь, плата, отдай-бери-терпи-верь-смиреяйся-растекайся-магией-по-всем-концам словно бы тяжелым дымом стелилось по тёмному мраморному полу, стекая по тёмному трону с тёмных тканей из-под светлой кожи, что не подвластна вязкой тьме из космоса. Скверна и смерть так похожи: чёрные и в конечном итоге являющие собой одно и тоже действие - конец. Скверна, как и [ненавистное] кольцо, высасывала, высушивала, изничтожала людей, вот только взамен ничего не давала: ни успокоения, ни тепла, ни смысла, ни моментов, ни возможности их пережить и унести с собой; ни за что, бессмысленно, просто ради голода. Но ирония в этом наблюдалась, вам не кажется? Впрочем, какая разница.

Ноктис молчал, ощущая, как бегала кровь по венам родителя, как билось его сердце, как лёгкие набирались воздухом, как пальцы касались, едва пульсируя в подушечках; и как всё это периодически сбивалось - тоже. И дело вовсе не в Кольце, что не переставая сосало. Ноктис знал, что дыхание у родителя сбилось вовсе не поэтому. Всё из-за него, да? Тоже иронично, но слишком горчило.

В последний? То был "в первый". Недоговаривание и складирование собственных сомнений в собственных чертогах - это единственное, бесконечное число случаев. В первый - чуть не убил; все дальнейшие не имели смысла. Первый стал грузом достаточным, чтобы не взваливать то, что и само взваливалось. 

- На твоем месте я бы сдался, - после действительно долгого молчания спокойный, но очень глухой голос - ему стыдно за своё равнодушие и неизменное отсутствие чего-то важного, за воплощение разочарования, за то, что всё хронически не так - нарушил повисшую тишину, наполненную прежде не словами, но многим другим. Ноктис ни с кем такого не улавливал больше; раньше - и с отцом тоже, но теперь оказался способен. После того, что увидел, кажется, ещё больше. Не потому, разумеется, что каждое сражение Король переживает здесь, в защищенной Цитадели, однако вкладывается в него жизнью: туда, в солдат, их оружие и купол, не давая тому пошатнуться. - Хорошо, что я не на твоем места, правда? Инсомнийцы бы вот уж точно не очень обрадовались. Кажется, Империя в последнее время - это не то, куда стоило бы стремиться даже из отчаяния, - в этом его жалкая попытка, удачная или нет, да какая разница, в некую форму юмора. Как заглаживание поцарапанной руки шершавым языком. Прежде чем рана снова начнёт щипать.

- Если бы не ты, я бы и не пытался не сдаться, - щипает?

Знал бы Регис, сколько сын вкладывал в это. Или Ноктис сам не знал? У них такие разные познания, как выходило-то, а. И тем не менее, так и получалось: отец оставался образцом правления, смирения и недостижимой силы. А ещё маяком и направляющим, тем единственным, за что Ноктис сумел, пускай и не сразу, ухватиться; намертво, как покажет время, всеми когтями, зубами и пуповиной. Если бы не Регис, то привязаться к Игнису он бы не смог. Если бы не Регис, то разбирать оттенков чёрного он бы не смог. Если бы не Регис, то Ноктис никогда бы не знал, что такое ценность; за что все борются; что заблуждения бывают разные, и некоторые из них, даже самые глупые пускай, а стоят жизни, стоят того, чтобы отдавать её за их поддержание. Если бы не Регис, то и мёртвого никто бы не полюбил; то у мёртвого так и не нашлось бы того умирания, что пугало бы его страшнее любого ужаса, причиняя боль и шатая. Если бы Региса не было, или если бы он был другим, сохранял дистанцию и не позволял бы своим рукам перебирать волосы и трогать за шею вот так, то здесь Ноктиса бы ничего не держало. Непохоже ли, что и тут рука свыше что-то подтасовала? Продолжение неизбежности. 

- Знаешь отец, мне... Иногда мне кажется, что миллионы людей умирают просто для того, чтобы оттянуть время, чтобы когда-то дождаться. Меня, наверное? - сколько в этом холодного презрения, тихого неверия, проглоченной паники и раздражения, сколько в этом безнадежности. - Умерли во имя флага, который всё равно падёт. Потому что Пророчества ничего не говорят о флагах. Ни одно из них, - их здесь было двое. Можно обманываться этим, как бы не замечая, что хоть рука и на шее, а на волосах она осталась точно также, в то время как сначала у щеки, в после у своеобразной короны Региса прошелся материальный тянущий окутывающий холодок; их не уединения, их отсутствующего для одной-единой сущности личного пространства. Главное не смотреть друг другу в глаза, чтобы свет не выдавал ничего. Спасибо, ракурс не позволял, хах.

Ноктис и не смотрел. Это ощущение ему привычно ровно наполовину бытия, без него страннее, чем с ним. Как и то, что он не желал говорить вовсе, вынес бы всё в себе как всегда, но далекую изнанку словно бы чуть-чуть задевали пальцами, дабы гладь расходилась в кругах по воде, выдавая слова.

- Мне нужно поверить, что это стоит того. Что я стою того, - но он не верил и не понимал, как возможно. Не состыковка, как ни крути. Максимализм, быть может. Что полагалось Пророчеством, как один человек способен вернуть целое солнце, словно бы избавив мир при том от двух тысячи лет истории? - Но если ты... может быть ты... ты... - Ноктис не знал, что продолжить. Горло стянулось, сжалось, застопорилось, и выдать слов, как и продолжить, разобраться в мысли, он так и не смог.  Отрезало. Лишь полуприкрытые глаза уставил в одну точку, если не закрытыми. Заместо того повёл [не пушистой] щекой туда сюда, потершись о ткань.

"Я не заслужил ни Люциса, ни быть Королем, ни всех этих смертей.
Но Люцис, все эти люди, заслужили такого Короля."

- Это не всё. Конец все ещё не наступил, - сказалось почти на автопилоте, едва ли не перепрыгнуло стадию формирования мыслей. Ноктис так себе со вселением мотивации, ага? Что же, их оставалось здесь трое. Внимание и уверение в том, что несколько мгновений ещё есть в запасе, а путь не сбит до той степени, чтобы всё оказалось напрасным - не лучшее ли? [терпи] [страдай] [наслаждайся] [пей из горла] [хватайся; всякая сцепка взаимна] Не ласковым, но всевключающим альтернативным касанием той, кто дала им силу и смысл. Той, кому принадлежал его сын, забранный от породивших не насильно. Той, что не игриво - нет - напомнила об этом в моменте, что должен был быть на двоих. "Это твоя ноша." Всегда. Навсегда. [icon]https://i.imgur.com/I1neZTi.gif[/icon]

+1

Страница: 1

Вы здесь » Versus » Недавнее прошлое » 物の哀れ [2000-2020]

Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно