Она. Была. Здесь.
Смрад разложения и запах носимого ветром праха нельзя было спутать ни с чем, даже если запахи эти были только лишь его воображением. Этро - суть бесплотная и бестелесная сущность, которая попросту не может иметь никакой физической формы в этом мире, но имело ли это хотя бы какое-то значение, если он чуял ее? Он знал, что она была здесь, неподалеку, в издевательской близости впервые за столько лет. Тысячелетий. Но не удосужилась сказать ему и слова.

А что она вообще могла бы ему сказать?

Он знал, что идет по остывшему следу, по отголоску присутствия, которого уже нет здесь, но не собирался останавливаться, как не может остановиться и брошенный в цель острый нож. Нет, скверна молчала, даже не бурлила в глазах отражая его ледяную злобу, а забилась куда-то внутрь, стягиваясь в одну точку, способную разом взорваться вспышкой сверхновой если он только пожелает. Сейчас скверна была его послушным цепным псом, а сам он был сыном Смерти, разом напоминая сущему, что и кто властвует в этом погибающем мире на самом деле. Иронично. Мать создала его не своим образом и не своим подобием, она создала его светом, ибо смерть порождает жизнь, но способна ли Смерть не оставить в своем творении и частицы себя самого? Невозможно. Могло ли это быть тем изъяном в нем, которого она не учла и не могла учесть, невольно создав свое искаженное отражение, будто бы созданное для того, чтобы впитать в себя разрушающую мир заразу.

Стук его шагов подобен набату и звону колокола. Кожа натянулась на кости черепа, выцветая, как серый и запыленный пергамент, поселила все тени этого мира вокруг его век, будто глазницы желали проглотить глазные яблоки, желтыми точками сидящие на дне этой больной темноты. То самое фамильное сходство, порождающее трепет и ужас в каждом, кто смотрел в его лицо на этом пути. Потому ли служанки поспешно бросились врассыпную из покоев принцессы, прежде обихаживая ее, истощенную недавним присутствием Богини?

Разумеется, Ардин не дурак, он знал все. Он узнал все в тот момент, когда ледяное присутствие Этро напоило душный и сладких воздух Тенебре на коротком закате, обостряя грани всех предметов как при солнечном затмении. Явилась в этот момент, когда он был здесь. Зная о его присутствии? Не придавая ему значения? Напрасно искать у Этро душу, но Ардин и не старается, он просто хочет знать, какой из ответов верный и он узнает, даже если его придется вытрясти из той, что запавшими глазами смотрит на него, еще не успев погасить надменной улыбки верховной Богини, исказившей детские уста. Так она улыбалась бы [улыбалась] имей она губы [во плоти].

Он не замечал прежде или не желал замечать, как этому облику идет эта самая улыбка? Стеллу будто создали для того, чтобы Этро могла являть себя в своем истинном величии, нескромно заявляя о присущем богине тщеславии. Идеально слепленный сосуд, впитавший в себя все нужные черты, добавляя к причинам ненависти Проклятого еще и это, ранее обойденное вниманием сходство.

Он смотрит на нее, бледную, истощенную.
Испарина покрывает прозрачную кожу и пряди липнут к вискам, совсем как у Эры.
- Эй, Эра, что ты чувствуешь, когда Боги говорят с тобой? - он сидит у ее постели, озаренный явлением Создателей и на его губах играет такая же счастливая улыбка, как на ее. Даже если это тяжело, даже если Боги забирают силы, даже если это слишком, для смертных тел, они оба знают, что испытывают одно и то же.
- Счастье, - она шепчет дрожащими губами, озвучивая очевидное и Ардин думает, что в этом не было нужды тогда.

Но есть - сейчас.
- Что ты чувствуешь, маленький Оракул, когда твое тело гниет от ее присутствия? - счастливой улыбке больше нет места на его лице. На нее смотрит смерть, не та милостивая, успокаивающая и дарующая новое начало, но так, которой боится всякий человек. Окончательная точка, обрывающая его существование в тот самый момент, когда он меньше всего к этому готов.

Он хватает ее за плечи и вытряхивает, даже если его ладони горят от остаточного сияния в ее теле, а от слишком сильного усилия он способен сломать ее шею.
- Что она сказала тебе?! ОТВЕЧАЙ!

Есть ли нужда в уточнениях? Есть ли смысл в том, чтобы разъяснять суть своего вопроса? Пусть не отпирается, пусть не запирает в себе тайну, теперь Ардин знает все, он знает, что мать придет, может прийти в этот мир. Значит, он сможет заставить ее появиться не только по собственному желанию.

Тени клубятся как живые, то ли шарахаются в стороны, то ли тянутся к нему как к родному, облизывая его ботинки верными послушными псами. Все вокруг замирает от его гнева, стягивается в одну точку, распускается вокруг них оком бури, пока оная бушует по комнате и выплескивается за ее пределы, раня и убивая неосторожных, будь то люди, растения или животные. Ночь не может стать темнее, темнота не может стать непрогляднее, но становится гуще и плотнее, будто бы цвет приобретает плотность и вес, оседая на плечи Проклятого и Оракула непрошеным саваном. Он давит на обоих, как плотное и душное одеяло на плечах, не позволяет вздохнуть толком, куда уж говорить.

Он видит ее, измученную, бледную до серости, но умиротворенную и почти что счастливую, словно бы присутствие богини прибавило к ее годам вечность, подле которой Проклятый кажется сопливым мальчишкой. Его оскал напоминает звериный, да и волосы встают дыбом подобно шерсти, как если бы он вот-вот грозился переступить границы человечности и остаточного здравого рассудка. Она не должна быть такой, не эта девчонка, не этот слабый сосуд, в котором клубится фанатичная вера. Он желал бы видеть ее рыдающей от боли и усталости вопреки ее эмоциям, жаждал бы услышать проклятия, срывающиеся с ее уст. Пусть не в сторону богов, пусть в его сторону, лишь бы только разбить эту блаженную тишину, осыпающуюся осколками божественного присутствия. 

Но Стелла молчит и без того, не отвечает на его слова, даже если он прав, даже если он требует в своем праве попранного, даже если отпечатки от его пальцев останутся на ее плечах на долгие недели. Молчит и смотрит на него так, будто бы жалости о нем нет предела. Пресыщается ли присутствием божества, упивается ли остаточной надменностью Этро (так Ардин видит это, так хочет видеть) — это не важно, куда важнее ее молчание и ее взгляд.

Он уже видел такой однажды, в их самую первую встречу, но тогда сумел разбить и заместить его ужасом, в который швырнул ее с головой, а что же теперь? Даже зная это, даже зная его она не колеблется, смыкая уста перед его гневом, не отводит взгляда и не сознается в том, что ему так хочется услышать.

— Ты смеешь… — шипит он аспидом, отшатывается прочь от ее, переворачивая в ее покоях все, что только можно перевернуть, разрушает и бьет то, что только можно разбить, лишь бы не сломать ее птичью шею и не лишить себя ответов. — Должно быть, теперь ты мнишь себя особенной? — когда бумаги и обрывки тканей оседают на пол разорванными птицами, Ардин медленно оборачивается и все бушующее в нем будто бы умолкает, забивается ему под кожу, грозя разорвать ее как пергамент при одном лишь неосторожном движении. Такой гнев, затаенный, черный, беспросветный - на самом деле страшен. Ярость может уничтожить тело, сломать его и рассыпать осколками по ковру, в ярости он может сделать ей больно, но сейчас он хочет уничтожить саму ее душу, саму ее суть и, быть может, он даже на это способен. — Мнишь себя избранницей богов? — что нового он может сказать ей? Что сверх того затаенного знания, которое проглядывает из ее черт и с которым она уже давным-давно смирилась. — Или смиренным сосудом, чья участь лишь быть наполненным? — Проклятый упирается обеими ладонями по обе стороны от ее головы, не касается, но окутывает присутствием и тяжестью, от которой нет возможности сбежать, — Так какая разница, скверна или она? Какая разница, чью боль терпеть, девчонка? Если тебе так нравится умирать, если тебе так нравится быть безвольной марионеткой, то и я могу дать тебе этой, — он улыбается черными зубами, склоняется ниже и почти упирается лбом в ее покрытый испариной лоб, пока руки подбираются к тонкой шее в извращенной ласке, на которую Ардин не способен, но которую может изобразить, —Так что же, мне стоит сделать это? Стоит сделать тебя демоном, чтобы лишить мою мать голоса, если она все-равно не хочет говорить со мной?

Голодная пасть скверны щелкает зубами, истекает черной слюной и разверзается широко, чтобы проглотить девчонку целиком, не оставив ни косточек, ни даже пряди бледных волос. Ардина уже не волнует, что именно такого исхода он старался избежать, ему уже наплевать, что он будет сожалеть о ее смерти позже, настолько, насколько он вообще способен сожалеть, и что убивать ее просто так, не имея цели в неподходящий момент - попросту бессмысленно. Она задела его, зацепила самую глубину пожранной чернотой души, где еще оставалось... что-то. Исходящий от нее свет резал глаза, слепил и отторгал его, вынуждая шипеть как брошенного на раскаленную сковородку червяка, но это был не ее свет и от того загасить его хотелось лишь сильнее вопреки всяким доводам отравленного вечной агонией разума.

Ардин думает о том, что, когда скверна переполнит ее вены, разбежится паутиной по сосудам, под ее бледной пергаментной кожей будет видно каждую каплю ее падения, каждое движение первозданной темноты, с которой не сравниться этому лживому свету. Не всякий свет несет добро и не всякое черное - есть зло. В скверне куда больше честности чем во всех словах богов, и скверну ненавидят за то, что она достает это на поверхность, демонстрирует всякому его истинную натуру и смывает все наносные идеалы. Демонами становятся только лишь от того, что больше не способны выносить всю правду о самих себе и ничуть не скверна делает людей чудовищами, но они сами.

– Но ты ведь и без того знаешь о себе все, правда, Стелла? – Проклятый не знает, что продолжает мысль вслух, - Но знание не принесет тебе ни покоя, ни принятия. Так упорствовать в своем желании быть их пешкой... Вы все так глупы и так похожи друг на друга, но это ничего. Я здесь для того чтобы избавить тебя от страданий, девочка. Если ты сама не способна на это, то я позабочусь о том, чтобы эта жалкая жизнь прервалась прямо здесь и прямо сейчас. Чтобы ты познала истину и увидела настоящее лицо своих кумиров. Тебе станет легче, поверь мне, и не сопротивляйся.

Темноты все больше, а свет все острее. Ардин тушит гнев и разочарование в предвкушении, даже и не зная, чего желает больше – чтобы девчонка испугалась, чтобы созналась, чтобы рассказала все, чтобы кричала от боли и проклинала богов, уготовивших ей такую судьбу или все же иного? Оракул способен выдержать скверну, она может стать подобной ему, и этот миг стал бы мигом его торжества, его победой над материнскими чаяниями и трусливыми планами богов, если бы только последний Оракул приняла скверну... Но этого не происходит, его словно бьют по пальцам хлестким прутом света, пускают в зрачок холодные иглы и рвут кожу на скулах, как бывало делала Этро, даря подобие материнской ласки. Ее присутствие становится сильнее и пропадает, словно бы она смеется над ним, даже не глумливо, а снисходительно, уверенная в своем превосходстве и его слабости.

Ардин кричит или ему только кажется? Откровенно вцепляется в ее плечи или в шею скрюченными руками, вздергивает ее с постели и швыряет на пол, чтобы уже через секунду снова поднять над землей, собирая тонкую сорочку на груди в неопрятную горсть.
– Думаешь, что это твоя победа? – он смотрит прямо в ее колкие звездные глаза, но обращается не к ней, а к той, что скрывается за радужкой в самой глубине, той, что слишком труслива, чтобы явиться перед лицом сына даже в чужом облике, – Что же вы, боги, будете делать, если я разобью ваш сосуд?

Оракул болтается в его руках как тряпичная кукла, на вид куда более слабая и хрупкая чем большинство людей, но Проклятый знает, что в ее жилах течет его кровь и кровь Эры, далекая от жидкого людского суррогата.
– Ты так хочешь служить своим богам? Но что ты будешь делать, если умрешь? – Проклятый распахивает дверь ее покоев пинком, волочет по коридорам, так что она едва поспевает за его широкими шагами и тащит прямо на улицу, под растерянные и испуганные взгляды трусливых слуг. – Думаешь есть только один способ убить тебя? Думаешь, что, защитившись от скверны, ты защитишься от холода, жажды и позора? 

Серебряный блеск начищенных решеток молчаливо напоминает о былом величии этого царства. Бессмысленные и бесполезные сейчас, да и всегда, те ворота что ведут в поместье Оракулов, теперь должны обрести смысл. Ардин избирает их своим орудием возмездия, бросает девчонку к их основанию и брезгливо отряхивает прогоревшие руки.

– Пусть твои подданные смотрят на то, как их богиня болтается на цепи как безвольный мешок, пусть увидят, что боги оставили тебя, пусть сомневаются в том, так ли ты права в своих чаяниях, а когда тебя настигнет смерть – вместе с тобой уйдет и их надежда. Но у тебя есть путь назад – отрекись от них. Скажи мне то, что сказала тебе Этро, и я освобожу тебя.

Они сползлись к ним как осы на падаль, остановились на почтительном расстоянии, не в силах преодолеть свою потребность к зрелищу, даже если лица их приняли скорбные и приличествующие случаю выражения. Ардину стало бы смешно, если бы он только мог оторвать взгляд от Оракула и посмотреть на толпу ее подданных, что разрывалась между восторгом, который дарует только ужасное и отвратительное истязание того, кто светлее и чище, и жалостью, взращенной в них вместе с поклонением. Сцена готова и Проклятый мог бы выйти на нее как прима, приковать к себе внимание, извратить всякое зрелище, вынудить их принять участие в экзекуции и после отступить, позволяя им увидеть дело рук своих, но сегодня они не интересуют его. А Оракул простила бы их за их грехи, в этом он не сомневается ни секунды.

Ардину отвратителен ее понимающе-непонимающий взгляд. Что она видит, когда смотрит на него? Понимает ли она то, что видит или ее взгляд застилают предубеждения и страхи? Проклятый предпочел бы второе, он хотел бы, чтобы в ее мыслях и ее взгляде остался только первобытный ужас, сквозь который лживый шепот богов больше никогда не достиг бы ее ушей. Что она может знать о его судьбе, о его обидах и его борьбе? Как она смеет судить его, не обладая ни знаниями, ни мудростью? Как она может принимать решения, слыша лишь одну сторону и следуя за ней, как безвольная марионетка. Его гнев так силен, что сжигает его дотла и его подвижное лицо больше не выражает эмоций, как костяная маска смерти, как наследие крови, явившее себя спустя две тысячи лет.

Они смотрят друг на друга, и она смеет говорить ему то, что приносит одновременно и боль, и утешение, ибо ни один Оракул не пал от его руки, быть может его заботами, быть может его стараниями или попросту от того, что он был в этом мире, но никогда прежде - так. Напрямую. Ему неожиданно отвратительна мысль об этом, как бы заманчиво не было вынуть ее сердце и остановить его, чтобы вместе с ним остановился и этот терзающий его взгляд. Проклятый уже не ведает, чего хотел или чего хочет от нее, это утрачивает значение вместе с тем, как присутствие Этро становится все менее ощутимым, но он не намерен отступать от того, что задумал и что пожелал сделать.

Его воля, его скверна гнет ворота как пластилин, сминает стальные прутья в жалкие щепки, пока черные лозы с шипами, подобными шипам розы, рвут ее запястья и впиваются в ладони, вздергивают ее в воздух, гораздо выше того расстояния, на котором ее ноги могли бы касаться земли.

- Хочешь ли ты терновый венец в награду за свои страдания? - слишком спокойно спрашивает Ардин и в темноте только его злые глаза живут на ставшим восковой маской лице. Он смотрит на нее, сквозь нее, но более не ищет чужого присутствия; смотрит в ее аметистовые глаза и говорит с нею, наплевав на богов, которые слушают и видят, которые здесь и не здесь одновременно. Пусть это послание достигнет и их тоже, пусть они посмотрят на нее, а она посмотрит на них и поймет, каковы те, кому она отдала свою верность. - Пусть Багамут дарует тебе сердце из железа, дабы устояла ты против зла и искушений, пусть Шива очистит твои помыслы, дабы стали они прозрачнее горного льда и уберегли тебя от заблуждений, пусть Раму даст тебе стойкость, чтобы невзгоды не поколебали тебя и не сбили с пути, пусть Ифрит зажжет в тебе огонь, дабы осветил он твой путь во тьме, пусть Этро принесет тебе покой, когда ты закончишь идти, ибо нет награды выше, - слова старой молитвы, знакомые до вязи на языке, до мозолей на коленях, до сцепленных в молитвенном жесте ладонях, из утешающих превращаются в едкие, будто сыпет он на рану соль и порох. Не раз и даже не два в своей долгой жизни он шептал эти слова в минуты отчаяния, в минуты радости и надежды, в моменты утешения и утраты, ибо не было слов выше и больше, чем эти. Должно быть и Стелле ведомо это чувство и знакома эта молитва, так пусть же навсегда эти слова утратят свое былое значение, пусть отныне они будут связаны с самым ужасным моментом ее жизни, пусть она помнит, что запястья ее истерзаны во имя Фульгурия, что шипы пронзили узкие ладони в честь Драконьего бога, что лозы, стеснившие дыхание в ее груди обнимают ее так, как обнимала бы возлюбленная Смерть, что лодыжки ее притянуты к морозной стали дабы помнила она и о Гласии и что жгучие взгляды ее подданных горячи так же, как и гнев Инферния.

- Боги не выше людей, боги не лучше людей и не имеют права быть теми, кем себя провозгласили, - теперь их глаза на одном уровне и Стелле нет нужды задирать подбородок, чтобы видеть его ясно и отчетливо, - я тому живое доказательство, дитя. Если тебе хватит ума, ты поймешь, если тебе хватит силы - одумаешься. Ты будешь здесь до тех пор, пока глупая надежда не оставит тебя, и ты осознаешь, что в этом мире есть только один настоящий повелитель и только его тебе надлежит слушаться.

Ардин стопами врастает в землю, пускает корни в намоленную святость, отравляет ее собственным присутствием, так что трава и цветы желтеют и вянут, оставляя после себя безжизненную охряную труху. Он похож на недвижимую статую все то время, что не сводит пылающего взгляда с распятого на воротах Оракула, кажется, что само дыхание замирает в его оскверненной груди вместе с молчащим сердцем и за острой реберной клеткой поселяется только выжидающая голодная пустота. Стенающие от ужаса, напуганные люди вскрикивают и отшатываются от ворот, тянут руки, перешептываются, но не решаются ничего предпринять, а после вновь расползаются прочь от Проклятого, словно бы чуя его темную натуру.
Они могут ненавидеть его за совершенное, но он видит в их темных душах скрытое торжество, когда святыня падает к их ногам, униженная и оскорбленная, однако столь низменная мелочь не может удовлетворить его, пока в глазах Стеллы по-прежнему сохраняется незыблемая уверенность в собственной правоте. От нее хочется скрипеть зубами, отрывать куски мяса со своих щек, обнажая злобный оскал, и трясти ее как куклу, чтобы эта вера высыпалась и растеклась по грязной земле выплеснутыми за ненадобностью помоями.
Но он не движется, выжидает подобно хищнику, одними зрачками впитывает картинку и терпеливо заглушает шепот скверны, требующей просто разорвать изменницу на части. Но вряд ли от этого выйдет толк, чем больше скверна терзает ее тело, чем сильнее впиваются в плоть шипы, тем больше разгорается огонь ее веры во взгляде. Проклятый и слепой фанатизм, но Ардин знает, что нужно лишь время и молчание, что день, проходящий за днем, рано или поздно лишит ее сил и уверенности в собственных кумирах, а он вполне может дождаться этого. У него в запасе есть вечность.
Когда тусклое солнце восходит и обжигает золотистую сетчатку, тогда Ардин и отводит взгляд от своей добычи, опускает шляпу ниже на лицо, ухмыляется невольным зрителям и уходит, оставив в стражах безвольных магитехов. Если людишки осмелятся, они могут поднести своему Оракулу воды, но если найдется смельчак, что посмеет попытаться дать ей свободу, то он лишится собственных рук.
Шаги Ардина тяжелы и громостки, подошвы ботинок липнут к земле, вязнут в ней, высекают искры в мраморном полу. Он не хочет уходить, ему нужно смотреть дальше, но до тех пор, пока Проклятый будет рядом с Оракулом, до Стеллы не сможет добраться весь ужас реальности. Из окна своего кабинета он видит только смутные образы, дышашую смрадным воздухом толпу, что то собирается, то расходится, теряя ощущение новизны в этом зрелище. Солнце восходит и садится еще раз, прежде чем Ардин возвращается на свое прежнее место, ведомый прежним зацикленным желанием, услышать от нее признание и раскаяние.
- Моя милая Стелла, - в голосе дрожит и переливается предвкушение. Ее фигура в путах скверны кажется маленькой и незначительной. Ардин раздувается от собственной власти и силы, предвкушает несомненную победу, торжествует ее прежде необходимого, потому что скверне отчаянно нужно сломить Оракула, потому что Проклятому отчаянно нужен кто-то на его стороне. Ему нужна боль и покорность, ему нужно признание и утешение, а Принцессе нужно понять, что все зря и без толку. – Ты готова рассказать мне свою лелеемую тайну?
Ладонь касается пепельной от усталости щеки, а Проклятый почти ласково заглядывает в чужие глаза. И реальность трескается, затягивая их в красочный водоворот расколотых на куски кошмаров, потому что в ее взгляде Ардин уже видит ответ на свой вопрос, от которого злоба в его груди перерастает в клокочущую ярость. Лозы рвут ее плоть, но уже не здесь, уже не у ворот поместья, а посреди сухой и серой равнины. И лозы эти вовсе не от роз, а от сухих веток искорёженного дерева, похожего на согбенную и усмехающуюся старуху.
И все потому, что Проклятый знает, что ее ответ:
«Нет»

Ардину жжет глаза, плавит самую сетчатку прямыми солнечными лучами и взгляд его затягивается сплошной чернотой. Скверна лелеет его более, чем его настоящая мать, защищает от любой боли, которую дарует не сама, окрашивает мир в привычные оттенки пепла, когда все вокруг расцветает яркостью жизни. Это солнце - не солнце Проклятого из воспоминаний, что убивает лишь самим фактом своего исчезновения, это солнце - настоящее, способное загнать Ардина в тень в ужасе и страхе. И это злит неимоверно, даже если для новой злости больше нет места.

Проклятый не знает, где они находятся и что происходит прямо сейчас. Присутствие Этро как колючая проволока на шее, как плевок кислоты в лицо, как смутное напоминание о том, что было до Эоса, до долга, до того, как он обрел плоть и половину человеческого наследия. Должно быть воля Богини, помноженная на страдания Оракула, втянула его в это место, реальное в той же мере, как и иллюзорное. Там, где Стелла жаждет жизни, на сером песке распускаются цветы и в небесах восходит солнце, там, где Проклятый желает видеть только тлен, тьма окутывает его как защитный кокон. Они оба в равной мере и хозяева и гости здесь, они оба вольны повелевать и не могут не подчиняться прихотям друг друга и этого места. Ардин смотрит на Стеллу, ненавидит ее слепое обожание и надежду, которую она адресует в небеса, ненавидит то, что она выстояла против этого испытания и то, что она смеет обвинять его в том, о чем не имеет понятия.

- Я посмел?! - Ардину не надо повышать голос, чтобы Стелла в полной мере расслышала всю бездну яда в его словах. - Надменная девчонка, как смеешь ты говорить мне подобное, не зная ничего, кроме лжи своих драгоценных богов! - Проклятый протягивает руку вверх и сжимает ладонь против солнца, заключая его в свою хватку. Тяжелые смоляные тучи мгновенно затягивают небо давящей массой, скрывают за собой небеса и светило, что так жгло ему душу, но Ардин смотрит лишь на собственные руки, привычно-загорелые, покрытые мозолями и стертые от долгих дней пути. Его старые руки. Белые рукава простой тканной одежды тянутся от запястий, он заводит руку назад и чувствует сухие концы длинных, стянутых в хвост волос и его распирает хохот. - Таким ты хочешь видеть меня? Целителем? - последнее слово он произносит с презрением, обращаясь то ли к Стелле, то ли к той, кто наблюдает за ними с незримых высот. - Вашей игрушкой? Послушным мальчиком, что прибирает за вами ваши ошибки? Это вы Прокляты, а не Я! - Ардин вновь приближается к Стелле, к ее внутреннему сиянию заполненного светом сосуда и наклоняется над ней, затмевая собой всякий обзор. - Ты думаешь, что кто-то мог справиться со скверной? Ты думаешь, что они поручили мне то, что я мог выполнить? Ты думаешь, они не знали о моей судьбе? Ты глупа, если веришь в то, что боги хоть иногда говорят тебе правду! Ты глупа, если думаешь, что они не используют и тебя, кормя тебя иллюзиями.

Бушующий ветер треплет их белые одежды, поднимается и воет все громче, почти заглушая слова. Старое цветущее дерево стенает под давлением и гнетом, наклоняется к ним, грозит сломаться, но только гнется, царапая сухими ветками серую землю. Ардин любил людей прежде, он был полон надежд, что оставили от него только пустоту и ненависть, что об этом может знать та, что никогда не имела своей воли? Потерять куда сложнее, чем не иметь никогда. Проклятому совершенно не хочется доказывать ей что-то и, вместе с тем, нет ничего важнее этого. Что он может противопоставить фанатизму, если даже мучения плоти не принесли желаемого результата?  Что он может сломать в ней?

- Думаешь, ты смогла бы? Думаешь, что если бы была мною, то выстояла бы против людской гнили? Думаешь, что я не сделал всего, что было в моих силах? - боль предательства снова жжет его грудь, как если бы Сомнус вновь и вновь пронзал его своим мечом, как если бы Эра снова и снова просила его смириться со своим долгом. Даже те, кто были частью него самого, его потомки, его мучительные продолжения, даже они отворачивались от него раз за разом. Ардин тянет руку, касается светлых волос и на миг в его глазах разворачивается бездна боли, в которой можно утопить города и целые миры, - глупая девочка, - рука сжимается на волосах, ногти впиваются в кожу головы, - я покажу тебе, что значит быть мной.

Он швыряет ее прочь, прямо в черное море скверны. Скверна вопит чужими душами, обращается толпой людей - болезненных, бледных, зараженных - что тянут к ней руки, молят ее о милости и спасении. Теплая ладонь ложится на ее плечо и, если она обернется, то сможет увидеть своего брата, что тепло улыбается ей, глядя на нее с любовью и уважением, как на ту, что дарует этому миру свет и спасение.
- Ты не справилась, - уважение сменяется снисходительной жалостью, когда людей вокруг нее становится все больше, - прости, дорогая сестра, но ты слишком отравлена скверной, чтобы жить дальше. - Люди исчезают и Равус вынимает меч, уже красный от крови Сильвы, чье тело лежит совсем неподалеку. Он чуть отталкивает Стеллу от себя и заносит клинок, без всяких усилий вгоняя сталь в ее грудную клетку, ломая ребра и разрывая легкие, чтобы не убить так сразу и так легко. - Она тоже не справилась, - Равус говорит монотонно, безо всяких эмоций и переживаний, так, как мог бы говорить Сомнус, если бы Ардин действительно помнил этот момент, - теперь моя очередь, Стелла.

Как и везде - Ардин здесь гость, чужак, что берет контроль и власть силой, до тех лишь пор, пока истинные создатели желают видеть его или же не знают о своем собственном праве. Так всегда было с чужими снами, ибо у Проклятого нет права на свои, нет права уснуть иначе, чем захватывая сновидения других людей. Но сейчас злость его, ненависть, скорбь, гнев и отчаяние переполняют чашу его сердца, вынуждают его биться и кровоточить, подчиняя в своей силе даже скверну, что не подпитывает и не подпитывается, но лишь отражает все тысячелетия, которые Ардин провел наедине со своим горем.

- Я думал, что ты способна мыслить, что я достаточно постарался, чтобы твой разум очистился от их шепота, чтобы хотя бы ты смогла смотреть сквозь их ложь, но ты не слушала. И ты предала меня, Стелла. Ты тоже разочаровала меня, девочка.

Ардин был щедр, он был внимателен и заботлив, по крупицам отдавая своим наследникам собственный опыт, собственное знание и даже собственную силу, но они не оценили этого. Разве не имел он права гневаться? Разве не имел права наказать непослушную девчонку? Разве не имел права требовать от нее сотрудничества за все то, что сделал для нее? Теперь разочарование Проклятого сливается с этим миром, наполняет его воспоминания плотью, жизнью и реальностью, разворачивая перед взором Стеллы настоящее. За спиной Равуса люди, что прежде жаждали ее внимания и ее света кривят губы в презрении, указывая на черные пятна скверны на ее руках. Они кричат, бросают в нее камни даже теперь, когда она лежит на земле в луже своей крови, но Равус не двигается с места и не останавливает их.

Ардин стоит позади толпы и на рукаве его белых одежд цветет капля ее крови. Он молчит и смотрит на нее долго и пристально, как могла бы смотреть Эра, если бы Сомнус дал ей увидеть падение Целителя. Люди беснуются еще сильнее и в один миг Ардин присоединяется к ним, он кричит: "Демон!" и люди подхватывают это слово, произнося его на разные голоса.

- Создатель ничего не должен своему творению, но творение обязано быть инструментом. Такой мир ты жаждешь видеть? Покорный чужой воле, идущий по натянутой нити судьбы, которая каждому предписывает только один исход. По-твоему борьба за свободу не имеет значения? По-твоему подобное не заслуживает мести? Не лги мне, девочка. Ты еще возжелаешь справедливости для себя и для своего принца, когда увидишь к чему все придет, но я уже не протяну тебе руку. - за одно дыхание он оказывается подле нее, опускается на колени подле ее лица и шепчет на ухо, а после исчезает из поля ее зрения и весь ее обзор заслоняет Равус.

- Моя верность принадлежит людям, Стелла. - Он медленно вынимает клинок из ее груди и небрежно стряхивает с него кровь, - Ты не справляешься, твоей силы не хватает чтобы исцелить всех. Мой путь вернее и потому ты должна уйти, Целительница.

Повинуясь его кивку воины подхватывают Стеллу под руки и волокут по жестким камням, больно впиваясь пальцами в предплечья. Тьма смыкается над ними, но не тьма скверны, а непроглядная, первозданная тьма ничто, в котором обитают боги. Своды пещеры теряются в высоте, холод пробирает до самых костей и словно бы даже камни давят своим присутствием, выпивают силу и отбирают все воспоминания о солнечном свете. В свежие раны на руках продевают новые крючья от цепей, что заранее приготовили в этом месте - Стеллу ждали здесь уже давно, ждали все то время, что Равус был подле нее, а она не подозревала о предательстве.

- О тебе забудут, сестра. Я позабочусь, чтобы никто не знал о твоем падении и месте, где ты заточена. Ангелгард станет твоим последним пристанищем. - Равус не подходит к ней, смотрит издалека, не желая пятнать свои одежды скверной, что оставила свой след в том месте, где ее тащили к цепям. - Прощай.

Опустившаяся тишина становится оглушительной, в ней теряются звуки, крики и мысли. Минуты сливаются в часы, часы сливаются в дни и теряются в веках, не давая понять, сколько же прошло времени. Ардин воссоздает свое забытое одиночество, надеясь что и Стелла потеряет всякое ощущение времени. И лишь тогда, когда он считает, что этого довольно, он появляется за ее спиной.