СОМНУС ЛЮЦИС КЭЛУМ | 102 на момент смерти [12.07]
король-основатель люциса, сновидец, военных дел мастер, главный хранитель среди духов древних королей
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СВОДКА
Сомнус был очень желанным и безмерно любимым ребёнком, ещё и первенцем, ещё и единственным, потому никогда не страдал от недостатка родительской любви, которым отвечал взаимностью, имея особенно тесную и глубокую связь со своим отцом.В связи с тем, что фактически родился в "разваленном" Великой Астральной Войной Эосе, не имел родины в общепринятом смысле, много путешествуя по местности с родителями. Его отец стал невольным основателем, а потому и правителем, тех племён и деревень, что решали объединиться и примкнуть к тому, кто исцелял их от звёздной скверны, тем самым даруя надежду и хотя бы имитацию безопасности. Первое время это впечатляло мальчика, укрепляя восторг и восхищение тем, что делали родители, особенно отец.
Эос был красивым, перспективным, но не очень благополучным местом, потому пускай Сомнус и рос в любви, "высоких энергиях", сказаниях о богах и их непосредственном участии в своей жизни, в нём достаточно рано стал вырисовываться решительный и строгий характер. Он видел слишком много не только разрушений, но и в первую очередь больных, зараженных людей. И куда бы они не приходили, скольких бы не исцелял отец, наделённый богами уникальными силами, как и мать, а больных меньше не становилось; в какой-то момент тогда уже подросток стал отмечать, что их, кажется, всё больше: скверна распространялась быстрее продвижения их семьи, как и быстрее возможностей целителя.
Когда всё больше людей стали следовать за ними, а родители всё с большей, едва ли не фанатично-слепой отдачей посвящали себя своему делу - спасению людей от скверны во имя богов и жизни, - сын начал понимать, что помимо исцеления им нужны и другие вещи. Место проживания, безопасность, еда, что-то общее и большее, нежели страх скверны. Тогда, более-менее сформировавшись в способности думать и принимать решения, Сомнус начал активно помогать родителям в обеспечении следовавших за ними всем необходимым, заниматься их объединением и улучшением их жизней. В каком-то смысле, мальчишке в силу мира, в котором он родился, пришлось быстро повзрослеть, чтобы стать не божественной, но материальной поддержкой дела родителей.
Подобная деятельности достаточно скоро привела к тому, что пускай люди и шли изначально за Ардином, являвшимся их духовным лидером и целителем, управление за всеми прочими делами, от которых так далеки родители, сын взял на себя, постепенно выстраивая себя не просто как наследного продолжателя их дела, но и естественного, достаточно строгого и эффективного управленца.
По мере того, как Сомнус рос, родители продолжали свою деятельность, а количество пораженных скверной продолжало возрастать, он стал замечать, как чрезмерно активное целительство сказывалось на отце: оно изматывало его и, кажется, задевало даже мышление, что в итоге касалось и матери; родители менялись, словно бы истощались, становясь всё более одержимыми своим предназначением, и всё более оторванными от прочих нужд и реалий. Сомнусу было больно наблюдать за этим. Это открытие и процесс наблюдения стал для него травмой и отправной точкой, заставившей усомниться в том, что родители - отец - поступают верно. Обеспечило почву для уже своей собственной одержимости и фанатичности. всё во имя того же. Всё во имя людей.
Это привело к тому, что по современным меркам будучи подростком, Сомнус активно ударился в военное дело. Стал собирать небольшую армию, чтобы останавливать распространение скверны по-своему, иногда превентивно: если не помогало исцеление, то помогал огонь. Безотказно. Пламя сжигало зараженных, очищая земли и не позволяя заражаться другим, что было жестоко, но куда более эффективно, нежели путь Ардина. Со временем это привело к разногласиям между отцом и сыном, а после их отношения совсем испортились. Прийти в общему согласию или хотя бы компромиссу становилось сначала труднее, а после и вовсе невозможно.
По мере роста напряжения внутри семьи, напряжение росло и в обществе; кажется, в конечном счёте сомнения касательно эффективности и нужности Ардина возникли даже у богов. Сомнус, понимая, что действовал не всегда гуманно, принял на себя груз совести и смертей, поклявшись делать всё и переступать через всех, лишь бы сохранить массы людей и построить сильное государство, сильную нацию. Выбрал меньшее зло, чтобы предотвратить большее. Что было сухо, но рационально. И, кажется, показательно достаточно, чтобы в какой-то момент переломить ход истории.
Боги отвернулись от Ардина, вынудив в каком-то смысле и Оракула последовать данному примеру. Потеряв расположение небожителей, Ардин лишился своего предназначения и был объявлен врагом, монстром и угрозой, с которой предстояло разобраться его сыну. Для того, чтобы Сомнус был в состоянии это сделать, Этро создала и "подарила" ему Кольцо Люцисов, дабы он смог в полной мере пользоваться силами Кристалла.
Эти события с концами зафиксировали Сомнуса на на своей идее и верности прежнему подходу, как и привели к тому, что он действительно оказался в состоянии одолеть отца: бойцом всегда был выдающимся, куда лучше и сообразительнее родителя в данном плане, потому после... достаточно высоко заплаченной цены в виде жизни матери, Ардин, более не Избранный, но Отвержденный, Проклятый, не справившийся, оказался закован на когда-то обитаемом богами Ангелгардом, ставшим для него тюрьмой. В вечном заключении. Сомнус же стал Истинно Избранным (Кристаллом), Основателем и, в последствии, Сновидцем.
Как правитель, установил границы для Люциса, сформировав полноценное королевство и дав потенциал для дальнейшего расширения, а также заложил Инсомнию, что стала столицей государства на последующие тысячи лет. Долгие годы он продолжал свою деятельность, став одним из самых эффективных и почитаемых правителей Люциса. Как и тем, после кого Люцис Кэлум получили Кольцо в качестве наследственного дара Этро, тем самым обеспечив им владение силой Кристалла. На тот момент не единственного.
Основатель прожил самую долгую среди Королей жизнь, как и имел самое долгое время нахождения на троне.
Умер от старости, успев оставить потомкам не только Люцис как королевство, но и наследников, которые продолжат его дело в дальнейшем. После смерти остался служителем Кристалла, став его главным Стражем и Духом Древнего Короля. По сути, первым.
ХАРАКТЕРИСТИКА
Время, как и реалии Эоса, очень сильно повлияли на личность Сомнуса, изменив его если не полностью, то уж точно кардинально. Зная, что такое любовь, связи, что такое ценность жизни и предназначение, он быстро познал, что в мире есть, за что цепляться. Есть то, ради чего можно жертвовать многим - иногда даже собой, - что постоянно демонстрировали родители, особенно отец. Те крепкие отношения и вера в него, что сложились изначально, со временем привели к тому, что Сомнус стал достаточно впечатлительным: когда люди кругом страдают независимо от того, что делают твои идолы, когда сами идолы страдают от этого, оно не может не иметь неких... последствий. Обожание и любовь становятся почвой для вопросов, горечи и попыток найти ответы, решения и что-то более эффективное. Они же заставляют рано повзрослеть.
Будучи изначально достаточно хитрым, прагматичным и в каком-то смысле материалистом, с возрастом Сомнус лишь укрепил в себе эти качества. Реальность показала ему, что благородство - это ценно, однако иногда игра и обман способны принести больший результат. Чтобы получить эффективность, мало слов или веры: нужны действия. И чем сильнее враг, чем он опаснее, тем быстрее и радикальнее могут быть эти действия. Будь то старики, женщины, дети или собственные родители: настоящий правитель не исцеляет единицы, давая остальным умереть, но жертвует единицами, чтобы дать возможность выжить большинству. Настоящий правитель должен давать людям почву и силу, укреплять их, чтобы они были в состоянии бороться, а не заставлять верить в судьбу, волю случая или божественную волю - пускай её стоит учитывать, ведь сами люди без богов совершенно бесполезны перед лицом скверны. Настоящий правитель будет решителен, будет прагматичен. Настоящий правитель не идеален, и именно потому способен обходить свою совесть, пятнать её и принимать решения, которые никому, кроме правителя, принимать не положено - это его долг, это его прерогатива, его груз и его же кара, которую настоящий правитель взлаивает на себя во имя людей. Это не всегда о справедливости, но о жизни. О её - в глобальном смысле - сохранении.
Сомнус сформировался решительной, волевой, самоуверенной фигурой, способной вдохновлять, идти по головам, убеждать и игнорировать. Власть должна быть властью, нация должна быть силой. Воля - и выбор - богов должны быть оправданы. А груз ответственности, смертей и сожалений вынесет правитель. В конце-то концов, их род избран Этро, а кто как Смерть вынесет подобное? Пускай фанатизм и фатальность будут спутниками. Мир таков. Таковы и способы его сохранить.
ОБЛИК
Имеющийся прототип: Somnus Lucis Caelum from FFXV
Рост: 178см
Отличительные особенности: строгое в чертах, достаточно мимически выразительное лицо; помимо того, что не урод, едва ли чем-то отличается от других людей. Не слишком похож на родителей, зато все выдающиеся (или Избранные) потомки похожи на него даже спустя две тысячи лет.
ПЛАНЫ НА ИГРЫ | АКТИВНОСТЬпоявляться могу почти каждый день, писать могу хоть раз в неделю, а там зависит от того, как часто мне будут отвечать соигроки |
В Орочимару хотелось видеть поддержку и ответы, хотелось много и непременно, однако Мицуки ничего от родителя не требовал: искал ответы сам, лишним не задавался, был послушным, по возможности самобытным и, что важно, познавал окружающий мир деталями, изначально не имея моральных или этических лимитов — их не имелось и сейчас, сколько бы мальчишка не пытался проникнуться ими по-настоящими. Пытался втиснуться, понимать, приспосабливаться, вникать и учиться трактовать. И это кое-как получалось.
До определенного момента. Пока не стало тесно и душно.
Просто потом оказалось, что Мицуки отличался не только пониженными потребностями и странной генетикой. Как оказалось, отсутствие воспоминаний, детства и подобных житейских — личностных? — элементов — это важно. Что, оказывается, в прошлом скрыто многое, и без него в настоящем выходило нечто странное, а будущее не вырисовывалось ни во что чёткое, что не выходило за пределы поставленных задач. Оказалось, что без прошлого не хватало внутреннего наполнения; что без прошлого тяжелее переживать; что без прошлого — можно быть свободным, однако одним-единственным свободным в мире тех, кто им обладал, исходил, спотыкался и учился — дико, неестественно, отторгающе; мир принял Мицуки, однако он при всех попытках и адаптивности к системе так и не нашёл в них себя. Что-то было не так. В них, в нём?
Бесцветный, подавленный, однако при том тлеющий опасностью голос прозвучал ровно, сухо, констатируя:
— Я знаю, что не человек. Что ты мой создатель, а я твой эксперимент. Ты никогда не скрывал этого от меня, а мне нет причин обманываться.
Но юноша подразумевал не это. Ведь у всякого существа есть смысл, сколь мизерным бы оно не являлось. Каждый наделен потенциалом, целью, смыслом и корнями, что выстраивали человека. У Мицуки имелся потенциал, свободное мышление и мозг, что, казалось, смотрел на шаги вперед и на километры вглубь, однако под этим, за той мягкостью сена... ничего. Он так и не понял, чем плоха жесткость и радикальные методы, зачем людям врать, обманываться и делать ряд абсолютно алогичных, не рациональных вещей. Но больше всего он понял про Боруто; что его стремление к свету, как и сам свет — это простой обман, управление, манипуляция и ошибочность собственного помешательства, за которое ухватился в имитации выбора. Потому что, как оказалось, ничего о нём не знал, как и Узумаки о нём. А, не зная о нём, оказалось вдруг, что не знал ни о себе, ни о своем создателе, ни о ... чём?
— Что ты вложил в меня? Вернее... есть ли то, чего не вложил? — душа, к примеру? Смысл? Знал про огромную базу ДНК и экспериментов, много чего знал о легендарном Саннине, не просто так являвшимся легендой, и это само по себе не вызывало вопросов: наука — это естественно, иначе не будет развития, а развитие из пустого места не бралось. Мальчишка умён и прекрасно анализировал. Однако Мицуки... ведь вроде как живой и, наверное, от него чего-то да хотели? Делали? Просто... просто... проверяли? На лимиты, на вменяемость, на то, что и сколько [как долго] он способен перенести...
Глаза снова назойливо заболели, ударяя по вискам и черепушке изнутри, стоило только углубиться в размышления, что причиняли джонину невыносимую боль и мучения, кажется, склоняя его нейтральную, рациональную натуру к ненависти без конченого адресата; почти слепую, почти всеобъемлющую, раздражавшую, но не ту, что сдерживалась — как и гнев, как и досада, как и обида. Мицуки зажмурился, сжав поверхность кушетки, на которой сидел, настолько сильно, что та под его пальцами треснула.
— Каждый раз, когда я пытаюсь найти ответы по-настоящему, я... мне кажется, ощущаю что-то настолько сильное, что оно заставит меня ослепнуть, — физически ли или речь о сём-то другом? Мицуки не знал, но это непременно подразумевало всё, что только могло вкладываться в определение "ослепнуть".
— Я не понимаю, почему. Зачем ты собрал меня. Что ты задумал. Для чего... захотел, чтобы я прошёл чрез это. Что твой эксперимент должен выдать в итоге? — Мицуки долго исполнял свою роль подобно идеально настроенным часам: сына, ученика, части команды, юного исследователя мира и того, кто пытался встроиться в жизнь да понятие счастья. Однако, того, что в него вложили, становилось слишком много, при том, что чего-то важного не добавили; это сказывалось на масштабах мышления, на непонимании мизерности и непоследовательности окружающего; это заставляло с одной стороны сдерживаться — как и было велено, стараться познать ещё больше, а с другой бояться самого себя — не зная ни лимитов, ни того, насколько он сам не такой как все остальные. Для чего он такой. К чем это должно было привести. А если не должно было, то...
— Нет того, что я бы ненавидел, когда появился на свет, создатель. Во мне не было ненависти. Ничего, кроме желания познать мир и найти себе в нём место, хватаясь за это слово — "жизнь", — голос стал тише, глуше. Он открыл глаза, не мигая уставившись на Орочимару непроницаемым, светящимся стеклом, то ли переполненным, то ли желающим наполниться, но не способным на это. — Но теперь я чувствую, что не могу сделать этого. Я не уверен, что хочу. Я... — из его рукавов начали вылазить небольшие змеи, покрывая пол и расползаясь по стенам подобно корням, на что мальчишка не обращал никого внимания.
Они или он сам заставили Мицуки почувствовать то, что не являлось ему родным; но смогло зацепиться.
— Я ненавижу, Орочимару-сама, — взгляд потяжелел ещё сильнее; в нём словно бы что-то менялось, а давление в самом деле до тошноты бесило, до тошноты зажимало, изъедало и тянуло, хотелось вырвать себе глазные яблоки к чёртовой матери, но Мицуки держался, игнорируя как происходившее кругом, так и свою боль. Её в последнее время было слишком много, и он уже перестал понимать, от чего именно она происходила. Какие её части реальны и реальны лишь хоть какие-то из них.
— Ни то этот мир за то, что наполнен бессмысленными вещами, ни то себя за то, что был создан, — змеи своим давлением и напором обматывали всё, что попадалось им на пути, сдавливали колбы и приборы, заставляя те трескаться, в то время как он неизменно глядел на Саннина. Так, как не смотрели люди. Так, как крушилась преданность. Так, как наступало что-то хаотичное, проступившее на свет, прежде не видевшее тьмы, что содержало в себе точно также, как и желание обнять и защитить Солнце. Но ведь он и не являлся человеком. Он являлся... чем?
— Мне страшно, — прошипел настолько низко и сухо, что сам бы не узнал свой голос. Отчаянный, смирившийся, словно бы что-то сдерживающий, непонятно для чего.
За себя? За Орочимару? За Коноху? За мир?
Страшно за то, что страха не было. Только свобода мысли, понимающая —
