Даже детям знакомы проблемы и усталость. Они с детства сталкиваются с ними, сначала будучи сфокусированными и учитывая лишь собственные ощущения, где каждая деталь способна стать трагедией мира и проблемой, значимость которой с возрастом станет смешным воспоминанием о развитии о взрослении, что было в своё время необходимым шагом. С Сомнусом происходило также, он взрослел как и все другие люди в Эосе; может быть чуть быстрее остальных, разные что, и с огромными ожиданиями в первую очередь от самого себя, имея пример великих, любимых и альтруистичных родителей.

Сомнус всегда жил в любви, единение отца и матери, и знал, что такое тепло. В любом другом времени это сделало бы его разбалованным, но в Эосе, что лишь недавно остыл и медленно оправлялся от войны, что чуть было не стёрла Звезду с лица земли, это служило скорее лишь "углом успокоения", выходя откуда даже детям предстояло трудиться. Особенно ему. Не время быть разбалованным, но время принимать и отдавать любовь и заботу, точно зная, что когда повзрослеет, когда будет во состоянии, будет делать тоже самое: помогать другим людям, нуждающимся в защите и желающим жить и быть способными любить точно также, как и он сам. Сначала детскими мыслями и простым восприятием, а после со все более усложняющимся воплощением-пониманием, обрастающим нюансами и деталями, Сомнус рос и формировался. Подле родителей, среди людей, под лучами солнца и в мире, что хоть и опустошен войной, но теперь способен начать всё с чистого листа, став лучше - или проще, незамысловато и светлее - прежнего. Мешала этому лишь скверна. Всего одна - ка кони все верили, не понимая, что это такое - проблема, которую непременно можно решить.

Когда мальчик повзрослел, то стал замечать, что устает не только он, и вообще-то мир состоял из других людей тоже. Что объятий или простого присутствия рядом по-прежнему хватало для того, чтобы мать и, особенно, отец менялись в лице, а их усталость уходила куда-то далеко, не имея значения и давая силы, как и всем, кто трудился каждый день во имя кого-то и чего-то, что имело ценность. Вот только этот выход за пределы ассоциации мира со своим Я позволило начать видеть - или думать, надумывать - немного больше прежнего, что вызывало вопросы требовало ответы. Обычно они были у родителей:простые и понятные, их хватало более чем, чтобы Сомнус кивал, принимал, брал на веру и оставлял принятым ответом. Но теперь этого становилось мало и, кажется, мать и отец теперь в целом не слишком стремились отвечать, имея всё больше забот.

Возможно, их мучила совесть. Возможно, им нужна была помощь. Возможно, они хотели бы, чтобы сын стал им ближе. Так или иначе, по этой или иной причине его наконец-то взяли туда, от чего обычно старались держать подальше, на расстоянии: к страждущим.

Скверна.

Мало кто знал об этой болячке и никто не мог с ней поделать ровным счётом ничего, отчего она достаточно быстро стала распространяться по миру. Её видели не везде, но те, кто сталкивались, претерпевали изменения достаточно плачевные и заразные, чтобы очень быстро люди стали бояться и говорить о ней с опаской. И, кажется, не имелось - просто не существовало - никого, кто способен бы был хоть что-то сделать с этой странной болезнью, кроме отца. Который то ли чувствовал и находил пораженные места, полные людей, нуждавшихся в помощи, да приходивший к ним как Спаситель, то ли они чувствовали его, ведомые жаждой жизни или не причинения вреда тем, кого любили. Сомнус не знал, но начинал видеть некоторые вещи. И задавать вопросы уже не родителям, но самому себе. Своим глазам. Своим ощущениям. Но не этим... пораженным людям, никогда не просившим ни о чем, кроме ка ко спасении собственной жизни; и и никогда не интересовавшихся ценой, как и они сами никогда не оспаривали дар богов, избранный для их семьи путь и устройство мироздания.

Однако помимо людей и скверны Сомнус наблюдал и за другим. За фигурой куда более значимой и важной для него: за отцом. И иногда - буквально сейчас - ему казалось, что с ним что-то происходило. То ли интуитивно, то ли наблюдательность, то ли заложенный прагматизм, что когда-то вполне мог взять и над сердцем, и над всем прочим. Когда-то, когда гормоны немного отпустят, а максимализм найдёт своё лучшее из выражений, приняв какую-то из истин как ответы на свои главные вопросы. Пока ещё держащиеся на родителях, в том числе за неимением альтернатив - в принципе, в мире, вообще.

Они видели много здоровых людей: да почти все, по сути, не заражены скверной, живя своей жизнью. Но опасаясь. Как раз тех, кто сейчас в нетерпении выстроились в очередь, будучи слепым, глухим, больным или просто с трудом сдерживая то, что происходило с их внутренним миром. Скверна, кажется, влияла на людей не только поражением тела, и отец как-то говорил о том, что дело в душе; потому так важны альтруизм и любовь, ведь их жаждет и достоин каждый человек. Сомнус не оспаривал. Это и в самом деле имело смысл.

Однако и того количества людей, что не были здоровым большинством - этого достаточно, это совсем не мало. Будь то даже каждый тысячный или каждый пятисотый, вы посмотрите на очередь, что выстроилась в одном лишь поселении. А путешествовали они много и часто. Отдыха отец почти не брал, жалея их всех: кто-то, услышав о Целителе, преодолевал огромные расстояния, кто-то переезжал, а кто-то из последних сил выходил из дома, чтобы получить надежду на исцеление и жизни. Отец не желал заставлять их ждать. Он желал видеть их живыми и здоровыми. Но... Сомнус не уверен, что тот думал о себе. О собственной жизни и собственном здоровье. И, как бы не любил, но и собственной семье тоже. Той, что заканчивалась с исцелением находилась за пределами долга. О Сомнусе, скорее даже, ведь супруга неизменно двигала его вперед, не останавливаясь и, от части, не позволяя этого делать. Они преданы своему делу. Людям. Миру.

Сомнус не вмешивался, никому ничего не говорил и просто наблюдал. Он слушал, чем говорили люди, разглядывал их, рассматривал поражения. Кому-то, кто нуждался в помощи, помогал дойти, встать или присесть, невольно задумываясь о том, как же эта зараза могла передаваться и скольких поразила, пока эти люди добирались сюда: от касаний? От чего-то ещё? Эти мысли ещё не задалбливали, но уже присутствовали где-то на краю сознания. Сомнус был наблюдательным и неглупым юнцом. Этим и та кон заботился о родителях, что часто забывали сами о себе. Он - нет. Старался не.

Отец исцелял уже не первый час, ничего не ел, лишь пил воду, а люди всё не кончались, подобно ведомым волей жить тянулись к блаженному, даже и не задумываясь о том, чтобы дать ему время на отдых. Сомнус, снова, не мешал, лишь подносил воду и помогал с очередью, как и когда просила мать. Лишь в какой-то момент наблюдений ему показалось, что отец... его руки... их цвет. Больше Сомнус никуда не лез и, устроившись в стороне, стал пристально наблюдать за отцом. На тем, с какими лицами приходили эти люди, и за тем, что происходило с родителем. Отчего-то вперемешку с гордостью в нём мешались не очень хорошие чувства. Неприятные, досадные. Что-то беспокоило.

Отцу стоило бы отдохнуть.
Сомнус бы... Взгляд замер на той старухе, на которую буквально отозвалось нутро, словно ошпаренной чем-то резким. Волосы по всему телу встали дыбом, и всё внимание подростка собралось на этом взаимодействии: Целителя, отца, и этой старухи, что... как она сжимала его руку, как она тянулась, как она... человек ли это? Сомнус смотрел и, не замечая, как буквально сжал губы, скребя зубами, неспособен был увидеть в ней человека. Совсем. Но отчего-то видел - или пытался увидеть - отец.

Что положено делать в таких ситуациях? Что обычно делали с теми, кого уже не вернуть? Как она попала сюда и... почему Сомнус не увидел её прежде? Он бы не позволил ей добраться до отца. Своим способом. Руки целителя буквально менялись в цвете - у подростка аж в глазах пульсировала от напряжения, он словно сокол видел все детали, ощущая небывалую досаду, раздражение и фантомную боль где-то в сердце - и даже что-то в висках Ардина словно бы разнеслось четным нечто по крови, на несколько секунд накинув отцу и годы, и усталости и... Почему. Сомнус. Её. Допустил?

Что ему делать? Хотелось оторвать и увести её, но здесь слишком много людей, отец разозлится и всё равно захочет исцелить её, пуще прежнего, потому что... Ай.
Подойдя ближе к отцу, с концами плюнув на остальную толпу, он объявил, что тем стоит подождать теперь и, не позволяя родителю сопротивляться, оттянул его подальше. Тот ощущался иначе. Его вес стал другим, его самого как будто бы стлало... меньше. Но больше чего-то ещё. Чёртова старуха. Сомнус настолько переживал и лился,увидел настолько много, что даже не обратил внимания, что сказал отец, что сказала она, что гвоздили в толпе и как её вообще отправили обратно. Это чёртово исцеление заняло вечность, и эту вечность сердце юноши отбивалось и сжималось, а необъяснимые беспокойство и горечь заливали душу.

- Отец, хватит. На сегодня. Тебе нужен отдых, - заглядывая в эти глаза и не отпуская родителя, держа его за руку. Ту, что исцеляла всю эту заразу их тех, кто даже не удосуживался... Чёрт, отчего же так горячо внутри? - Иначе тебе станет хуже, если ты продолжишь, - а... Ардин когда-то думал о себе? Сомнус с досадой добавил, вдохнув носом. - И тогда от лечения будет меньше толку, а люди жаждут результата, - покачал головой, не замечая, как сильно сжаты губы. Выдохнул. - Та старуха... Это было слишком. Поймём, отец, - не Целитель. Не только.
[icon]https://i.imgur.com/OecjBXL.jpg[/icon]

Осуждал ли?
Это не самое подходящее слово.
Видел ту сторону, что тяжело заметить не со стороны. Ведь у Целителя имелось то, чего не было у самого Сомнуса, потому он никогда не понял бы его в полной мере, был не способен - как ни крути - поставить себя на его место и всё такое. Никто был бы не способен. Ни поставить, ни посодействовать, ни заменить. В том дар, но и в том же слепота Целителя: своей исключительностью он закрывал себе глаза, совершенно забывая о том, что помимо божественной силы у него имелось человеческое тело. Стоило думать о себе, и сейчас, не упуская из вида ни рук, ни вен, ни цвета лица своего родителя, Сомнус как никогда прежде чётко и ясно понял это, так и не сумев заменить эту пролетевшую мысль никакой другой.

Разумеется, он переживал.
Разумеется, он беспокоился.
Осуждал ли?

Молодой человек покачал головой, глубоко вздохнув с прикрытыми ненадолго глазами.

- Сила, врученная тебе богами, не дана никому более. Я понимаю, почему тебе так важно не терять время и давать надежду каждому, - после достаточно продолжительного, много чем заполненного молчания, его голос прозвучал неспокойным, но ровным. - И что больше такого никто делать не способен. Что ты поэтому не можешь даже допустить мысли о том, чтобы тратить время на себя, а не на людей, или помогать не всем. На людей, которые нуждаются. Постоянно, - предложил отцу выпить, пристроившись рядом с ним. 

- Посмотри на них всех, отец, - кивок в сторону, на толпу. - Они не закончатся никогда, а ты один. Понимаешь? Один, - чуть наклонился. не случайно задевая своим плечом плечо той руки, что была поражена.

- Я не... - взгляд принялся наблюдать за той старухой, что виделась даже с дистанции. - Я не говорю, что ты должен прекратить. Ты нужен им. Но, отец, - насупился, наблюдение явно вызывало что-то неприятное, потому после небольшой паузы скосился на Целителя, - в итоге цена каждой жизни не одинакова. Тебе не стоит отдавать себя каждому.

Сомнус повернулся к нему всем корпусом, подмяв одну ногу под себя.

- Вот скажи, к примеру: скольких ты мог бы исцелить заместо той старухи, что проживёт ещё пару лет, если Боги будут к ней щедры? Сколько молодых или сильных, кому даны ещё долгие годы и возможность создать многое? - в толпе имелись и такие. Стариков меньше прочих, ведь им жить оставалось меньше, и многие либо быстро поглощались, либо сдавались, понимая, что есть те, кто нужнее. Их Сомнус со своей позиции максималиста уважал наиболее других. Не потому, что они не достойны жить и понимали это, но потому, что знали, что Целитель один, и, выбирая между жизнью своей и своих внуков, выбирали второе. Внуки бы родили новую жизнь, продолжили бы род, а что старики? Те, которые озлобленные, в которых по глазам видно - одна вредность и ничего не будет.

- Такие, получив исцеление, возродили бы свой боевой дух, стали бы активнее помогать другу другу, облегчая твою ношу. Тогда ты бы получил поддержку, отец, всех тех людей, которых так любишь, - когда юнец говорил об этом, рассуждал, в нём и самом ощущалась эта энергия. От части, хоть и гневно, но он в том числе проецировал себя на них, ведь Сомнус - это тоже человек, и таких людей много; это ведь объективно. Ему не было всё равно на будущее и на людей, так и не всем, но многим людям также было не плевать.

- Когда ты не щадишь себя, не отказывая своему большому сердцу, то... Просто подумай: если с тобой что-то случится, что делать им? - нахмурился. - А что тогда делать Матери? И мне. [icon]https://i.imgur.com/OecjBXL.jpg[/icon]

[icon]https://i.imgur.com/OecjBXL.jpg[/icon]Хмуриться не прекращал на протяжении большей части речи родителя, делая это то более выразительно, то ослабляя напряжение, как и взгляда от отца не отводил. Сомнус не был из стеснительных, не избегал прямого взгляда людей, не боялся прямо смотреть сам, да и в целом был открытым, уверенным и пробивным ребёнком, теперь вот юношей. Под стать своим родителям. Может быть к иному не располагал мир, может быть к иному не располагали его примеры перед глазами, а может иного - иначе - в него просто не вложили боги, как поступили с Целителем тоже. Каждый в их семье упёрт и упорен по-своему, никто в их семье не слабое звено, никто не сдавался и не уступал, каждый являл собой силу и стойкость, и потому они прекрасно делали своё дело, независимо от того, находились ли вместе или порознь. По крайней мере, подросший Сомнус стал замечать это. Помимо всего прочего, конечно же.

Его брови, а там и лоб, немного расслабились лишь когда отец уверенно заговорил про своё состояние, про наследие; когда продемонстрировал то, как растворилась скверна. Где-то к тому моменту юноша практически полностью расслабился, насколько это было возможно: свет Целителя действительно имел особые свойства, как и своё влияние оказывал его авторитет и уверенность. Но таким Целитель был всегда, а вот строгость и, что самое действенное в случае Сомнуса, здравый смысл - это успокоило его больше другого. Он до сих пор подозрителен, он до сих пор знает, что именно увидел и какие выводы из этого напрашивались, но не способен был отрицать, что слова отца не лишены здравого зерна тоже. Действительно: возможно, юноша не неправ полностью, но местами преувеличивал, сгущая краски. Они бесспорно не были светлыми, но точно не черны, как более не черна рука Целителя, снова улыбавшегося, полного спокойствия, смирения и воли. Ведь, действительно, таких людей как они - особенно как Ардин - больше не было, и раз боги решили, что должен быть лишь один, значит этого достаточно; если нет, то смысл от подобной затеи, дара и предназначения в самого начала, да? Родители не являлись единственными, безусловно полагавшимися и верившими в богов. Сомнус был их сыном, Сомнус верил столь же яро, имея молодое сердце, горячую кровь, холодную голову и мир, нуждавшийся как в вере, так и в действиях.

- Мне не всё равно, я беспокоюсь. Вот и всё.

В конечном счёте, он сдался. Не совсем, но на сегодня: по отцу понятно, что тот желал свернуть тему, что она не вызывала довольства, что она нагружала его, в то время как нагружать его - по мнению Целителя - должно было другое. Люди, ради которых каждый из них и жил. Тоже не без доли здравого смысла. Мысли свои Сомнус оставит при себе, а родителю лучше даст поддержку и подставит плечо. И на этот раз тоже. Пока ещё не оспаривая право слепоты.

- Возможно, у меня слишком много свободного времени? - он пожал плечами, улыбнувшись одним уголком губ. - Я всё ещё ваш сын, знаешь ли, потому аргументы про отдых по определению не принимаются. Табу. Или я не Люцис Кэлум, в самом деле, - шутка, конечно, основанная на исключительных фактах; Сомнус таков. Если отец и мать занимали себя чужими жизнями, забывая про свои собственные, то и наследник не имел права действовать иначе. Они могли дружно упрекать друг друга в переработке и гипер-ответственности, в самом деле, и это было бы справедливо. Семейное. Выданное богами, подписанное необходимостью.

Только всё успокоилось, казалось, и перешло не в стадию принятия, но не оспаривания. Только всё вернулось из вопросов к простому молчанию - даже при наличии слов - и недолгому нахождению в компании друг друга, без всех прочих, страждущих не исцеления, но внимания самых близких, как... Сомнус даже немного внутренне вздрогнул и оживился, вскочив на ноги. Они все тут в каком-то смысле готовы к различного рода ситуациям: люди приходили всякие, как правило  больные [зачем приходить помогать или поблагодарить, когда лучше потратить это время на выживание и собственных детей], пораженные скверной в совершенно разных масштабах, потому агрессия, страх и провокации - это то, что имело место быть. Но сейчас вопль был особенным, смешанным, и Сомнус почти готов поклясться, что помимо человеческого голоса там было что-то ещё.

Люцис Кэлумы среагировали практически мгновенно, подорвавшись поверить, что там было. Сомнус даже устроил руку на рукояти клинка за спиной на случай, если пригодится. И, если честно, увиденное после нескольких секунд ступора и оцепенения только и вызвало желание, что подорваться с места и порешать это. Независимо от того, сможет или нет. Потому что: люди, хоть и больные, и среди них эта... это... не человек даже, лишь едва уловимые остатки той ткани, в которую, кажется, была облачена та старуха. Но это юноша заметит позже, сейчас же вся картина в целом щёлкнула омерзением и наглядностью. Вот она, разница между людьми и... вот этим. Вот оно, воплощение самого ужасного.

Нужно позаботиться о том, чтобы люди уцелели, чтобы их увели. И чтобы никто более из толпы не обратился в монстра тоже, хотя настолько тяжелых случаев сегодня вроде как не было. Наверное, после определенной стадии зараженные обычно просто теряли волю к исцелению, потому их и не было; нет человечности - нет и тяги. Сомнус не знал точно и сейчас об этом не думал.

- Но... - уже собирался было возмутиться, однако смешанный взгляд отца и его слова заставили замереть, поджав губы с некоторой обидой и резким ощущением несправедливости. Однако в глазах Целителя были такая строгая решительность, смешанная с просьбой, что Сомнусу пришлось напряженно кивнуть, насупившись. И послушать.

Стоило бы помочь остальным или вроде того, хотя гвардия вроде бы как держала данный аспект под контролем, как и мать, однако юноша был просто не в состоянии оторвать взгляда от монстра. Вернее, от отца, что направился к нему. Отчего-то весь мир Сомнуса замер в этом наблюдении, странным образом тошнотворно затрепетал, отрезав всё остальное. Широко и жадно раскрыв глаза, напрягаясь всем телом, он спустился чуть ниже с холма, сам того не замечая, для того только, чтобы, не приближаясь, иметь возможность увидеть всё. Не ослушается - пока, - но и не застынет совсем.

Целитель говорил, что спасти нужно пытаться каждую жизнь. Что спасти можно каждого [или едва ли]. Эту жизнь он только что спас, но она сама по себе не желала спасения, раз... Сердце пропустило удар. Впиться взглядом в эту картину. Слова словами, дело - вот что имело смысл. Он наблюдал за делом. [icon]https://i.imgur.com/OecjBXL.jpg[/icon]