Versus |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Versus » Недавнее прошлое » Royal Arms are calling out for you [2017]
Ардин & Ноктис
Окрестности Люциса | лето 2017
| Даже у тех, кто жив слишком давно, чтобы до сих пор считаться [оставаться] живым, может быть своя трагедия. Трагедия, что неизменно о личном. И приводит, конечно же, к противоположно-подобным себе: слишком мертвым, чтобы быть живым, но тоже наделённым бременем. Способен ли гул в древних стенах заглушить остатки больной души, что сам в себе спровоцировал? |
[icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
Траур в Империи не затянулся дольше положенного срока. При всей любви людей к первому принцу никто не посчитал нужным растягивать церемонии на более продолжительное время и сам Император повелел возобновить обычную жизнь столицы как можно быстрее, укутывая одеялом повседневности на мгновение мелькнувшее горе. Никто не сопротивлялся - житейское сознание подсказывало людям, что не случилось ничего непоправимого, поскольку живы и второй принц, и принцесса, а император в добром здравии; скорбь прошла и ушла, а их жизнь продолжилась, неизменная и скучная, не имеющая никакого смысла кроме того, чтобы стать прахом под ногами будущих поколений.
Если Ардину и хотелось выйти на улицы имперской столицы, обрушивая весь свой арсенал с небес карающим дождем из стали и неуместных слез за то, что люди живут дальше, разговаривают, смеются и попросту ходят по земле, то удержала его от этого действия вовсе не рациональность, а вовремя легшее на стол донесение о юном Принце Люциса с приложенной смазанной фотографией юноши в черной одежде. Ноктис Люцис Кэлум покинул Инсомнию не далее как несколько дней назад, но на этот раз направился не в ставку действующей армии и вовсе не в зону боевых действий, но в неизвестном направлении совместно с небольшой группой давно знакомых Ардину сопровождающих. Довольно опрометчиво на взгляд Проклятого. Вот только если для наблюдателя выбранное направление передвижений группы казалось бессмысленным, он сам прекрасно представлял финальную точку этого маршрута. Листок бумаги смялся в руках легко и просто, до неприятных порезов на ладонях, которые скверна затянула быстрее, чем он успел моргнуть, тем лишний раз напоминая, кого единственного она возлюбила и возжелала, для прочих по-прежнему оставаясь только лишь проклятием. Словно бы не была таким и для него, но... Ардин смотрит на свою ладонь - отвратительно живую, переполненную жизнью и смутно вспоминает руку другого человека поверх белой простыни, высохшую, с натянувшейся на кости хрупкой как пергамент кожей и истончившимися пальцами. Скверна выжрала все изнутри, упилась чужой жизнью, а ведь обещала, шептала, уговаривала, твердила - все будет как ты хочешь, не случится того, чего ты боишься. А Ардин, слепой глупец, словно бы забыл о том, что всегда бывает непоправимо.
Та самая скверна, что прежде [недолго] бежала по чужим венам, теперь клубится в солнечном сплетении, отдаваясь эхом иной личности то ли в виски, то ли в сердце. Канцлер спокоен более обычного, более обычного рассудителен и внимателен, но лишь до поры, пока эти воспоминания сильны и не растворились в потоке всех иных, не перемешались с ними и не стали еще одним фоновым гулом для его переломанного "Я". Ардин свои ощущения понять не пытается и не регистрирует, ощущает лишь как острые грани прошлого распарывают горло насквозь и сквозь эту зияющую дыру вытекает наружу надрывный свистящий вой, пока губы шевелятся впустую, отдавая приказы.
Ноктис в памяти Канцлера присутствует перманентно, но глухо и слишком близко, как в слепом пятне. Ардин чувствует его присутствие, но не торопится замечать или посвящать ему свои мысли, скачущие в черепной коробке как всполохи слишком быстрой кардиограммы. Но теперь Проклятый запоем проглатывает всю накопившуюся за два года информацию, смещая фокус внимания на Ноктиса, выпустив было его из поля своего зрения после их последней встречи. На то были причины, были смутные и недолговечные ощущения пресыщенности и тошноты, которую можно разрешить единственно обоюдным убийством, совершенно невозможным тогда. Забылось. И вновь кажется, что нет на свете ничего важнее и интереснее, чем юный избранник Этро, что нет никого ненавистнее, чем Наследник Кольца Королей и как же так Проклятый забыл об этом? Что в его агонизирующей не_жизни могло бы затмить желание узнать о том, что приготовила ему дражайшая Матушка? Что могло быть важнее необходимости прочувствовать близости собственной смерти? Ее возможности? Альмерикус? Аристэеус? Ардин отмахивается от этих имен, как от назойливых мух, не обращает внимание как они впиваются в спину теми забытыми крюками, на которых он провел столетия. Ардину легко забыть не забывая, помнить и не удерживать в памяти, не умея избавиться от этого перманентного ощущения пустоты, которую никогда и ничем не заполнить.
Проклятому не приходится долго выслеживать Принца и его свиту, достаточно найти ближайшую точку высадки и направится по собственным ощущениям в ту сторону, куда тянет сплетающаяся в груди скверна. Темнота условного вечера не является для Ардина помехой и он без особенных проблем находит разбитый в пустыне лагерь, не столь далеко отошедший от последних поблизости деревушек. Похоже, Ноктис не желает компании посторонних или имеет на то другие причины, которые Проклятому не слишком интересны. В любом случае, куда удобнее приблизиться к Принцу вдали от всякой толпы, к которой Ардин сейчас испытывает первородную ненависть. Куда проще остановиться в темноте на границе со светом и дождаться, пока Принц заметит его и приблизится, оставляя товарищей позади.
Ноктис, должно быть, очень изменился за это время, оставаясь статичным и постоянным, что Ардин чувствовал в нем с самого его детства. Анализировать Наследника Проклятому скучно, но те или иные замечания прорываются сквозь призму ощущений и облекаются слова против его желания, следуют привычным людским мыслям о вырастающих детях, о текущем времени, о прошлом и будущем, которых для Ардина в общем-то не существует.
- Сколь неожиданная встреча, дорогой Ноктис! - с привычной манерностью произносит Ардин, прижимая руку груди в легком поклоне. Быть может это обращение уже не уместно для того, кто не является ребенком, но даже Регис не способен перешагнуть пропасть, что отделяет Ардина от них; они все для него - дети, они все - на одно лицо, стирающееся в его памяти почти мгновенно, чтобы проступить собирательным образом, очень уж похожим на Сомнуса. Но принца он узнает-вспоминает мгновенно, пусть и не замечает существенных изменений внешне, - Как неожиданно, что мы выбираем столь схожие места для прогулок, вблизи королевских гробниц. - Проклятый поднимает голову к небу, на котором не видно звезд и щурится несколько минут в полном молчании, будто и не он был инициатором разговора или забыл о присутствии Принца подле себя. - И много ты уже собрал, Нокт? - неожиданно серьезно уточняет Канцлер после этого молчания, - Полагаю, обошел почти все известные, я прав?
Отредактировано Ardyn Izunia (01.07.20 15:04)
Ничего и никогда Ноктис так сильно не ждал, как окончания учебы. В этом году и в принципе. Летних каникул, если хотите. И если от самой школы не сбежать, потому что с отцом пришлось - удалось - договориться наиболее понятным языком силы, то вот от пустой траты времени в Инсомнии - вполне.
Прежде [первое время] принц стремился вырваться за пределы столицы, чтобы там находить мутантов или, бедный Драутос и Кор, напрашиваться на какой-то бой с имперцами, что время от времени происходили то тут, то там, как правило ничем не заканчиваясь и ни к чему не приводя. И тем не менее. Кажется, только во время подобных занятий Ноктис ощущал себя если не свободным, то максимально непринуждённым, на своём положенном месте; не бесполезным, пускай даже и оставался подростком с магией и потенциалом, но всё-таки подростком. Ему также повезло несколько раз проваливаться в иные реальности, где, в общем-то, тоже приходилось сражаться, и это правда служило лучшей из тренировок, когда тебе ни руку помощи, ни плечо, ни меч не протянут. И тем не менее, и при этом всем, и так далее, и вот мы здесь.
Империя? Ну, не его дело, что у них там происходило. Люцису и без того проблем хватало; может, из-за траура и внутренних перестановок на какое-то время конфликт приутихнет снова, может нет. Это уже дела отца, дипломатов, судьбы, да чёрт знал чего. Ноктис многое смекал, но мало чем интересовался. Его обязанности - они все в кольце Люциса. В его внутренней структуре, его скелетах, его подкожной гнили, в чужих магитеках на пока ещё люцинской земле. Для всего остального существовали свита и каналы Региса. Нокта нынче интересовали совсем иные вещи. И, в общем-то, весьма себе долгоиграющие, потому что останутся при нём до конца жизни.
На этот раз принц не стремился на поле битвы, даже не уточняя, намечалось ли какое-то противостояние в принципе. Он даже почти не за мутантами ездил, чуйка на которых в последние годы начала развиваться семимильными шагами, отчего присутствие таковых ощущались им едва ли не чесоткой и аллергией. О, нет, нынче Ноктис имел немного иную цель, что по воле случая могла включить в себя каждый из данных пунктов, но они в свою очередь не являлись самоцелью. Самоцель - это Оружие Королей, разбросанное по всему Люцису.
Нокт не совсем понимал, почему отец, нынешний Король, не заинтересовался этим арсеналом, собрав-создав свой собственный, однако стоило узнать об этом, так точно решил, что сам пренебрегать не станет. Потому что тогда бои будут занимательнее, возможности шире, силы больше, интереса куча, а может... ну... обеспечит принцу немного веры в себя как наследника? Нет, с самооценкой у него по сути всё в порядке, просто факты и понимание наличия у себя неких дефектов и недостаточность ни то величия, ни то интереса, ни то чего-то ещё. Ноктис способен на большее, вот то себе и раздобудет, в общем-то. К тому же, имелся в этом некий интерес самой ситуации: обычно Оружие Королей "собирали" новые правители, когда получали Кольцо Люцисов и всё такое. Ноктис же до сих пор являлся принцем, изначально имея кучу сомнений, что оружие вообще станет ему подчиняться, ведь он, ну, не король. Но вот уже три орудия при нём, то ли потому, что лишь байки, то ли потому, что действующий правитель не заинтересован; может почему-то ещё, но Нокту явно не узнать. Он, между прочим, последний год все каникулы и возможности неделю-другую прогулять тратил на гробницы. А их куда больше, чем тринадцать: имелись и пустые, и разрушенные, и вовсе не для оружия созданные; прощупать стоило каждую. А ещё локации, чёрт подери, одна дальше другой. И тем не менее, процесс принца занимал: он видел мир, свою страну, сталкивался с чудовищами и не был окружен обилием людей, лишь только самыми верными и самыми понятными ему, ставшими той самой пресловутой свитой, без которой не обходился не один Король. Это просто невозможно, и наверное к лучшему: иначе бы и без того достаточно одинокие Люцис Кэлум все как один сходили с ума от одиночества, скатившись до критической точки невозможности управления страной. Ай, снова слова мимо кассы. Вероятно, вынужденно прочитанные под давлением и надзором Игниса книги по истории, альманахи Цитадели и прочее чтиво оставляли свой отпечаток. Ну и ладно, ну и пусть, лишь бы только к чупакабрам и имперцам пускали. А школа скоро закончится. Мечи же не закончатся никогда, оставаясь с Ноктисом до самого его последнего вздоха.
Ребята уже отбыли из Инсомнии и перебрались на основной континент, однако пока не продвинулись далеко вглубь. За раз даже с учетом наличия транспорта объездить много мест не получится, потому что время ограничено и всё такое. Однако план уже составлен, местность в должной степени изучена, все подготовлены. Топливо, техническая проверка, средства связи, какие-никакие деньги, еда на первое время и, конечно же, луна - это уже более чем достаточно, не так ли?
Лагерь разбили в нескольких милях от ближайшего поселения, дальше - дичь, там может и не получиться поспать вовсе из-за того, что мутанты буквально множились едва ли по часам, а потому выспаться бы не вышло, да и дороги чем дальше от столицы и крупных городов, тем более отсутствующие [как и любые признаки цивилизации да не-запущения]. И сейчас как раз наступило время отдыха, когда все разбрелись по палаткам после вкусного ужина Игниса, приготовленного на костре из подстреленной дичи. Все, кроме, разумеется, Ноктиса.
Дело ли в том, что луна это луна, и нужда в ней стала хронической, независимо от того, имелись на горизонте те, кого можно окунуть в собственные кошмары, порубив к чёртовой Этро, куда им всем и положено. Или в том, что всё та же луна... да, наверное дело именно в ней, как ни крути, однако просто взять и сходу уснуть у Ноктиса, как и всегда, не получалось. Он как обычно в подобные дни, когда вставился-но-никого-не-разнес, ляжет позже остальных, уснув только когда почувствует, что рядом никого и ничего. Уснет крепко, надолго, так, что хоть будильник в мозг вживляй - не поможет, не поднимет, а потом, когда пробудится, будет счастливо дремать везде и всегда, когда представится шанс. Накапливать энергию для боя, жизни и дел, считайте, потому что мальчик взрослел, а жизненных сил у него больше не становилось; судя по допингу и его роли в быту, как раз наоборот.
Так вот. На этот раз спасть хотелось, но не получалось. Что-то не давало улечься, мешало, не болезненно, но раздражающе царапало ни то висок, ни то шейный позвонок, вынуждая не усыпать. В конечном счёте, когда все утихли, принц не выдержал и выбрался из палатки, чтобы прогуляться: он знал и не знал ощущаемое им одновременно. Точно испытывал подобное прежде, но уже позабыл в обилии мутантов и больных людей кругом, когда именно. Разум помнил, что после такого ощущения всегда наступало облегчение, и это чем-то походило на луну своими кошмарами. Только от кошмаров луны не тошнило, а от этих - не кошмаров - что-то оседало ни то на нёбе, ни то на коже. Когда же выбрался из палатки и прошелся немного, ощущение усилились, подступило к языку, к нервным окончаниям, к коже. Душное, горячее пекло без кислорода, что давит и душит; едкое, плотное и вязкое, но такое, что не отлипнет. Вот как это. Надо быть наготове. Их обнаружил мутант?...
По ощущениям тянуло в конкретную сторону, к совсем невысоким достаточно сухим холмам, практически у подножья которых они разбили лагерь. Там показались какие-то очертания и Нокт, не позволяя себе думать слишком далеко, закинул призванный меч, что въелся в землю, и перенесся туда следом, выхватив из земли да будучи готовым...
- ... Ардин?! - он ни то насупился, ни то шире раскрыл глаза. Вот же, чёрт, это то самое ощущение, точно. О, не нужно быть на свету, чтобы различить фигуру канцлера, хотя тот непременно способен менять её очертания благодаря той жиже, что вызывала психосоматическую чесотку. Удивлен ли принц? Да, пожалуй. Потому что это земли Люциса, конкретно тут сражения пока не происходили, до Инсомнии в масштабах страны недалеко, а вражеский канцлер - здесь. Имел ли план? Шпионаж? Отвлечение внимания? Ноктис не отличался верой в людей, тем более не после того, о чём узнал и чем стала его жизнь, его дела, дела его отца, и Канцлер здесь и сейчас, вышедший на контакт - это не случайно, знак нехороший. - Ты забыл добавить "случайная", - однако меч рассеял: желал бы странный дед напасть, так сделал бы это уже. Тут что-то... другое. И это напрягало. Даже больше, чем присутствие сгустка всей скверны. Спать расхотелось в момент, мозг заработал на прекрасных скоростях.
"Он знает про гробницы? Следит что ли или имеет какие-то дела с оружием? Это его задача здесь?" - сверля взглядом казавшихся чёрными в ночи глаз.
- Какое это им... - одернул себя, едва качнув головой и скрестив руки. Нет, всё не просто так. Дед знает, что Нокт знает, и хоть думал по какому-то своему алгоритму, выдавал то, что выдавал, не случайно. - Что тебе нужно? - просто и прямо, без всех этих витиеватых речей. - Брось, ты знаешь, что я не поверю в неожиданность этой встречи для тебя, - потому что не нужно часто общаться, чтобы знать это. Достаточно просто быть принцем враждебной страны, вынужденным так или иначе оставаться в общем курсе дел; достаточно пару раз встретиться, оказаться во благо скинутым с обрыва или напичканным скверной во сне. Достаточно просто быть Ноктисом, чтобы понимать. И дело тут не в подозрении конкретно Ардина, а в том, что Канцлеру здесь присутствовать не стоило в принципе, в то время как "ночь" - не лучшее время для дружественных визитов для кого угодно без предварительного согласования. Только дедок неизменно странный, неизменно не нападал и неизменно что-то ни то оголял, ни то отрезвлял своим присутствием. Если не ударяться в детали недавнего траура, о котором знали даже в Люцисе [тем страннее]. [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
В пустыне ночи холодные, как те самые королевские гробницы, раскиданные там и тут по Люцису. Глупые и тщеславные потомки щедро рассыпали загадки своей смерти по выжженным помертвелым территориям, подстрекая тем любопытство и ненависть тогда еще пышущего яростью отмщения Ардина. Столетие добровольного одиночества, разделенного с мертвецами, не прошло для Проклятого Короля бесследно, пусть и осталось в памяти извилистым серым пятном, с редкими вкраплениями ярких цветов в промежутках. Если бы он захотел, то вспомнил бы каждого в хронологическом порядке, даже если последние Кэллумы были подобны мотылькам, чей период жизни мнился Ардину кратким сном. В разуме Отверженного для каждого отведено свое место, хотя места им там нет вовсе, только мутная и стоячая жижа перемешанных со скверной знаний и памяти. Вот только вспоминать их у него давно не было повода, да и какая разница, какой по счету и вообще какой на троне Инсомнии сидит Люцис Кэллум? Если не тот, второй, ошибочно названный Первым, да не Последний, после которого разверзнется пропасть блаженной темноты.
И вот один из них стоит перед ним во плоти, как будто бы неотличимый, но ощущающейся той самой разверстой пастью, в которую Проклятый был бы не против прыгнуть, утащив за собой и весь бесполезный мир. Мелькающие в сознании картинки доставляют Ардину смутное удовольствие, отражающееся на лице неестественно широкой улыбкой, рассекающей скулы как трещина.
- Отчего же? Я не ожидал встретить тебя конкретно в это... - Проклятый делает драматичную паузу, вытаскивает из нагрудного кармана круглые классические часы и смотрит на остановившиеся стрелки ровно два вдоха и выдоха, - Время. А вот про случайность добавил ты сам, а я, как видишь, не сказал ни слова.
Вся обыденная манерность выходит натужной и неестественной, но далеко не так, как бывает обычно. Ардин движется как кукла, которую дергают за веревочки два разных мастера, будто координация движений дается ему с большим трудом, а все силы уходят на то, чтобы удержать в себе рвущуюся наружу эбонитовую дымку. Если Ноктис видится зубастой пастью, то эту пасть Проклятому хочется сожрать в ответ, от всех душевных щедрот ассимилируя заблудшего раба матери со скверной в себе. Чем не свобода, а? Чем не бескорыстие и не альтруизм, о которых Аристэеус рассуждал в особенно благодушном настроении.
- А в детстве ты даже называл меня дедушкой, Нокт, - мечтательно тянет Ардин, прищуривая золотящийся кислотным правый глаз. - Надо же, мой принц, прошло столько лет, а вы ведь еще живы, - заканчивает невпопад, имея в виду вовсе не то, что произносит. Называть мертвеца живым как-то неправильно, но Ардин словно бы встряхивает сам себя, выныривая из перемешавшегося моря воспоминаний.
Ситуация нарочно повторяется спустя четыре с лишним столетия: он, разбитый и склеенный наспех как фарфоровая ваза во второй раз после Эры, и мертвые Короли и Королевы Люциса, отсчитывающие годы своей жизни в те времена, когда его собственное бытие текло вязкой рекой безвременного заточения. Что Проклятый желал знать, разграбляя их могилы и взывая к их духам? Что он хотел увидеть, вглядываясь в каменные лики, скрытые за затейливыми и устрашающими забралами? Их неудачу? Их падение? Их тлен? Их награду? Примеряя на себя вовсе не хрустальные гробы тех, кто пошел по его стопам, не ведая его имени, Ардин ни в одном не находил себе места, но из редких унес слепки тех, кто пожелал прислушаться к нему самому.
Его душа желала повторения. Подобно закольцованному сознанию собственных предков, он жаждал вернуться к той точке отсчета, с которой началось его загнивание, желая то ли обрести дыхание на новый виток последовательности, то ли сгнить окончательно на потеху Этро, переигравшей его в очередной партии. Проигранное сражение за душу Альмерикуса равнялось проигрышу в целой войне, но у Ардина уже не осталось зубов, чтобы стачивать их в порыве лютой ненависти. Если бы не окольцовывающая запястья хватка прохладной личности мертвого имперского принца, Проклятому бы не достало труда шагнуть к последней грани, где кроме скверны нет ничего более, даже его вытертой воли. Так ли начинался желанный апокалипсис? Должно быть, но тогда Ардина бы уже ничто не волновало, разве что смутное сомнение в том, готов ли к своей роли несчастный Король Света.
То, что трепало душу, одновременно ее и отрезвляло: плясать под дудку богов казалось отвратительным и если в том и была задумка играющейся с душой Альмерикуса Этро, то тем сильнее желалось не двигаться по предусмотренному ею сценарию, упрямо ломясь сквозь колючие кусты вдоль заботливо проложенной дороги. Кто в здравом уме пожелает вложить оружие в руки своему убийце? Пожалуй, только Ардин. Он смерти молится по-своему, но Смерть вряд ли рада молитвам своего самого верного почитателя. Ардина это не останавливает - коли так, то свою волю до матери он донесет иначе.
- То, что мне нужно, ты дать мне еще не в силах, - сумрачно выдыхает Проклятый, стягивая с лица последнюю человечность. - Зато у меня есть то, что я могу дать тебе, как и всегда, в обмен на твою компанию.
Скрывать очевидное нет смысла и сил - это очередная сделка по обычным правилам, когда каждый из них притворяется, что предложенные условия довольны и достаточны для того, чтобы они проводили вместе отмеренное время из-за них единственно. Ардину кажется, что сейчас они могли бы сцепиться и в самом деле, почти доведенные до этого состояния то ли пропастью в два недолгих года, то ли пляшущей нестабильностью скверны и обострившимся чутьем Ноктиса. Могли бы, но это было бы облегчением для второго, но никак не для первого, которому потребно нечто большее, чем краткие мгновения в посмертии.
- Я знаю те гробницы, о которых нет ни единого упоминания и могу отвести тебя к ним. Это не так уж и далеко, - Проклятый делает несколько шагов прочь от места их разговора и останавливается, рассматривая собственные ногти, - Займет сутки или двое. Вот только твоя свита с нами не приглашена, юный Принц. – не угроза, не насмешка – просто констатация факта, гласящая о том, что в их обоюдном взаимодействии эти трое лишние. - Даю тебе пару часов подумать и после улетаю. Полагаю, отыскать меня ты и сам сумеешь.
Появление Ардина сродни черту из табакерки: всегда в нужное время, всегда в нужном месте, всегда не просто так и всегда по полному лишь ему понятным причинами, как и с одному лишь ему - может быть хотя ему - понятными мотивами. А черт с табакерки, как известно, это не друг, не брат, и вроде как враг, да вот и вроде как в каждом; прежде не просто так выпрыгивал. Потому то, что Ноктис настороже, то, что не ожидал этой встречи, то, что теперь искал подвох, будь то что-то личное или имперское, локальное и масштабное - это предсказуемо. Потому что раз Канцлер здесь и сейчас, значит хотел увидеть именно принца. Имел к нему слово, дело, красную ткань перед носом или что-то ещё, но точно по его душу. Просто потому что в данном случае это единственная истина, в которой Нокт не сомневался.
Здесь темно, а сегодня небо затянуто тучами. потому даже не раздробилось на Луну или звезды, лишив из тусклого, но хоть какого-то света. Вдалеке виднелась слабые огни поселения, но служили они скорее маяком, нежели источником света. Потому здесь темно и потеряться - это на нечего делать. Потому в куртку-плащ Ноктиса и встроен нагрудный фонарик, чтобы бороться с подобными недоразумениями, не плутать и видеть путь перед собой. Хорошо это или плохо в случае с Ардином? Как сказать.
Обычно канцлер нес скверну. Манерно, своеобразно, легко-тяжело одновременно, словно бы припеваючи в готовности излить её вот буквально в любой момент. Его естественное, почти постоянное состояние, что бы при том странный дедок не делал, что бы не говорил и как бы мимику свою не кривил. Там наблюдалась гармония, если подобное определение вообще можно отнести ко взаимодействию [бытию] со скверной, и у этого же имелся вполне себе читаемый как для Ноктиса привкус. Нескольких настоящих и не очень встреч схватило, чтобы отчетливо запомнить, даже если и не думать за пределами, скажем, новостей из Империи или данных разведки, где так или иначе периодически фигурировал канцлер. Сейчас же... Сейчас что-то не так. Всё тот же привычный стиль одежды, всё тот же Ардин, всё те же только лишь ему понятные мотивы и неожиданное появление, вот только... вы не видите? Не ощущаете? Не улавливаете разницу, иной оттенок, нет, концентрат в воздухе? Сейчас словно бы не Изуния нёс скверну, а она несла его. Как случалось с теми людьми, что уже были практически полностью поглощены ею, преображаясь в демонов, управлялись черной болезнью подобно куклам, безвольно, ломанно и неестественно [не органично]. Люцис Кэлум не способен объяснить свое ощущение рационально. Просто эта встреча не случайная. Просто Ардину от него что-то нужно. Просто он зачем-то сюда пришел; сюда и сейчас, практически в Инсомнию, словно бы оно не терпело никаких отлагательств. Не в этом ли привкусе дела? Не казалось ли принцу? Не чудилось ли? Он ведь, знаете. изменился за эти два года. Не в плане роста или навыков, но... в его жизни не стало больше этой самой жизни, зато поубавилось осязаемой реальности и личного смысла, как и целой горсти того, что молодым людям вроде него, даже если они Люцис Кэлум, свойственно приобретать. Кроме двух потребностей - быть на грани и отправлять к Воротам - словно бы ничего; ничего значимого, при таком-то огромном наличии внешних реакций, проявлений и действий. Ардин тоже поменялся?
Ардин близко. Слишком близко, даже если на деле прежде бывал куда ближе. Это всё она, скверна. Душная, вызывающая отторжение, заставляющая магию буквально биться и пульсировать я пальцах, чтобы в один момент порвать, рассеять, изничтожить её. Канцлер сейчас переполнен, отчего находиться рядом тяжело, давяще, раздражающе внутри костей, что не почесать, даже если сдерешь кожу.
Принц повел носом, словно бы ему перца насыпали, а он разве что только не чихнул, да уставился на деда в темноте с прищуром. Свет забавно падал на него, подсвечивая подобно фарам, однако эта чертова желтизна... хуже отражающих дорожных знаков, где они еще сохранились. Интересно, а его собственные, чувствующие источник скверны, ее переизбыток, да желавшие избавиться от этого, успокоить себя, землю и воздух, хоть сколько-то горели в ответ, но уже в темноте, без направленного на принца света фонарика?
- Снова? - неизменно щурясь и ожидая подвоха. Нет, их отношения нельзя было назвать дурными или плохими: сколько общих тайн имели, сколько всего видел Ардин в принце, чего даже Регис не имел чести [счастья] наблюдать, сколько вместе всего прошли и открыли. И тем не менее, Ноктис больше не ребенок. Канцлер неизменно враг. Принц теперь знает больше о мире, а скверна - испепеляющаяся - это теперь его топливо; разбавленное луной или без. С ней у него не могло иметься никаких отношений, кроме как уничтожения. И вот он, Ардин, теперь, здесь, вот так, вот такой. Сам не мог не ощущать того же, Ноктис чувствовал это. И вот он, Ардин, теперь, здесь, вот так, вот такой. Сам пришел за компанией Люцис Кэлума. Вот так. Зачем? Сто им двигало? В чем подвох? Если честно, узнавать не хотелось. Хотелось чистого воздуха, спать и делать своё дело. Но ведь с другой стороны... имелось в этом чесоточном раздражении что-то такое, знаете, подводное; что-то ещё. Чего не давало ничто больше, никто больше. Как и подозрения [первые ли признаки паранойи, этой любовно передающейся из поколения в поколения черты?] в нечестивых планах. Если так, то Ноктису необходимо знать и, по возможности, поставить в известность, если сделать ничего самому не получится. Принц не был гением, но и совсем дураком, вероятно, не являлся тоже. Он то ли знал, то ли чувствовал: в этот раз Ардин не станет демонстративно выпускать скверну, чтобы устрашить на манер "ты либо идешь со мной, мой дорогой принц, либо люди в этом клубе плохо кончат" - сейчас канцлер просто пойдет и сделает. Молча. Будь то ребята или кто-то ещё. А может и нет - мотивов этого человека Нокту не дано понять; пока еще; хотелось так думать и не задумываться над верностью данного утверждения.
"Что он собирается там делать?" - странно, конечно, слышать о гробницам от Ардина, еще и в качестве предложения очередной добровольно-принудительной экскурсии [так формируются традиции и привычки], но само знание канцлером подобного не удивляет. Если он таков и тот, как подавала это история [частично сам Изуния-Люцис-Кэлум], то пожил он немало, зная и эту страну, и все другие или большую часть так или иначе связанной с его интересами - вполне себе не дурно. Как и непременно видел в более ранние эпохи, когда и мир выглядел иначе, и солнечный свет являлся пускай и редеющей, но всё-таки бытовой привычкой, естественной и все прочее. Странно, если бы он не знал про гробницы, короче; особенно те, о которых не знали другие. Что тоже нехорошо: когда канцлер в курсе о локациях твоей страны лучше, чем едва ли не картографы... Вы уловили суть.
- Понятия не имею, что ты задумал, Ардин, - не отводя взгляд от отдалившейся фигуры, разумеется. - Но подумаю над твоим приглашением.
Ловушка? Вполне возможно. Один, без свиты, корабль, неизвестная локация. Нет, почему не нужны лишние глаза - это самое очевидное, для этого не обязательно привязывать капкан и вес такое, оно бы обоим насолило, но вот в остальном... Впрочем, даже если ловушка, принцу стоило бы понять её направление, её умысел и масштабы. Попытаться выбраться. Не получится у него - значит, мало у кого в Люцисе выйдет тем более. Не то чтобы высокая самооценка, просто знал цену некоторым своим навыкам, коими обычно не хвастались подростки, предпочитая нормальную жизнь и быт. Только врать не стоило: загадки ни для кого из них не выйдет, Ноктис явится. Придёт. Примет приглашение. Просто потому, что... потому.
Вернулся в лагерь только для того, чтобы настрочить сообщение на телефоне Игниса, прекрасно зная, где тот находился и имея на то право. Так-то уважал чужое личное пространство, просто некоторые ситуации предполагали исключение. Так, когда проснётся, мужчина обнаружит: "Мне нужно остудиться. Вернусь и двинемся". Игнис прекрасно знал, что под этим подразумевалось что-то из серии: "Я нашёл источник и мне нужно выплеснуть себя, пока меня не отпустит, не суйтесь под руку. Вернусь и буду паинькой". Или как-то так. Хорошо знать о повадках и привычках принца, не так ли? В каком-то смысле, с луной жизнь правда стала... подконтрольнее; ха-ха, ха-ха-ха. А ещё прихватил воду и мелкую ерунду в карманы на перекусить. Живое тело, а вы чего хотели. Все, включая Ноктиса, считали, что и дух тоже вполне себе живой. Аутисты в легкой форме - это тоже люди.
Найти Ардина, конечно же, большого труда не составило. Достаточно просто идти по оставленному им собственным присутствием следу, как и знать, что тот недалеко, иначе бы это всё не имело смысла: гоняться черт пойти де принц бы не стал, уж это точно какой-то дешевый цирк бы бы вышел. Достаточно, чтобы скрыть корабль - там локация, остальное по ощущениям горячего раздражающего перца, что, впрочем, вовсе не как пыль. Хуже, больше, все и сразу.
- Допустим, я уложился, - погасил фонарик на груди. - Неизменно понятия не имею, зачем тебе это, и именно потому будет лучше принять твое приглашение, - и лишь бы не думать о том, что принц вообще-то сейчас - снова - с канцлером буквально кровного врага, за сопротивление которому отец даже буквально сейчас, ока мирно спит, отдаёт свою жизни [те немногие её крупицы, что остались в нём; нет-нет, мурашки вовсе не расходятся по коже; просто в "ночное" время холоднее, чем когда "днем" пробивается тепло без света].
[icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
В темноте нет ничего интересного, равно как и ничего раздражающего, как в солнечных лучах, что цепляют Ардину кожу по щекам и хребту; цепляли, пока солнце еще имело власть над этим миром. Проклятый знает, что кругом кишит от мелких монстров и тварей покрупнее, но его они с успехом игнорируют, а от Ноктиса вовсе разбегаются и потому он чувствует его приближение еще до того, как неровное пятно света или тлеющие как раскаленные угли глаза показываются в его поле зрения. Проклятый ждет молча, просто смотрит и следит за каждым движением Принца прикипев к нему мертвенным взглядом и разлепляет губы для ответа лишь тогда, когда тот задает нечто похожее на вопрос. Будто прежде Ардину нужна была хоть малейшая причина, чтобы заговорить или иначе выразить свое мнение по малейшему поводу.
— Хочешь расскажу, зачем? — холодно спрашивает Первый, роняя голову на бок так изломанно, будто обрезали удерживающую шею леску. Темнота забивается в упрямую складку у уголков губ — без привычной улыбки лицо кажется скорбной маской в бледном свете огоньков, отмечающих габариты не изящного имперского корабля. Так сразу и не поймешь, шутит ли Проклятый или и впрямь готов поделиться чем-то за пределами иронии и лукавства, идущим прямиком из развороченных остатков души.
Взгляд сквозь мутную желтизну прежний: цепкий и колючий, но не притушенный той рассеянной дымкой эмоций, которые у Ардина, как не крути, но всегда были и при встрече с Принцем и помимо нее. Можно ли сказать, что сейчас Проклятый настоящий? Как вообще выглядит тот, кто обычно прячется за слоями театральности и издевок над всем на свете, не слишком обращая внимание на то, что сминает тяжелыми подошвами своих массивных сапог: цветы или людские жизни? На деле все это спекуляции, попытки выдать желаемое за действительное, а глупому человеческому умишку оправдать наигранностью все те странности, которые в Канцлере цепляют и задевают нормальных людей за живое. Но уж точно не Ноктиса.
Ардин знает (откуда-то, но с уверенностью), что подобными вопросами Принц не задается, то ли не имея интереса к специфике поведения своего прародителя, то ли с лихвой хлебнув своих. Если так подумать, то предложение Проклятого просто не имеет смысла. Нужны ли им — бродящим по грани интуитивного понимания, когда словами не передать и десятой доли того, что можно передать действиями и поступками - какие бы то ни были объяснения? Да и нужно ли вмешательство в ту устойчивую конструкцию их взаимодействия, которая устраивает обоих? Если кто-то в целом мире и способен заметить в Канцлере разницу — то это Ноктис. Только ему дано разглядеть глубокий раскол, шарнирность, да не плавность обыденного симбиотического существования, но даже это вряд ли заинтересует его и вызовет вопросы. Бросьте. А Ардин уже и не знает, хочет ли, чтобы Ноктис согласился на его ответы или чтобы больше не спрашивал.
— Идем, — бесцветно отзывается Проклятый, входя в призывно распахнутую пасть летучей махины. Сомнений в том, что Ноктис придет и придет по многим причинам, быть может не связанным даже с важными, но надуманными предлогами в виде Королевского оружия, у Первого не было, равно как и желания замечать, что Принц точно уложился в отведенный срок, должно быть, не потратив на размышление и десяти минут.
В отличии от роскоши автомобиля, корабль Канцлера чрезмерно аскетичен и куда больше похож на грузовой, нежели на транспортный. Ряд лавок вдоль стен, не обшитый ничем кроме защитных панелей корпус и большой гулкий отсек, в котором человеческие фигуры кажутся маленькими и потерянными в пространстве. Разумеется, пышный наряд Проклятого смотрится здесь неуместно, но это последнее, на что стоило бы обращать внимание. Ардин замирает неподвижной статуей, притулившись к стенке как вытертая временем и ветрами горгулья. Ардин скрещивает на груди руки и надвигает шляпу ниже, закрывая глаза и оживая лишь через несколько часов полета, когда прибытия остается не так уж много времени. В этой неподвижности вечно подвижного существа есть что-то неестественное, даже не ледяное, но иного порядка. Он кажется срезанным с пленки негативом, фотографией человека, которого засняли в не слишком удачный момент, поймав не самые лестные для него черты внешности и манеру движения. Слишком четкий, слишком контурный, будто бы снятый мертвым, подобно тому, как делали на самых старых снимках.
Они не покинули пределов Люциса, но забрались достаточно далеко, чтобы в округе не было ни следа дорог или жилых поселений. Добраться сюда сейчас очень сложно, а уж тем более невозможно, если не знаешь на какое из скалистых плато нужно держать курс.
Приземление проходит без каких бы то ни было сложностей, но Канцлер в нетерпении постукивает пальцами по кнопке открытия отсека, более чем очевидно желая вырваться из замкнутого помещения. Присутствие Ноктиса раздражало его все время полета, играло на натянутых нервах как на струнах, разжигало в груди азарт, заглушающий все иные эмоции. Пару раз пальцы дергались в стремлении призвать клинок Ракшасы и в конце концов — впервые — скрестить мечи с наследником, но Ардин сдерживал себя, возвращая себе контроль над скверной. Это было сродни ледяному душу, приливу адреналина и допингу одновременно, когда заточенное на бой или выживание тело отбрасывает все прочее, что может лишь повредить в подобной ситуации. Поэтому к концу поездки Проклятый почти так же благодушен, как и в обычные встречи, с той лишь разницей, что благодушие это похоже на бомбу с замедленным часовым механизмом.
— Когда ты был маленьким, я совсем не рассказывал тебе сказок, правда, Ноктис? — Ардин вальяжно вышагивает вдоль опущенного трапа, будто бы за время полета наедине с мертвым принцем вернул себе часть прежних эмоций, выплескивая накопившуюся энергию в дерганные движения и взмахи руками. Указательно махнув в сторону узкого ущелья между двумя чернильно-синими в рассветной темноте скалами, он сопроводил прошедшего мимо Ноктиса низким витиеватым поклоном и пошел следом, в два широких шага нагоняя своего спутника, нарочно идя не спереди и не позади, а вровень, чтобы плечом ощущать болезненную близость, разъедающую кожу до шипения даже сквозь многочисленные слои плотной одежды. — Самое время наверстать упущенное, пока ты совсем не повзрослел, — с излишним воодушевлением продолжает Канцлер, кончиками пальцев ведя по каменистой стене, — Жила была одна принцесса, что родилась в роду Люцис Кэллум и было это три столетия назад. Она была сильной и красивой, как и все мои драгоценные потомки, а еще очень-очень похожа на меня, — Ардин демонстративно дергает себя за бордовую неровную прядь и улыбается, — Наверное за это ее не слишком любил ее младший брат, особенно после того, как выяснилось, что мечом она владеет куда лучше него, — Проклятый довольно прищуривается и задумчиво смотрит в пространство, без слов намекая на то, что к этому он самую малость причастен. — А потом она стала королевой правила целый год, но умерла, потому что потратила все свои силы, поддерживая вашу стену во время одного из самых массированных нападений Империи в истории. Надо отдать ей должное — выдержала, — Ардин задумчиво чешет подбородок указательным пальцем, и впрямь отдавая должное силе ее воли, — Уже и не помню, как ей это удалось, но куда важнее, что после этого она слегла и умерла, а народ ликовал целый год, когда на ваш трон сел ее брат. Дай вспомнить, какое же они дали ему прозвище... Победитель? — Проклятый пожимает плечами и слегка морщится от этой чрезмерной помпезности, - А вот ей прозвища так и не досталось, что очень иронично на мой взгляд, да и сам видишь в каком плачевном состоянии ее гробница. — Ардин подносит к лицу пальцы и стряхивает с них пыль и паутину. Дальше будет только хуже, ведь королевские останки привлекают монстров и демонов с большой охотой, и тем более те, за которыми не присматривают королевские воины. Не все предки удостоены подобной чести, и на это Первый кривит губы и улыбается про себя, — Но ее клинок очень тебе подойдет, Ноктис, вот увидишь.
И вот он, принц Люциса и пока что - в случае выглядывающей из-за угла Смерти, готовящейся обнять действующего Короля - последний представитель рода Люцис Кэлум из тех, что не прокляты и не мертвы совсем, совершенно да исключительно добровольно ступил на борт корабля канцлера вражеской империи. Канцлера, непременно лично приложившего свою руку к смертям и увечьям не только сотни люцианцев, но и с десятка прежних королей с их наследием. Ступил не чтобы сдаться, не для переговоров, не из прочих пробуждений, что сколько бы то ни было убавили красок и противоречий ситуации; ведь если окажется, что их - противоречий - стало меньше, просто вспомните пункт назначения: прародитель рода Люцис Кэлум, ныне бессменный Канцлер Империи, держал курс к гробнице одной из своих потомков в компании последнего из потомков, для которого эта потомок являлась предком. Укладывается в голове, а на язык как, различаете обилие специй или всё равно пресно, когда мертвечиной пахнет? Плевать. Не для вас это всё, в конце-то концов. Тут вообще всё, кажется, только для двоих, личное, куда бы не вело и насколько локально-глобально не влияло бы да хоть на весь свет.
Оказавшись внутри корабля, Ноктис первым делом - привычка, настороженность, вот это всё - изучил то, где очутился, запомнил, оценил, рассчитал габариты, потенциально уязвимые места и, конечно же, пути отступления. Не то чтобы хоть что-то из релевантно или необходимо сейчас, однако привычка есть привычка. Как и присутствие Ардина есть присутствие Ардина: едва ли они собрались здесь для того, чтобы повалить корабль к чёртовой матери, устроив бой прямо здесь. Если бы Канцлер желал подраться, то не стал бы так изловчатся, ничто не мешало сцепиться ни на земле, ни где бы то ни было ещё. Даже если и день сегодняшний, и день завтрашний принц вообще-то планировал провести совершенно иначе, точно не в компании Ардина и даже не в схватке против него же. Не говоря уже о корабле, очередной "экскурсии" и... понятно, в общем.
Ничего удивительного, исключительная предсказуемость, что юноша устроился на самом дальнем от Канцлера краю лавки. Нет, стоять сколько-то там минут-часов-суток он не намеревался. Тогда слишком большой соблазн действовать, коли раздражающий одним только своим существованием источник и без того находился близко, непозволительно и провоцирующе. Принц, изредка скашивая на него взгляд, отмечал каждый раз, что с Ардином что-то не как обычно - словно бы они каждый месяц пили чай где-то на крыше курортного городишки, обмениваясь новостями, - скрестил ноги, максимально вытянув их да упершись о железную стенку. Пытался подремать, уснуть, занять себя хоть чем-то объемным, да вы же понимаете, что это достаточно трудно в присутствии Ардина, состоянии Ноктиса в целом и так далее? Только вот время скоротать нужно было, и вовсе не буквально шкурной реакцией на едва уловимые изменения в самом канцлере, на которые бы выхватить клинок да как... или сразу несколько клинков... В общем, вы понимаете. Сознание слишком ясное и чистое, тут никто из них не размывался и оба собраны в точке - себе - максимально целостно, так сказать, как никогда и не при ком более [почти; впрочем, Ноктис не смел поручиться за реальность чего бы то ни было, это его новая не привычка, но мироощущение, что постепенно насыщала собой его быт и становилась им]. И лучше бы об этом не думать, и на этом же внимания не акцентировать. Потому, нащупав во внутреннем кармане один из пузырьков с луной, принц сжал ей в руках и принялся крутить, туда-сюда, а потом между пальцем, согревая стекляшку своим, так или иначе, теплом, не будучи трупом хотя бы в плане физическом. Глаза быстро зацепились за то, как темная жижа переливаться и отдает самым звездным небом, коего больше и не представить никак, и этот цикличный, повторяющийся процесс так юношу и занял: неизменно гипнотизировало, особенно с учетом всех граней пузырька [Ноктси брал с собой в дорогу те, что попроще, чтобы не таскать при себе весь медицинский кабинет разом, а всё-таки]. Так ничего и не сказал, даже не зная, ушел ли в какие-то мысли или нет. Так или иначе, от Ардина отвлекло, хоть собранность и настороженности никуда не делись; некое подобие поверхностного транса - и на том спасибо. Откуда в Ноктисе вообще столько терпения? А, да, ну, иногда скашивать на фигуру странного дедка взгляд - и обратно, спасибо, мы помним.
Когда корабль прибыл, когда Канцлер зашевелился, принц легким движением закинул "игрушку обратно", ещё раз окинув взглядом помещение, а после поднялся на ноги, не забывая даже затылком следить за Ардином; не сомневайтесь, для этой персоны глаза не только на затылке обнаружатся. Тем более что тот снова ни то выглядел, ни то ощущался... привычнее? Типичнее? Живее? К чёрту определения. Ноктис просто двинулся прочь с корабля: душно, очень душно, их двоих слишком много слишком долго, даже если замерших в своей статике, чтобы ничего не разнести и не провоцировать [самих себя].
Игнорировать поведение Ардина, намечать и не замечать одновременно. Назойливость, показательность и далее - это,с одной стороны, у Люцис Кэлум в крови, он этого сам не лишен, с другой же стороны едва ли стремился желать на том произвольный, сознательный акцент, словно бы врожденно абстрагированный от... а от чего не?
Опять. Слишком близко, слишком жарко. Канцлер делал это специально, нарочно, спору нет. В смысле, держался рядом, почти задевал, горел-тлел своим внутренним топливом. Интересно, а у скверны имелся конец? Если то и дело вытравливать её из Ардина, то закончится ли она рано или поздно?... Принц едва ли не закатил глаза с глухим грустно-смиренным выдохом, однако дистанции не увеличивал, в сторону не отходил. Вот уж нет, подрос. К тому же...
"Ему что, нравится это ощущение дискомфорта и желания вгрызться в чужую глотку? Или он его не испытывает вовсе?" - закономерно бы ответить. С желаниями Ноктиса-то всё понятно, их у него всего два, стабильно и неизменно: спать и кромсать, всё. Кромсать, чтобы спать. Ай, как же раздражало рецепторы, но притом точно давало понять, что на своем месте, что это есть, так или иначе, реальность, некая четкость присутствия и осознанность происходившего. В темной-темной локации, среди темны-темных пещер, рядом с тем, что существование веками провоцировало всему кругом становиться темным-темным.
Ноктис ничего не говорил, молчал, но слушал внимательно. Вот правда. Его сюда непросто так притащили, тем более сделал это Канцлер, а информация, что плашкоута от него,редко не несла в себе смысла, помысла или пользы в конечном счете; в каком бы то ни было оттенке. А ещё стоило заметить, что потомки великого рода не знали всех своих предшественников - это бессмысленно и едва ли возможно, ведь вне королей имелись их скамьи, прочие наследники, две тысячи лет одной только родовой истории, не говоря уже о прочем, более значимом, про исходило как с миром, так и с Люцисом в целом. А если кто вдруг и умудрялся всё помнить, то это явно не Ноктис: зачем ему? Что бы дало? В каком-то смысле, столетиями не происходило ничего нового, ничего не повторяющегося, сколько бы битв, значимых событий и прочего не происходило. Морс же, как и его предок за несколько поколений до, запустил нечто нетрадиционное. Сначала купал сто пятьдесят лет назад, а потом... ну... То, чем стал Люцис сейчас - это довёл до нынешней кондиции уже Регис, а Ноктис едва ли намеревался откланяться от подобного курсе в плане внутреннего управления, если вы спросите. Потому подобные истории от Ардина - как сейчас выяснилось - в каком-то смысле новы, детали о том, частью чего являлся сам наследник. Но... почему именно эта история? Почему именно сейчас, почему именно сюда? Ноктис не брался гадать, почему и чем неизменно руководствовался Ардин, не брался судить, что пытался донести. Но что пытался чего-то там - это непременно. Ибо и истории имелось неприятное послевкусие. И нет, принц не ассоциировал себя ни с чем из героев "сказки", ведь ничего и близко схожего с ними не имелось, но... "Но".
- Почему ты так считаешь? - наконец, перестав молчать, скосил взгляд на канцлера. С чего он взял, что это оружие подойдёт Ноктису, почему вообще сделал акцент на... Ай. [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
В гробницах королей воздух всегда удивительно свеж и немного отдает озоном, как после обрушившейся на землю грозы. Должно быть отголоски силы кристалла не желают покидать тела своих не совсем добровольных хранителей, оставаясь с ними и после смерти то ли данью уважения, то ли молчаливым клеймом-напоминанием о невозможности отринуть свою судьбу. Этот запах Ардина, разумеется, раздражает. Он уже чувствует его приближение, пусть в узкой расщелине еще отдает сыростью и затхлостью, как и подобает всяким оставленным вниманием местам.
Сотворенное самой природой преддверие резко обрывается аркой-входом в пещеру, обработанным уже человеческими руками, с очевидным налетом той небрежности, что присущ мастерам, желающим поскорее завершить собственную работу. Ничего нового и ничего необычного для Ардина, не удивляющегося человеческой натуре последние столетия. Проклятому любопытно лишь самую малость, заметит ли это Ноктис, придаст ли значение столь аскетичному убранству королевской усыпальницы или не посчитает это значимым хоть сколь бы то ни было. Первый щурит глаза и цепко следит за Наследником, отмечая каждое движение, неусыпное внимание в свою сторону и какой бы то ни было интерес к тому, что рассказывает проклятый.
— Похоже ты ничего из этого не знал, Ноктис, — сладковатым ядом выдыхает Ардин, совсем немного растягивая слова, как подбирающийся к жертве хищник. Вновь проснувшееся желание забраться Принцу под кожу, зацепить его даже ненароком, обратить его внимание на что-то, не касающееся, вроде как, цели их непосредственного визита само по себе говорит о том, что невольный план Канцлера сработал в достаточной мере, смещая все внимание на юного Наследника, — Неужели Регис тоже не рассказывал тебе сказок? Очень недальновидно с его стороны. Может быть не хотел, чтобы ты знал или чтобы сравнивал себя с кем-то, — секунда и Ардин вновь улыбается и разводит руки в стороны, обгоняя Принца и на этот раз шагая перед ним спиной вперед.
Как все это работает Ардин не слишком задумывается, пусть и понимает общую тенденцию на уровне глубинного, почти звериного восприятия самого себя и Ноктиса, как катализатора или раздражителя. Присутствие Принца собирает и стягивает его сущность в единое целое, настораживает скверну, и она перестает шептаться в его голове сотней хриплых голосов, наводняя разум образами, которые Проклятый не желает видеть. Скверна не знает пощады, у нее нет сознания и жалости, только постоянная и глухая жажда, порожденная ненасытным стремлением заполучить больше и больше, не имея никакой конкретной цели. Сколько бы тысячелетий не существовал их симбиоз, скверна обратится против него так же легко, как и против всякого другого, но не в прямом присутствии поблизости от себя источника кристального света.
В пещере темно и совершенно непроглядно, конечно, Ардин в темноте видит как кошка, но не возражает против той гнетущей атмосферы, которую создает выхватывающий разруху холодный луч фонарика. Традиция ли это, прятать тела королей в забвение заброшенных территорий? Кто-то из королей заботился о своих гробницах при жизни, за кого-то это делали их потомки, но от этого не меняется ничего. Ничто не кажется столь же бессмысленным, как подобные захоронения, но каждое из них несет в себе особую суть — живя они лишь коротали время перед смертью, жили для того, чтобы дать силу следующим поколениям, чтобы род тех, кто служит Этро не прерывался, чтобы каждая накопленная за жизнь частица силы влилась в следующего и следующего и так до бесконечности, пока не наступит последний миг. Ардин бы расхохотался, но ему не смешно и, вообще-то, ничуть не жаль тех, кто добровольно и с радостью следовал по этому пути, не пытаясь сопротивляться.
— Потому что это клинок той, чью жертву не оценили, Ноктис, — благодушно отзывается Ардин, словно это подразумевалось из одной только истории, — Как не оценят и твою.
Разумеется, это не единственная причина, но пока ее достаточно. Пусть Ардин и не знает, что Этро предначертала Ноктису, но каковы бы ни были ее планы, ему слишком очевидно, что он лишь ее верный раб, лишь ее пешка, что будет использована и выброшена ровно так же, как и он сам, а после многие другие.
— Никто не будет помнить твоего имени, да и будет ли у тебя хотя бы такая гробница? — Ардин взмахивает рукой, заставляя гофрированные манжеты своей рубашки вихрем закрутиться вокруг запястий, и указывает на абсолютно пещерный потолок, которого не коснулись руки мастеров. Рассуждение выходит словно бы для самого себя, отдается болезненным рефреном к тем событиям, которым он стал свидетелем так недавно и вынуждает на минуту сцепит зубы, подавляя хаотично вспыхнувшую ненависть к людскому непостоянству.
Под коленями ощущается жесткая земля, стирающая кожу до мяса, пока его тащат по улицам города под взволнованные перешептывания толпы.
Скорбные лица сменяются скучающими, когда процессия с телом первого принца Империи исчезает в дальнем конце улицы.
Ардин встряхивается всем телом - словно бы идет рябью и обтекает мазутом, а после показывает на извилистые проходы, уходящие в глубь пещеры, предлагая выбрать, как и куда пойти, следуя зову королевского оружия. Его Ардин уже не слышит, хотя мог бы найти нужную тропу иным способом и по иным ориентирам, но он здесь только наблюдатель, нетерпеливо подталкивающий Ноктиса к следующему шагу. В противовес тому состоянию, что было на корабле, Ардин уже не может быть статичен, он нарочно раздражает и подзуживает скверну присутствием света, ибо в ином случае неизбежно или открытое столкновение, или обратный шаг, ввергающий Проклятого в пучину нежелательных для него мыслей.
— Скажи мне, те трое, которых мы оставили тебя дожидаться, они построят для тебя что-то подобное? — внезапно спрашивает Ардин, сам не совсем понимая причину этого своего вопроса. Совсем рядом кишат демоны, их присутствие Проклятый замечает моментально, но не торопиться ни оповещать Ноктиса, ни приманивать их ближе: всему свое время. Они не пройдут мимо и не обойдут их своим вниманием так или иначе.
Предсказуемо сказать, что архитектура со всеми вытекающими - это не то, чем интересовался принц. Не то чтобы он считал это совершенно неважным, особенно с учётом той приверженности некоторой внешней эстетике поклонения Этро в его семье, частью чего являлся бесспорно, однако внимания уделял правда мало. Просто потому, что даже в данном аспекте имелись нюансы значимые, а имелось то, что значения не имело, ничего не давало, не смотивировало бы ни на что хорошее и целям никак не способствовало. В каком-то смысле, как эта "сказка", рассказанная Ардином. Красиво, без сомнений показательно, но совсем не поучительно. Ведь чтобы в людях разочароваться, в них для начала надо поверить, как и наоборот. Ноктис же не мог сказать, что верил или не верил в людей: они все жили отдельно от него, имея по факту свои жизни, в условиях и среди угроз, что, в свою очередь, не то чтобы располагали верить, скажем, в силу короля и его рода. За пределами Инсомнии, к примеру, или вообще в других частях света. Война, кажется, неравные условия, вечная ночь, обещания богов, которые то защищали, то обрушивались с войной - во что из этого верить людям? И во что тогда верить самому Ноктису в этих людях? Они все несовершенны, верили и следовали тому, что облегчало их старания. В том их основная глупость, и в этом же основная причина, почему, несмотря ни на что, они до сих пор живы, так и не умерев за две тысячи лет, хотя могли бы. И если жизнь каких-то из королей должна была обесцениться потому лишь, что люди не понимали или не видели, то... Это ведь тоже долг короля, когда твоя смерть служит кому-то счастьем? Хотя бы смерть, раз больше ничем занять умы не получилось. Наверное, в этом имелся смысл. Или нет. Ноктис слишком сомневался в себе как в короле и не слишком представлял, как могло бы выглядеть счастье, особенно для нынешних людей, потому этой сказке правда нечему научить его. Ни ей, ни всем тем признакам "они торопились и не желали этого делать", что можно было разглядеть в гробнице, пожелай принц того; и, какая ирония: не хотели, а все-таки построили. Улавливаете?
- Я читал много сказок, какое-то время они мне нравились. С главными из них отец познакомил меня сам, - ровно, почти бесцветно прочеканил. - Только сказки и остаются сказками. Они не гарантируют ответов на те вопросы, что становятся действительно важными со временем, - на смену положения Канцлера внимания не обратил, лишь сохраняя некоторую дистанцию. Интересно подсвечивать его со спины, создавало занимательную игру теней. Что тоже неважно.
Если что и было в этом интересного, так это причина, по которой Канцлер подобное озвучивал, делился, устраивал целую экскурсию. Желал ли что-то донести? Задеть Ноктиса, чтобы что-то увидеть в нём? Отвлечься на Наследника, потому что сам ощущался... не как обычно? Имел долгоиграющие планы? А, может, просто сострадал, в каком-то смысле стремясь подчеркнуть судьбу той, кто хоть сколько-то осела в его памяти, хотя бы перед её потомком, раз другие позабыли? Кто знает. Принц же неизменно пытался запомнить дорогу и прислушиваться к собственным ощущениям. Вне тех, что подобно сигнализации вопили о том, что тут кругом не просто сырость и темнота, но ещё и демоны в изобилии; булькали как сам Ардин, ощущая присутствие как своей "матери", так и света, способного изничтожить, а потому с одновременным стремлением как поглотить-уничтожить его, так и спрятаться, если сошки слишком мелкие.
Дальнейшие слова заставили чуть прищуриться и, уставившись ни то перед собой, ни то себе под ноги, остановиться, ненадолго задумавшись и частично уйдя в себя.
- Не уверен, что мертвым не плевать на то, где иссыхает их тело, развеивается ли оно по ветру прахом и помнят ли их, - юноша повел плечами, скосив взгляд чуть опущенной головы. Ему не нравился подобный поворот, подобная тема, подобная подачка, она должна была задеть, но... прошла лишь по касательной, оказавшись пойманной и брошенной обратно Ардину. Прицельно, отработано; без капли личного. Он один здесь - личное и для личного. - Скорее всего, умирая, люди думают о том, что они сделали, а чего не сделали, и если имеется какая-то вечность, то с этой мыслью - о сделанном или не сделанном - им в ней и существовать. Без тех, кто помнит или не помнит, и вовсе не в гробницах, что построены или не построены для них, - отмерев, он беззвучно хмыкнул и, едва поведя плечами, двинулся дальше, прислушиваясь к ощущениям. Разве что с земли поднял несколько камешков. Пригодится, полезная привычка их подбирать, когда бродишь по подобным местам, стало быть. - Мёртвым всё равно, Ардин, - это прозвучало очень резко, строго, как сухая, безапелляционная констатация. Того, кто знал. Того, кто смел судить. Того, кто... - Королям всё равно тем более, - глухо. - У них с самого начала... ничего личного нет, - то, что задевало его, то, что смирением должно было лечь на плечи и легло, но являлось диким, очень грустным по факту. Больше, чем всякая обреченность. Больше, чем всякая честь или наказание. Короли - рабы: людей, богов, крови, чего угодно; счастливы те из них, быть может, что отказывались от трона или те, кто были плохими королями, потому что заботились лишь о себе и своих потребностях. Но тогда, значит, и королями не являлись вовсе. Вот только стоило судить их за это? Короли - люди, которых хотят жить; они же, короли - те, кто не должны быть людьми, чтобы жили другие [те, для кого это было счастьем, кого не угнетали и было благом - вот истинные короли с счастливцы; те, кто любили людей, пускай и поступая временами неправильно; вероятно, таким являлся Регис]. Противоречие, что ощущалось песком на зубах, не имело ответа и всегда заводило размышления Ноктиса у тупик. Он не знал, что сам считал по этому поводу. Как и не думал, потому что... Да какой из него король, как ни крути. А пример отца всегда перед глазами; как и ещё 113 поколений до них, вне зависимости от "сказок" и деталей всегда начинающих и заканчивающих одинаково.
Ардин снова вздрогнул - нет, не в смысле подкосившихся ног или чего-то подобного, но... вот как тогда, когда "приглашал". С ним точно не всё в порядке, и он точно снова говорил для себя. В себе. Внутри. Только вовсе не игнорировать Ноктиса, по ощущениям словно бы используя его как не проводник и не зеркало, но... В этот раз ответы юноши словно бы имели значение; словно бы для чего-то нужны. Личного. А принцу не тяжело их дать. Ему взамен обещали дать что-то более ценное; по их разных системам ценностей и потребностей, разумеется, хах.
- Мне всё равно, - остановившись, чтобы прислушаться к разветвлению, он кинул по камушку в каждое из направлений, глянул под свои ботинки, прищурился, проведя от них взглядом в темноту, а после свернул по одному из путей. Демоны имелись тут везде, путь так или иначе приведет к одному и тому же. В этой гробнице, аскетичной и пустой, нечего было воровать, потому и нужды заморачиваться с лабиринтами не имелось; не для этой Королевы, если послушать хотя бы Канцлера. Да, Ноктис умел быть слушателем и делать из этого выводы... полезные на его лад. - Я бы скорее хотел, чтобы они потратили свои жизни на что-то более полезное, чем память того, чего уже нет, - и тому, кто, быть может, так и не достигнет ничего, заслуживавшего как памяти, так и гробниц. И тем более чужих слез, времен. Если же жизнь Ноктиса хоть что-то даст им всем, обеспечив их существование и продолжение после смерти Наследника, то, вероятно, это станет лучшей из гробниц. Тема неизменно не нравилась Ноктису, вызывала некоторые внутренние противоречия и неизменным песком оседала на зубах, однако в плане мыслей ложилась так, как ложилась. В конце-то концов, он ещё не король. Не факт, что станет им, ведь это очень большой вопрос. - И сделали хотя бы часть того, чего не довелось мне, - это прозвучало совсем глухо и скорее самому себе, как прежде время от времени поступал-бурчал Канцлер. Ноктис вообще не понял, что сказал и что сделал это вслух; собственная же фраза, кажется, в момент оказалась от него отрезана или забыта, [не] задевая лишнего, о чем бы не стоило думать.
Пройдя ещё немного вперёд, он ощутимо и прямо задел сопровождение взглядом: ни то профиль, ни то лицо, ни то затылок.
- Ты обижен на них всех, не так ли, Ардин? - о, сколько иронии, яда, посыла Оттуда могло скрываться в этом меланхоличном голосе, казалось, не знавшем ничего о традиционной харизме и не всегда понимавшем, насколько точно и едко проникали его слова в самое нутро, задевая больше, чем цель; или понимая? Ведь мертвое неспособно сделать живому ничего, кроме как напомнить об этом - факте жизни и боли, что она в себе несла, доколе не дошла до кондиции тех, кому всё равно. А может быть и нет. В конце-то концов, Ноктис не был добрым пай-мальчиком, прекрасно понимал многие вещи и умел как отвечать, так и зеркалить чужими приёмами. Просто со своей точностью и на свой манер. - Если бы ты увидел гробницу себе, это бы хоть что-то изменило?
"Будучи сейчас - до сих пор - живым, Отверженным и являющимся тем, кем стал теперь. Усладили бы, помогли бы тебе молитвы, память и гробница? Забили бы то, что не дает покоя? Неизбежного факта? Едва ли", - а мёртвым, кем бы они ни были, всё равно. Так уж сложилось, что в мире - по крайней мере этом, материальном - умирали все, рано или поздно. По обе стороны лагерей, кем бы ни являлись. Все, кроме Ардина. А память не могла жить вечно, либо истончаясь, либо становясь сказками, что в конечном счете теряют детали и свою истинную историю. [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
Ардин слушает, травит себя этими безразличными словами, загребает горстями и забивает в податливую глотку рассуждения, что пристали бы глубокому старику, но отнюдь не юноше, которому едва ли исполнилось семнадцать. Проклятый уже слышал подобное, в тот самый день, когда они познакомились и когда мальчишка в инвалидном кресле слово в слово выдавал ему проросшие в костный мозг убеждения о Королях и их Долге. Разве что степень убеждённости поменялась, помертвела и посерела до безразличного повторения прописных истин, которые не допускают до уровня сердечной рефлексии: так выдает информацию автомат, не придавая ей особого значения. Стоит ли спрашивать, кто вложил эти слова в уста Принца (да и вкладывал ли кто-то, или эта убежденность въелась в гены и кровь Люцисов)? Создала ли Этро королей столь податливыми и верными намеренно, вложив в них в стремлении стать винтиками в огромной системе, прикрывая безысходность своего существования надуманными самим себе предлогами? Люцисы — единственные кто не отказался от Кристалла, кто добровольно и последовательно бросал собственные души ему на растопку не сомневаясь в правильности этой цели ни единого мгновения. Был ли Ардин таким когда-то? Был, нет смысла отрицать. Так есть ли разница, откуда эти мысли в сознании юного принца, если они уже там и не покинут его так легко, что бы ни говорил или не показывал Ардин. Да и так ли уж Проклятому нужно менять сознание Наследника? Нужно ли ему доказывать свою правоту? Есть ли в словах Ардина что-то большее, чем мимолётное желание зацепить за мнимое живое, как играющая кошка пытается зацепить убегающую мышь, которую не желает съедать? Вряд-ли, если бы Проклятый и впрямь желал подобного, он не прекращал бы игру в самый последний момент, пресытившись или переключив внимание.
Но на последнее замечание Ардин вскидывает голову, почуяв что-то близкое, что-то родное, словно в чужом голосе мелькнул отголосок скверны, порожденные желанием если не задеть в ответ, то неосознанным стремлением вгрызаться в глотку врага хотя бы так, на уровне слов. Докопаться до живого, взрезая скальпелем гниющую и истекающую не кровью — мазутом — сросшуюся с истлевшей душой плоть. Ардину это нравится, не злит, как должно было бы после столь меткого замечания, но резонирует ровно в том средоточии его сути, где концентрируется вся скверна.
Обижен ли Ардин? Взгляд Проклятого медленно скользит по потолку, сталкивается со злыми глазами укутанных темнотой демонов, перебирается на Принца и застывает: но на деле Канцлер не смотрит ни на что и ни на кого, погружаясь куда глубже внутрь себя, словно бы его затягивает в воронку, что одновременно является и подзорной трубой или калейдоскопом, развернувшим и сложившим все осколки прежних разговоров и видений в общее.
— Обижен? — усмехается Первый и без паузы продолжает (говорит, чтобы что-то говорить) ничуть не кривя душой, — Нет.
Он и правда не обижен ни капли сейчас, когда его внимание вновь сосредотачивается на Ноктисе, пусть минуту назад его обида граничила с забытой ненавистью, которую так буднично всколыхнуло безразличие людей.
Эгоистичное, живое, совершенно гнилое безразличие живых, ничуть не такое, как у Ноктиса.
Пустое, бесплодное как пустыня и высохшее, как старый оазис.
Это...
Поразительно....
Напоминает...
Смерть.
— Мертвым — плевать, — медленно и с расстановкой говорит Ардин, как если бы в сознании его перещелкивались нужные тумблеры, складывая картинку если не окончательно, то придавая ей больший объем и вес. — Мертвым и впрямь уже плевать, но не плевать живым, думающим о смерти. — каждое слово — как маленькое прозрение, перекатывающееся на языке в манерной растяжке из звуков и букв, обретающих все больше смысла с каждой секундой.
Ардин улыбается благодушно, расплывается в своей давно знакомой и въевшейся в лицо маске благодетельного святого с лучиками света от уголков глаз: только бегущие по желтизне прямиком из зрачка черные искры выдают цепкое внимание голодного хищника, натянувшего овечью шкуру, чтобы собраться с мыслями.
Ноктис прав — все теряет значение лишь для мертвеца и вот он, мертвец в теле юноши стоит перед ним, не тронутый ни тленом, ни людским горем, ни человечьей натурой. Ардин раздувает ноздри, словно бы желает уловить гнилостный запах разложения, но не ощущает ничего, только кажется, что в ноздри забили свежего и чистого снега.
Мертвый. Мертвый как мертвец. Даже не живой. Не чувствующий, не имеющий права чувствовать, не лишенный того, чего и не было вовсе, а потому не понимающий и близко...
Ардин останавливается, будто натыкается на невидимую стену и отскакивает от нее, вместо шага вперёд, делая шаг назад, выходит — навстречу Принцу.
— Бедное, бедное дитя, — шепчет скверна тысячей голосов через его глотку, не пролитыми слезами сбегая по щекам, прожигая податливую плоть насквозь, как река взрезает горные пласты за долгие тысячелетия. Ожоги от скверны никогда не сойдут и никогда не исчезнут, Ардин горит день за днём, ощущает, как тлеют его кости, как чужие голоса оседают в мозгу пеплом, а ещё — живёт. Живёт так, как никогда не жил Ноктис.
— Несчастное дитя, мертвое дитя, — Ардин протягивает руки навстречу молчаливым наблюдателем из собственного тела, роняя отпечатки чужих жизней с кончиков пальцев на покрытый пылью и плесенью пол.
— Я покажу тебе, что значит жить, — ладони впечатываются в лицо, накрывают щеки, жгут кислотой в обе стороны: Проклятый корчится и содрогается от отвращения, но не убирает рук, от которых скверна черными змеями расползается по мельчайшим капиллярам под кожу, затекает в рот сгустившейся темнотой и заливает белки глаз чернильной дымкой, принося вместе с собой боль сотен и тысяч, их мечты и желания: низменные, возвышенные, жадные или бессмысленные. Скверна помнить все: похоть, страдания, агонию, жалкие страхи и ужас умирающих тел — то, чего не испытать и за десяток жизней. Ардин щедро делится этим, пропуская через себя отголоски эмоций и человеческих личностей, что чередой слепков проходят сквозь него и вливаются в Ноктиса, позволяя ощутить прежде не ощутимое
Когда Ардин находился рядом, вот так вот близко, независимо от того, был ли это сон или общепринятая реальность, у Ноктиса возникало лишь одно желание: избавиться от его присутствия, отмыться от его присутствия, удалить и удалиться. И этот раз не являлся исключением, с самого начала выражаясь непривычно, отлично, странно; опасно. Таким образом, однако, что отчего-то понятно - это глупо прерывать сразу, для чего-то необходимо было пойти, посмотреть, дать возможность Ардину сделать то, в чём том словно бы нуждался, а самому позволить себе повестись, даже не пытаясь найти предлога, чтобы этого не сделать. И сейчас, в месте, что должно вызывать совершенно иные мысли и ощущения, это становилось совсем очевидным, выразительным настолько, что если магия, наполнявшая его, способна была бы биться и пульсировать, то пульсировала бы. От желания огородиться, защитить своего носителя, стереть и "омыть" здесь всё: Ардина, демонов, скверну, сам воздух и стены, что успели пропитаться смрадом, смешавшись с забытым покоем той, кому более не важно ничто в этом мире. И оттого с самого начала их сегодняшнего "общения" принц подозрителен, внутренне в готовности и напряжении. Потому что Канцлер не может не выдать... чего-то нового, прежде не разыгранного между ними; когда ощущался так, когда вёл себя так, когда заводил их так далеко и терпел повзрослевший источник раздражения так долго [добровольно]. Это трудно описать, просто очевидный - для него - факт. Точно такой же, как и тот, что с Ардином Ноктис вёл себя как ни с кем больше. Можно сказать, что с Регисом тоже вел себя "уникально", наверное и со Стеллой тоже, если бы они общались, и с будущей Свитой. Но ведь тут об ином речь, возможно ли разжевать и стоит ли вообще это делать?
Всё кругом пришло в движение, но вовсе не из-за каких-то галлюцинаций, магии или природных явлений. Скверна, порождаемая существами и демонами, что созданы из неё [или гибриды скверны с когда-то кем-то живым] словно шелестели и булькали вязкими, тяжелыми, но не стекавшими и не падавшими на плечи пузырями мазута. Они словно выжидали, ощущались кожей, нутром, гулом в голове, дыханием, что фоновое, но что способнен впитать, привести в движение или заставить убраться любой из этих "пузырей" - Ардин. Душный, снова сменившийся, непредсказуемый; сегодня его непредсказуемость - это единственная предсказуемость. Потому горящие из-за бившейся внутри настроенной, встревоженной магии глаза, из-за точной потребности убить, сжечь, избавиться от этого всего, дабы не заполоняло ни этот мир, ни тот, где повелевали боги, включая Этро, внимательно следили за Канцлером, отмечая как никогда жадно, настороженно и цепко всё, что можно было уловить по какому бы то ни было каналу; мальчик в самом деле вырос, а сейчас был не внутри себя, так или иначе найдя баланс собственного существования всегда между всем. Тут скопления так много, что хоть кашляй, проветривай всю гробницу, но они ничего при этом не предпринимали. Ведь вне их всех тут имелось нечто куда более смердящее, центровое. Фокус на Ардине, предельно четко осознавая и фокусируюясь на нем.
"И чего он ждет? О чём говорит?" - какое бедное дитя, чего добивался? Магия и настороженность буквально клубились внутри, в глазах, под кожей, собираясь и концентрируясь в теле подобно порождению скверны, что точно также делала это вокруг них сейчас. Скопление сверху, впрочем, резко зашипело и завертелось, заскрипело и зацарапало когтями, что заставило на момент отвлечь свое внимание на них: всё здесь рано или поздно нападёт, а потому...
- Какого ч... ?! - и момента хватила на то, чтобы не демоны, но скверна иного уровня оказалась... буквально... чёрт. Чёрт. Черт!
Ноктис по факту понял, что произошло, но на этом всё внятное, вменяемое и объяснимое простыми словами за сим закончилось. Потому что в момент стало невыносимо. Невыносимо душно, невыносимо больно, невыносимо шумно, невыносимо тяжело, словно Титан, что держал весь мир на своих плечах. Тяжело дышать, невозможно смотреть, понять невозможно тоже, ведь тысячи голосов с тысячью желаниями, непонятными Ноктису, плоскими и тянущими к земле - это все закрутилось, и несколько мгновений стали вечностью, дезориентировав само время. Принца коробило, трясло, едва ли не выворачивало: не просто от близости Ардина, но от этого взаимодействия внутри него, от скверны, от отторжения, что вызывала попытка таковой проникнуть и найти себе место, зацепиться, что-то привнести, остальное стерев. Сама натура Люцис Кэлум, наследника Кристалла, Избранного, мёртвого, какого угодно, не желала принимать это в себя.
Может быть Ноктис кричал, может быть рычал, может быть заткнулся, потому что как словить собственное дыхание - какая разница, ничто из подобного не отменило бы тяжести ужаса и путаницы, противоестественного, вовсе не человеческого груза той субстанции, что при этом так прекрасно уживалась, казалось, везде, где имелась жизнь.
Магия в пальцах, магия в крови, магия в нем всем мешалась со скверной, вызывая сопротивление, жжение, буквальное горение: тонкие вены окрашивались ни то в черный, ни то светились, ни то трескались. Руки вцепились в Ардина, интуитивно и причиняя концентрату скверны безобразный дискомфорт, пока юный принц дезориентирован и запутан в том, что в нём, но не в нём. Он ведь пуст достаточно, чтобы его заполнило буквально что угодно, однако слишком пуст и для того, чтобы оно нашло, за что зацепиться, изгоняемое к тому же магией и - важно для скверны? - волей. Ноктис не прибыл люда подавленным больше обычного, был полон решимости, целей и мотивации, потому за него не так просто зацепиться, не так просто обосноваться, но, и, однако, зато...
Мечи странника, разделенные надвое, проткнули Ардина с двух сторон, оказавшись призванными, в нем соединившись воедино, таким образом заставляя испытать длинную, ноюще-режущую боль. Меч мудреца и Клинок завоевателя точно также оказались в деле, потому что кругом слишком много черни. А ещё Ардин... Отбиться от него, в первую очередь убрать руки - это задача номер раз. Дальше бы хоть сколько-то увеличить дистанцию [прямо в объятия демонов, ха], хоть на пару шагов, "мечами" вокруг отгоняя и расчищая для того те самые необходимые метры. Чтобы взять передышку, чтобы вернуть себе хоть какой фокус зрения, чтобы это чертово обилие всего и ничего одновременно - насыщенное, опустошающее само себя и то, что имелось в Ноктисе - перестало отвлекать все на себя, дезориентировать, мучить, чтобы... черт... чёрт. Чёрт.
Принцу пришлось рухнуть на одно колено, кое-как разобравшись вроде как с предыдущими задачами и на время совершенно позабыв про Ардина, как и про демонов, вообще про всё на свете. Ноктису надо прийти в себя, собраться, избавиться от черни в себе, от этой боли, от этого шипения, кипения, бурления, обжигающего всё. Он, уперев пальцы в землю, возвел над собой небольшой купол. Чтобы отдышаться, чтобы судорожно найти в кармане один из пузырьков. На ощупь, различимый по отсутствующим граням. Трясущимися и непослушными пальцами выудить его из внутреннего кармана и залить в вот, и без того залитый вязкой душной жгучей чернью. Вообще-то он эти снадобья носил для ребят и себя, чтобы в случае чреватого ранения какого массивного или заразного демона так или иначе не помереть прямо там же, повысив на какие-то десятки секунд сопротивляемость и выносливость, но... Что же, видимо, придётся сейчас. Активная фаза луны давно прошла, а Ноктису надо выпутаться, потому плевать, как оно все смешается. В конце-то концов, родная ему магия, а в снадобьях он был очень даже хорош, прямо как Игнис со взрывчаткой.
Картинка в глазах двоилась, мылилась, плыла, пульсировала, мешалась с полу-образами, пока его самого мутило и обжигало. Однако решимость, что-то ещё и зелье, наверное как и собственная реакция, привели к тому, что спустя несколько мгновений принц просто взял и обильно вырвал. Всей той скверной, черной жижей, что шипела и пузырилась от обилия магического щита и все того же волшебства в пальцах, крови и натуре Ноктиса.
Отдышаться, успокоить свою голову, забить на биение сердца, на формальности. На всё забить. Перестать жалеть себя, забить на себя тоже. Ему не станет легче, пока демоны кругом не рассосутся, пока эта черная лужа не иссохнет, пока Ардин не... Чёрт. Чёрт. Могло ли это кончиться как-то иначе? Щит трещал, как и пространство кругом, потому, собрав силу воли и фокус, принц призвал свой меч и, а заодно и прочие: сейчас им найдется работенка, а уже дальше решит, что делать, закончил ли на этом Канцлер и... чёртов ублюдок. Только ведь Ноктис сам пришел, не так ли? Зная, с кем; зная, чем это чревато. Желая ли? Едва ли, но.
Убрать треснувший купол и, кинув меч, телепортнуться в другой конец, подальше от Ардина. Демоны тут всюду, потому какая разница, куда именно, хах? Взгляд, все еще плывущий, словно бы встряхнутый, а после нагло опустошенный, сквозивший тем, с чем пыталась бороться даже сама Смерть, кое-как оценил место, чтобы знать, с чем иметь дело. А дальше... какое дело? То единственное, что, кажется, Ноктис и умел. Мечи странника станут основой в обеих его руках по началу, чтобы оперативно разобраться с мелочью, пока остальное оружие будет защищать и рубить. И ведь это в гробнице, где вообще-то витал ненавистный и враждебный скверне пост-дух Королевы. Сколько же дряни должно быть в иных подобных местах, лишенных хоть какого-то божественного присутствия? Разве от этого в мире вообще можно было избавиться? [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
В этот раз все не так, как в прежние. Даже не так, как в самый первый осознанный раз, когда его скверна нашла в чужой душе отклик, превратив живого человека в искаженного и отвратительного монстра, что оставил и в самом Ардине отпечаток собственных темных мыслей. Даже не так как в тех редких случаях, когда жертвой скверны становились Люцисы Кэллумы, противившиеся скверне всем своим существом. Даже не так, как в тот запечатлевшийся в памяти смутным и смазанным набором отрывочных образов момент, когда скверна поглотила и его самого, заполняя собою каждую клеточку его тела и каждую мысль. Пусть в этот раз его целью не было заразить скверной - скверна не знает ограничений, она не умеет останавливаться и не может не быть жадной настолько, чтобы не поглощать все и вся. Проклятый видит, чувствует, как она цепляется за Ноктиса голодным хищником, как вонзает в него свои клыки, стремится стать его частью, впитаться под кожу и влиться в кровь, как она расползается по венам, на краткие секунды окрашивая в черный их разветвленную сеть под бледной кожей, так что кажется, что Принц сейчас рассыплется на десяток фарфоровых черепков. Только Ардин знает, уверен,что не рассыплется и даже не потому, что Проклятый не желает давить, доламывать, уничтожать все барьеры на пути к чужой душе, а по иной причине, которую пока удается осознавать лишь смутно, но всем существом понимая, что рядом с ним - пустота. В Проклятом скверны так много, что он и не берется думать, есть ли край этому океану шепчущей соблазнительной черноты, но есть ли и дно у той пропасти, которая в Принце вместо его не_живой души? Через этот контакт, вызывающий, болезненный, цепляющий до естества, можно увидеть многое в обе стороны. Ардин чувствовал присутствие Этро в Наследнике и прежде, но теперь отголоски ее присутствия свели судорогой его почерневшие и обугленные пальцы, растянули уголки рта в кривую улыбку и прокатились по гортани хриплым смехом. Проклятый заглянул внутрь и увидел на чужой сути ее выжженное клеймо, что не стереть и не уничтожить никакими путями, как ни пожелай и как ни старайся.
Скверна смутно волнуется, сопротивляется и сдавленно кричит от воздействия чужого света, то взбегая вверх по рукам Ардина, как набирающаяся сил приливная волна, то вновь обрушиваясь на Ноктиса и развеиваясь в воздух тающим черным пеплом, выжигающим в комнате кислород. В ней сейчас не столько ее мрачная и разрушающая сила, сколько конденсированная эмоция - все то худшее, что есть в людях, собранное специально для Принца, чтобы он почувствовал, ощутил и воспринял - не так важно, что именно. Ардин не знает, получается ли и какой у всего этого итог, и он продолжал бы до скончания века, не обращая внимания на сопротивление и собственное отвращение, если бы его не отбросили прочь.
Клинки пронзают его насквозь, долгими и болезненными иглами приковывают к земле, разрывают его суть на ошметки, сходясь ровно в сердце, которое давным-давно если и бьется, то лишь номинально, иронично уподобляя его человеческому существу. Боль длится и длится протяженное мгновение, заполняя его рот вязкой черной густотой, стекающей из углов сжатых в агонии губ и выливаясь изо рта свободным потоком едва он роняет тяжелую голову вниз, словно шея не выдержала веса и сломалась, а все суставы разом отказали ему, свесив руки к полу бесполезными плетьми. Скверна сжирает его тело как паразит, как бросившийся на хозяина бойцовский пес, обнажая кости на костяшках пальцев и проедая в щеках бездонные провалы, сквозь которые видны белеющие в темноте зубы. От этого Ардину вовсе не больно, дыхание заходится только от близкого присутствия отвратительной силы кристалла и от пронзающих грудь сияющих лезвий, утягивающих его сознание в безвременье вечного покоя, к которому он тянет руки как дитя к матери, чтобы уже в следующее мгновение ногти до треска и сломов царапнули каменный пол пещеры, возвращая его в опостылевшую реальность.
Мечи более не держат его тело, и он падает на колени, упираясь ладонями в неровный гранит, один вид которого приводит его в бешенство. Близость смерти еще ощущается холодком на затылке, но куда сильнее она ощущается не в Ардине, а в Ноктисе, на которого Проклятый переводит почти ненавидящий взгляд. То, что в иной ситуации заставило бы его почувствовать удовлетворение, вызвало бы легкую усмешку от того, что он хоть на миг переиграл Этро ее же оружием, сейчас доводит его до горячки, вырывая сдавленные эмоции из души костлявой рукой. Миазмы сплетаются черно-фиолетовым вихрем, затягивают и скрывают его фигуру пока Проклятый поднимается на ноги, наблюдая, как та самая чернота, что прежде пожирала его, восстанавливает и поддерживает это тело, не позволяя ему перестать быть. Бесконтрольная скверна расползаются как море по всей пещере, стремясь заполнить даже самые отдаленные уголки, обволакивая не успевших скрыться демонов и стягивая их в существ отвратительных, переполненных и еще более безобразных, чем прежде. Голодные их челюсти со смаком щелкают перед самым лицом, но Ардин лишь отмахивается от них, как от надоедливой мошкары, ассимилируя и их безумие в единое с собой целое.
Все кругом сейчас — это Ардин, он чувствует себя и в своем теле и вне его, облизывая глянцевой чернотой подошвы собственных же ботинок. От миазмов густеет даже воздух вокруг и сияющие алые глаза Ноктиса вновь становятся единственным ориентиром, не считая тех розово-бордовых бликов, которые бросает на эбонитовую поверхность скверны возникшая в руках Проклятого коса.
— Хорошая попытка. — хрипит он обожженным горлом, с каждым шагом утягивая за собой шлейф из миазмов, — Вот только я один единственный в целом мире, кто не может умереть, Ноктис! Как ты думаешь, это дар или проклятие? Вы все умрете, вы все - умираете, пока я остаюсь. Давай проверим, насколько смертен ты сам! Насколько ты ценен для матери, если она так щедра, что уже подарила тебе смерть. — замах косы широкий, словно бы Ардин желает срубить Принца под корень, как тонкое деревце, без малейших сожалений и без малейших сомнений. Это не игра и не забавы, которыми Проклятый обыкновенно переполнен, сейчас он само проклятие, сама ненависть и сама скверна, заточенная и свободная же от человеческого тела
Всё ли это планировал Ардин? Планировал ли вообще, весь ли он или... какое-то определенное его настроение? Упуская детали, стоило бы отметить, что канцлер сквозил злобным душным отчаянием и отсутствующим смирением с собственной участью, коего в юном принце напротив - с избытком едва ли не от самого рождения. О Судьбе проклятого вообще можно рассуждать много и долго, ударяться в философию, поддержку или обвинения, и в какие-то моменты это может к чему-то привести и что-то дать; непременно может. Ноктису, не обремененному отчетливыми координатами и излишней предвзятостью, запросто обдумать и понять, как и принять, очень многое, потому в каком-то смысле Первому повезло с - так говорили предсказания - Последним Избранным. Вот только никакой необходимости в разборе полётов или понимании сейчас, когда вообще-то скверна, вообще-то снова - в ином формате, не как все прежние разы - столкновение, и ни секунды на то, чтобы подумать. Жизнь принца под угрозой, а значит и всех тех самых предсказаний, что веками озвучивались поколениями Оракулов, разносились людьми и переиначивались всё ими же.
Ардин, может, и бессмертен, а вот мир - вполне себе конечен. Ноктис не уверен, но если проклятье канцлера есть то самое, о чём он говорил, о чём повествовали легенды и мифы, то даже если скверна пожрет весь мир - это не будет обозначать смерть Ардина. Ведь, на минуту, откуда-то эта скверна в виде метеорита или чего-то подобного прилетела в свое время, не так ли? Быть может в виде закаменелого дожранного скверной другого-"Ардина", в свое время поглотившего другой мир и теперь паразитом привнесенного в следующий, и так бесконечно, бесконечно. И месть миру, и смерть мира, и убийство кого угодно на свете - ничто из этого не будет для Проклятого освобождением, ничто не даст ему того, на что он так часто ссылался, намекал или, как сейчас, с болезненной гордостью напрямую заявлял. Судьбе [участи? роли?] Первого-Проклятого можно посочувствовать, можно позлорадствовать, можно обвинить, можно относиться как угодно. Люцис Кэлум в целом считал, что каждое действие имеет свои последствия, и Ардин подучил свои. Миру было дано четыре кристалла, Избранный, небо полно света, скверна не клялась к ногам буквально повсеместно, а люди как были гнилыми, но притом не лишенными каких-то светлых качеств до появлении скверны, так и оставались таковыми после - выходит, либо Ардин в какой-то момент сделал что-то не так, имея все ресурсы, либо боги изначально ошиблись с расчетами, возложив подобную ответственность на того, кто в той или иной степени тоже являлся человеком, а значит и подверженность их чертам - лишь дело времени. Если бы Ноктис брался рассуждать, то скорее всего думал бы в подобном ключе. Сам он, так и не зная, что значит эта Избранность кроме ожиданий, коих едва ли оправдает, родился в иных условиях и... если честно, не то чтобы имел хотя бы в половину благостной данности в сравнении с Ардином и многими другими потомками-предками первую, скажем, тысячу лет уж точно. Смиряйся он с этим или протестуй, оно-то уж точно ни черта лишнего не изменит; вот и выходило у них обзывательство общее, рдно на двоих, да на сим все схожести благополучно и заканчивались.
Но какая разница, а. Какое это, черт подери, имело значение, когда развернулся махач? Когда какие вообще мысли: для начала бы выжить, подчистить место, чтобы не воротило до тошноты, вернув ему хоть каплю божественного присутствия, а там... Ну. В общем. Если бы целью было убийство Ноктиса, то разве не являлся бы он трупом уже много минут-часов-лет как? На свою же смерть Ардин пока явно не рассчитывал. А потому, по сути, задача стояла в том, чтобы успокоить его. Порубить провоцировавших обоих кругом демонов, избавить Проклятого хотя бы от капли собственного дара-проклятья, вернуть ему самообладание, а дальше... Да, черт, давайте принц, едва вообще отошедший от "наглотался скверны", для начала просто выживет? После того, как отобьет косу, увернется, скользнет в сторону, оказавшись в максимально не дружественной и не приветливой обстановке: с одной стороны Ардин со своими оружием и потоками куда угодно да созданием чего угодно, желавшего навредить по природе своей, со всех остальных сторон уже готовые демоны, имевшие точно такую же природу. Всем собранным мечам принца приходилось быть задействованными, а акцент взять, как ни странно, на тяжелое оружие, что медленнее, но массивнее в рассечении; и на парные клинки, потому что тоже хорошо для очищения пространства. Традиционные же мечи пускай летают, рубят, используются в качестве безостановочной защиты кругом... чёрт, хорошо бы, конечно, щит раздобыть, потому что когда мечей мало, поддержка отсутствует, а всего кругом [без их собственного оружия, что при правильных манипуляциях можно использовать против своих же даже безо всякой магии] много, стоило покрывать себя во всех градусов. Но ничего, принц ещё молод, и коли доживет, то непременно отточит свою заложенную программу на машину для убийств; с мечами, кочергами, палками, да чем угодно. Вы на потенциал углядите, если сможете рассмотреть что-то в этом мрачном подвижном обители, освещаемом от части фонариком кое-где-кое-как, а от части магическими голубоватыми вспышками, как и иными оттенками не столь яркой в свете магии Ардина, терявшейся среди скверны. А лучше слушайте: звуки в своем обилии прекрасны, особенно когда клинок о клинок.
Разговаривать Ноктис не намеревался: он не с концами пришел в себя, слишком занят, да и вообще не в настроении ни язвить, ни отвечать на шутки-безумие Проклятого, ни мериться в чем бы то ни было, что касалось языков. Во время некоторых действ разговоры вовсе лишние, и если так, то наслаждаться процессом, распределять силы и надеяться, что это не убьёт его так скоро - вот и весь ответ, вот и весь план. Разве что на месте не стоял, то пятясь, то намеренно продвигаясь в ту сторону дальше, куда вели "родные" ощущения в гробнице. Демоны следом, Ардину от свары-то никуда не деваться. Так и потерялись во времени. Лишь бы только канцлер успокоился быстрее, чем Ноктис выдохнется, перегруженный духотой, последствиям соприкосновения со скверной и усталостью. Ведь не за тем сюда пришёл; пришли; оба. По крайней мере, не в махаче самоцель. Ноктис бы лучше мутантов и демонов в пустыне порубал: и ребята под боком, и польза для людей, и раздражение не столь сильно, что давлением и до тошноты да гудения в голове [хорошо, приятного в его аутичном понимании]. [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
Живым тут не место. Среди ярких вспышек силы в этой подвижной густой темноте место лишь мертвым потерянным душам и воспоминаниям о тех, кого уже нет. За спиной Ноктиса нет груза потерь, нет голодных сожалений, нет тех, кто незримо смотрит в спину, то ли осуждая, то ли подталкивая действовать и идти дальше (а, может быть есть, но слишком уж отлично от прочих). У Ардина за плечами топчутся сотни, их руки толкают его в спину, но, бесплотные, проходят насквозь, уже не имея никакого значения для того, кто прежде ставил жизни многих превыше всего. Их имена и лица стёрлись из памяти, подернулись пеплом времени и Ардин отвернулся от них, отмахнувшись словно от сора, не желая тревожить застоявшееся болото собственной души.
Они разные, но голод у них общий; даже не голод вовсе, а неистребимая потребность, о которой они не просили, но заложниками которой стали, осознавая это, но не в силах ничего изменить. Стоит ли задумываться о том, сколь свободна их воля, какая малая толика их личностей на самом деле принадлежит им, не являясь продуктом влияния, предназначения, проклятия или боли? Имеет ли это хоть малейшее значение теперь, когда от Ардина Люциса Кэлума не осталось почти ничего, а Ноктиса Люциса Кэлума, быть может, и вовсе не существовало?
Рукоять косы в руках устраняет незванную горечь этих сомнений. Горячка боя притупляет эмоции, замещает сомнения яростью и жаждой разрушения, чтобы вновь заработавшее сердце билось в такт скверне, а не забывалось, зависая в паузе или откликаясь на знакомую-чужую силу, пропитавшую эти стены или хлещущую из мальчишки через край. Звон зачарованной стали, удары лезвия о лезвие, булькающий хохот в горле и злость на молчание, которое, впрочем, не имеет значения, когда бой говорит за них.
— К чему эти отчаянные попытки выжить, милый принц? — с искренним любопытством вопрошает Ардин, всем корпусом поворачиваясь следом за легковесным и подвижным Ноктисом. Проклятый словно врастает в пол, захватывает все пространство своим присутствием, тянет щупальца скверны следом за мальчишкой, но невольно и тянется сам, девятым валом скользя вслед за Ноктисом, который отступает все дальше.
Чего больше в движениях Ноктиса: сосредоточенности, удовольствия или стремления выжить? Что есть в Ардине: желание убить, выпустить пар или неосознанная потребность доказать что-то?
О чем думает Ноктис, пока его клиники шепчут лишь о выживании? Зачем Проклятый нападает, зная, что может убить, но не желая этого? Принц - его единственный билет, последний ответ на вопрос, который он кричал когда-то до сорванного горла: за что? Ардину все эти размышления опостылели так давно, что он уже и не берется судить о том, что правда, а что ложь. У него есть своя собственная, выстроенная на обиде, на тысячелетиях боли и сомнений, на отвергнутом естестве и на невозможности остановиться. Он и в самом деле Проклятый, потому как участи этой не пожелаешь и врагу, не пожелаешь самому отъявленному негодяю. Ему уже не важно, кто прав и кто виноват, в чем его ошибка и в чем вина — это потеряло значение под грузом прожитых лет, как и ненависть, как и месть, лишь иногда вспыхивая позабытым пламенем, когда под оболочкой бессмертного, Канцлера Империи, Отверженного, Ардина Изунии, проглядывал Ардин Люцис Кэллум, то, что ещё не успела дожрать скверна и то, что не истлело под гнетом времени.
Было ли в нем место сочувствию Ноктису? Тлело ли смутное понимание того, что они в одной лодке, пусть и с разным грузом? Может быть. Действия Ардина можно без особенного труда счесть эгоизмом, а можно разглядеть и желание открыть мальчишке глаза, помочь так или иначе нащупать суть всего. Для них обоих. К нужным им ответам не ведёт прямая дорога, не тянется проторенная колея и нет ничего и никого, кто мог бы сказать, как все обернется и что их ждёт. Даже боги бессильны, даже они не знают, какую кашу заварили.
Вот только нужны ли эти ответы Ноктису? В его глазах Ардин видит смирение и пустоту, а в своих чувствует переполненность. Из них на ладони сыплется пепел от сгоревшего предназначения, от надежд и будущего, которого у Ноктиса никогда не было. Лучше иметь и потерять или не иметь вообще? Есть ли у них надежда на то, чтобы найти общий язык? Да и существует ли он у тех двоих, каждый из которых является уникальным существом? Буквально единственным в мире. Что есть у них кроме глубинного понимания и права выпустить пар и гниль вот так, в попытках убить друг друга?
— Довольно, — Ардин сворачивается в раз, как рак отшельник вблизи своей капсулы. Он видел достаточно, чтобы не найти отражения своей ненависти и чтобы она вспыхнула с новой едкой силой, ползучая, как низовой пожар под листвой, но не направленная ни на что и ни на кого конкретно, а от того ещё более мучительная. Его слова осыпаются бесполезными камешками, не достигают Ноктиса, будто бы там можно чего-то достичь или вынуть что-то живое. В точке смирения нет места ничему, чего хотел бы увидеть или что желал бы пробудить Проклятый. — Этого достаточно.
Нет смысла объяснять или ударяться в рассуждения. Нет смысла извиняться (за что?), нет причин обсуждать случившееся. Проклятый выплеснул свою боль и свою злобу, Ноктис, быть может, подчерпнул что-то из произошедшего, но кажется, что они оба вернулись на исходную, так ничего и не получив. Или удостоверившись в чем-то, что имело значение.
Те демоны, что ещё не пали от света Кристалла враз пожраны скверной, жадно заглотившей свои подобия, пожирая остатки живого в них. Наступившая следом тишина показалась бы оглушительной, если бы не мягкое гудение силы, распространяемое воротами в усыпальницу, у которой они подобрались незаметно для самих себя в горячке боя. Сила поет: должно быть останки павшей Королевы почувствовали присутствие потомка и отозвались, призывая его то ли на поклон, то ли для благословения.
Ардин ухмыляется на это почти злорадно, шагает вперёд, проходя мимо Ноктиса и упирается ладонями в двустворчатые двери, распахивая их настежь не взирая на сопротивление. Ладони разом чернеют от ещё не утихшей скверны, но Проклятый досадливо стряхивает ее с рук, незаметно поправляя манжеты и воротник, вскользь проверяя, залечила ли скверна созданные ей же самой раны: негоже входить в королевскую усыпальницу не при параде.
— Прошу, ваше высочество, пора знакомиться, - первым шагнув под своды, Ардин глубоко вдыхает отвратительно чистый воздух и с уже привычным паясничанием кланяется, дожидаясь пока принц войдёт.
Предок Ноктису нравиться и не должен был, вообще, ни по какой из причин: тот Проклят, так или иначе, а со своей функцией не справился, с его "освобождением", если верить летописям, мир начал быстрее катиться в бездну; в целом вся история и природа обоих располагала к не-симпатии, и она непременно имела место быть. Сейчас и в принципе. Так, сколь бы противоречивой для принца не являлась компания Ардина, он таковой всё-таки намеренно не искал, предпочитая другую или одиночество. И в этот раз, если честно, совершенно не был рад этой встрече: у Ноктиса иные планы, свитая с ним, другие цели, более толковые в плане толка и помощи людей схватки с демонами на открытом пространстве и так далее. По возможности, он бы действительно избежал компании Люцис Кэлума, но в должной мере, по-настоящему возможность отсутствовала при всей показательности наличия выбора, вот так и сложилось.
По крайней мере, так думалось сейчас: раздраженному, немного даже вымотанному этой бесконечной черной тошнотой кругом. О, подобные схватки с подопечными Ардина в его собственном присутствии непременно полезны для отработки навыков, потому что и отец, и канцлер - это великолепные бойцы, схватки с такими даже в малую часть силы - это всегда пособи, испытание и польза. Но за этим... если честно, за этим всё. Принц не испытал удовольствия сегодня, так и не уловив смысла от содеянного. Вернее, должного смысла: он словно бы помог Ардину в его личной проблеме, в какой-то... загвоздке, засоре, но этим все и ограничивалось. Вообще вся сегодняшняя встреча, она словно бы для того, чтобы Проклятый сам себя поставил на место. Вот только поэтому он предпринимал то, что в потенциале способны навредить Империи, каким-то там планам всех сторон, может даже самому Ардину, потому что бессмертен - это вовсе не невозможность доставить себе и своим задумкам проблемы. Но, видимо, это "не в порядке, что-то не так" достаточно существенно, чтобы вытащить принца ненавистного рода и государства из его дел, потянув к себе в компанию вот в такое вот место. И, не получив точно ответа о мотивах Ардина, Ноктис более не спрашивал: какое-то подкожное понимание озвученного прежде достаточный повод, если хоть сколько знать Проклятого вне его должностных обязанностей и легенд. Ему этого достаточно, чтобы сделать то, что он делал; в том числе и сегодня. Неизменно: никакой симпатии со стороны Люцис Кэлума, как и желания растягивать это, но... всегда познавательно, а ещё, сцепившись с принцем хоть немного, Ардин явно не полезет к другим люцианам, ибо больше Нокта они ему не дадут уж точно. Так надо, значит. И ладно.
По мере приближения к непосредственно усыпальнице дышать становилось легче, привычнее. Под ноги ничто не кидалось, не путалось и не раздражало. Кроме Ардина, разумеется, чья натура более чем показательно и естественно реагировала на присутствие очередного покойного короля; вернее, королевы. Со всем остаточным, что из этого вытекало. Как ля Ноктиса, так просто место мира, покоя и забытости. Как и полагалось всему мёртвому, что с вкладом или без,а все равно забывалось рано или поздно, получив своё право на забытье.
Это какой-то цирк.
Откуда и когда канцлер успел нахвататься клоунады, этой манерной показательности? Она облегчала ему коммуникацию? Или, может, думал, что как-то выставляло окружение в не том свете, или раздражало? Что же, Ноктиса в нем если и раздражало, то явно не это - слишком просто и поверхностно, чтобы слишком обращать внимание вне факта наличия феномена. Да и, если счетно, на какое-то время он вовсе предпочел не акцентировать на Ардине никакого внимания, обведя усыпальницу взглядом потухших глаз, в которых на самом краю слабо заполненной натуры никак не улетучивались неприятные, смутные, непривычные ощущения от того, что недавно пыталось изнутри заполнить пустоту, захватив её, теперь оставив немного расшатанным, замкнувшимся и, если честно, с какой-то долей усталости [что это вообще такое было?]. Ему хватило, не нужно больше ни скверны, ни Ардина сегодня, но... Конечно же, сам Канцлер думал немного иначе. Возможно, получая с этого что-то своё. Принц лишь глухо выдохнул и, потерев лоб, двинулся к конечной точке в этом месте.
Он шагнул в самую глубь, пройдя прямиком к надгробию, что традиционно для Люцис Кэлум располагалось посреди холодного и пустого посещении, не лишенного гербов и выбитых изображений Этро на стенах и под потолком, пускай в данном случае и наблюдалась некоторая аскетичность. Люцис Кэлум всегда остаются Люцис Кэлум, как бы да что бы люди не думали, не так ли?
Устроив руки поверх форменного камня, Ноктис какое-то время просто молчал, так и стоя в этом положении.
"Удивительная преданность трону," - отчего-то подумалось, когда глаза скосились на "лицо" упокоенной королевы, имя которой сейчас едва ли вспомнит кто-то вне люцианских историков, артефактологов и библиотекарей.
- Короли Люциса никогда не прекращают свою службу. Даже когда умирают, - вдруг произнёс юноша, не меняясь в положении и будучи на никак не выражавшейся волне, подстроившись под это место. - У нас считается, что даже после смерти они продолжают служить Этро, в каком-то смысле существуя в иных временах и условиях. То же бессмертие, от которого не сбежать никому из них, - он едва обернул лицо, через плечо скосившись на Канцлера едва-едва подсвечивавшимися глазами. - Так почему ты настолько хочешь умереть, Ардин? - нейтрально. - Жаждешь вновь служить, как это было в самом начале, или рассчитываешь на что-то ещё? - разумеется, со скверной иначе, ведь у неё одна цель: проглотить, преобразовать, стереть, двинуться дальше или, если некуда, бесконечно множить, делить и жрать саму себя. Кажется, именно потому боги так ничего и не смогли сделать с ней за столько лет, нет? Но, если упускать фактор скверны, на что рассчитывал Ардин? Если в нём вообще имелись хоть какие-то расчеты, а не сплошная тяга скверны проникнуть в новую плоскость, дабы дожрать. [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
Чужая чистая сила воет в его разуме на одной ноте, скребется острыми ногтями по стеклу, вызывая отвращение и головную боль, вполне терпимую и ничуть не сравнимую с той глухой пустотой под ребрами, которую он почти не ощущает покуда скверна беснуется и плещется под кожей. Сейчас она отступает и засыпает, то ли насытившись, то ли зализывая раны перед следующим прыжком и Ардин враз меркнет, будто бы ему отключают питание, оставляя существовать на сэкономленных скудных резервах своей собственной энергии. Только запавшие глаза на осунувшемся лице не потухают, тлеют едкой желтизной в тени тяжелых век: взгляд приклеивается к Ноктису как примагниченный. Проклятый смотрит без жадности и интереса, но смотрит только чтобы смотреть, выхватывает вниманием натянутую где-то в глубине Принца струну напряжения, грозящую то ли лопнуть, то ли истончиться с концами, не оставив в нем и следа живости. Для Ардина скверна — проклятие. Привычное, давно знакомое и ставшее частью, которая ему не ненавистна (ненавистны были те, кто обрек его на подобное существование). У скверны нет разума, нет личности и в ней нет лжи, ее нет смысла ненавидеть, но сколько угодно можно испытывать отвращение. Но сейчас отверженному королю кажется, что для Ноктиса она стала бы благословением. Она дала бы ему жизнь: больную, извращенную, жадную и полную голода, но жизнь, отличную от смерти, которая все сильнее поглощает то, что когда-то было собственным "Я" Ноктиса. Да и было ли?
Но Принц не поймет этого, определенно откажется от столь щедрого предложения прародителя, а Ардин никогда не был благодетелем и уж точно не для потомков Сомнуса. Это лишь деталь, которую он отмечает, наблюдая за Ноктисом уже несколько часов, скорее ощущая, чем понимая, что чего-то в нем стало меньше за два последних года. Отчего так? Ведь сама Смерть в этом мире — жива, даже мертвецы куда живее, чем сам юный Принц. Мертвые короли переполнены целью, а мертвые души попросту становятся ничем, но никто из них не подобен автомату, несущему чужую волю так, как делает это Ноктис. Само по себе это открытие или знание не интересует Проклятого, но слишком уж много пищи для размышления дает.
Но после, не сейчас, когда внутренний раздрай похож на едва склеенные между собой осколки.
— Ты задаешь вопросы, но ты не хочешь знать ответа, — безразлично отзывается Ардин, отходя в сторону и опираясь спиной о стену ровно там, где красуется изображение Этро. Он получил достаточно, но получил вовсе не то, чего ему так отчаянно хотелось. Боль не ушла и не утихла, только обнажилась, прежде за скверной напоминающая лишь неясный и смутный гул, а теперь становясь вполне осознанной и понятной для его прояснившегося разума потерей. Не первой в его долгой жизни, но лишь третьей из тех, что в самом деле имели значение. Эра, Альмерикус и Аристэеус кажутся сейчас слишком осязаемыми, как и пропасть бессмертия, протянувшаяся между ними его недобровольным выбором. - Короли Люциса - рабы, жалкие и безвольные существа, благоговеющие перед своим пленителем. Вы - сами себе овцы, пастухи, мясники и псы, и за это можете сказать спасибо вашему Первому Благословенному Прародителю и Богине, которую вы чтите, - Ардин мрачно усмехается и в этой усмешке нет ничего потустороннего, она слишком человеческая, слишком измученная, словно бы скверна не наложила на нее своего отпечатка. - Но были среди вас и те, кто противился этому, кто желал свободы.
Единицы. Отвергнутые своим народом, отвергнутые кристаллом, но привечаемые Проклятым. Должно быть им же и соблазненные, но разве это так важно? Он лишь повернул их в нужную сторону, но они сами открыли глаза и смотрели на правду, сами отдавали свое оружие в его арсенал, сами шли за ним. Но это уж точно не интересует Ноктиса, как и следующие слова Ардина, которые можно расценивать и как ответ и как уход от ответа.
— И я тоже хотел ее, Ноктис. Но свободы нет и не будет. Ее и не было никогда, но если уж жить вечно, то я хочу быть на вершине, не подчиняясь судьбе или играм тех, кто и сам не слишком отличается от человечества. — Канцлен уже не подвижен и не театрален как за минуту до этого, за него говорят глаза, скрестившиеся взгляды: алое и золотое, как лазурное и розовое незадолго до этого. Алый — цвет смерти, ее близости и ее присутствия. Сила Ардина всегда была алой, потому что смерть была его частью, как сейчас она часть Ноктиса. Только иначе. Важно ли это замечание? Имеет ли оно значение? Есть ли разница между ним, полубогом, и тем, кого Этро избрала своим глашатаем? — Боги тоже подвержены скверне. Они не мудры и не всесильны, что бы там себе не придумывали люди. Они эгоистичны и зависимы от своих желаний, они слишком человечны, чтобы решать чью бы то ни было судьбу.
Лучше не думать об этом, лучше не знать, что избавления нет и не будет, что смерти для него нет и не будет, и что он слишком жив, чтобы смириться с этим. Оттого и противоречие, оттого и сомнения в собственных желаниях, почти незаметных под гнетом скверны и ее вечной жаждой, а еще надежда. Такая бессмысленная и такая отвратительная, но надежда на то, что после смерти не будет ничего, лишь забвение и пустота. Ардин Люцис Кэллум не хочет умирать, он знает, что смерть — это не конец для потомков Этро, что цепкие костлявые руки никогда не отпускают тех, кому довелось попасть в ее хватку — мать ненасытна так же, как и сама скверна, быть может потому так ненавидит ее. Проклятый о смерти и вовсе не думает, его ждут новые миры и пространства, которые еще можно уничтожить и поглотить неисчислимое количество раз. Ардин Изуния жаждет мести, он не оглядывается на последствия, стремясь ввергнуть мир и богов в вечную ночь. Если бы только он желал стать богом, отринув свою человеческую оболочку, но даже это уже не нужно ему. Он лишь хочет увидеть, как скверна поглотит тех, кто обрек его на страдания, а дальше... Пустота. Он дойдет до нее и подумает, что будет дальше.
— Я хочу, чтобы все изменилось, так или иначе, — эти слова вновь разжигают в Ардине проклятую агонию, раздувают затухший огонь его ощущений. — А может быть тебе еще удастся меня убить и тогда ты не захочешь оказаться на моем месте, милый принц! — Проклятый вновь смеется, хохочет громко запрокинув голову назад, словно и не было этих метаний секундой ранее. Злобное веселье и едкое желание отомстить за неуместные вопросы вновь наполняют его, и он отталкивается от стены, пружинистой походкой приближаясь к Ноктису, застывшему у надгробия.
— Правда она была красивой? — красуясь, Ардин приближается к лицу мраморной королевы, вглядывается в ее пустые глазницы и по-отечески целует в лоб, оставляя развеивающуюся в воздухе черную дымку. Теперь надгробье разделяет их с Ноктисом как поле боя и Проклятый зеркалит его позу, прижимая ладони к мрамору. — А давай посмотрим, кого из нас выберет ее оружие, мой дорогой? — Проклятый неприятно улыбается, отсвечивая золотом из-за полей надвинутой шляпы. — Вдруг ты проделал этот путь зря?
Отредактировано Ardyn Izunia (30.07.20 17:51)
Трудно обвинять Ардина в том, что он много лгал, недоговаривал или был скучен. С ходу Ноктис в принципе не припомнит, когда проклятый предок врал ему, если честно, а что до "недоговаривал", так всегда имелась известная отговорка про: "А ты и не спрашивал, а ты и не уточнял" да "личную интерпретацию", что снимало всякую вину, так или иначе. Скучностью - в смысле бестолковости, неуместности своих речей, канцлер также не отличался. Не то чтобы Ноктису правда всегда было его интересно слушать, и как бы сколько раз он вовсе его не понимал в силу возраста, состояния или отсутствия необходимости в этом точно также же, как отсутствие необходимости у Ардина иметь собеседника и его внимание соответственно. Просто Канцлер всегда говорил что-то во имя чего-то, весьма конкретного, пускай и нередко противореча самому себе. И, так или иначе, потом, со временем, его слова подтверждались или опровергаясь, давая принцу при всей своей абсурдности куда больше, чем неизменно и по-прежнему, в общем-то, все; даже отец. То ли потому, что Ардин не осуждал, то ли потому, что их положение в предсказаниях было противоположностью, то ли потому, что между первым и последним Избранными не было никого подобного, делая их фактически не способными вникнуть в эту невникаемую штуку, а может быть что-то ещё... Конкретно в том, что и как говорил Проклятый, его правда не обвинить. Как и не обвинить Избранного в том, что иногда он слышал, а иногда даже не намеревался слушать, прекрасная зная, что это не нужно [ему, Ардину или обоим].
Сейчас выходило похожим образом, разумеется. Самое стабильное, что было за сегодня - это речевые повадки Канцлера. Он снова говорил, снова играл, снова из крайности в крайность. Но это правда носило иные оттенки, словно бы мутная вода под ним оказалась разбавлена чем-то из одной прорванной затычки, не меняя картину полностью, но показывая её прежний состав с иной химической и визуальной перспектив. Потому что то, что говорил Ардин, оно, ну... относилось и направлено на Ноктиса больше, чем прежде, даже если Проклятый неизменно думал о себе и не улавливал того, что вообще-то ведёт диалог. Иначе бы просто не искал компанию принца. Сам. Настойчиво и буквально призывно. То, что он говорил не сегодня, не прежде, но сейчас - оно имело смысл. Не в правоте или ошибочности дело, но в том, что задело какой-то из мыслительных процессов. Затронуло то, о чем юноша думал время от времени. То, на что никогда не получал ответов, и едва ли их бы дали ему хоть где и хоть когда; коих могло вовсе не существовать. А Ноктис всё продолжал замечать, понимать бессмысленность своих наблюдений и ненужность вопросов миру, делая то, что у него получалось лучше всего и компенсируя-убегая невозможное так, как единственно доступно. Не понимал этого разумеется, но... Быть может, в какой-то мере и так. Одной Этро ведомо, а если даже ей нет, то уж точно никому.
- Ты стал первым, кто начал это поклонение. У тебя был повод, он же остается и у нас, - ровные слова, что стали бы осуждением, добавь в них хоть чего-то. Но Ноктис не добавлял ничего, он лишь констатировал, словно бы подрубая нитку, что держала мишуру, прикрывавшую лишенный мышц и кожи скелет. Мишура упала, скелет остался. Факт? Факт. - Не мне судить, но картина выходит неоднозначной, чему бы ты не пытался наставить тех, кто уже не являлся тобой, - рука непроизвольно прошлась по каменной поверхности, пока сам Ноктис отвернулся от Ардина снова, уставив взгляд куда-то в никуда, формально собранный на чужом лице без зрачков. - Между тем для этого у тебя нет ни ответа, ни решения, - не кольнул, а даже если так, то лишь основываясь на словах и действиях самого Проклятого. Исключительно. Сам не знал, а других учил? Это очень по-человечески. Принц вот не считал, что много знает, потому и наставлять никого, как и сбивать с пути, не намеревался. Не его его участь - чужие судьбы исправлять или калечить. Оракула, богов, кого-то ещё, но что способны пешки? У них лишь клетка или две на первом ходе, а дальше какая разница, идти только вперед в надежде стать ферзем; или не дойти.
После Ноктис не вмешивался, не перебивал и ничего не говорил, буквально слушая спиной, атомами, энергией, "светом" и так далее. Видеть было не обязательно, всё та же мишура. Просто слушал, неизменно облокачиваясь да не отвлекаясь на нюансы и интонации. С ними всё не в порядке, они словно дрожащее стекло или дамба, что ни то собиралась прорваться, ни то лишь грозилась, чтобы посмотреть за реакцией местных жителей: будет ли эвакуация или все останется как прежде, на волю случая, богов, погоды, какая вообще разница, жизнь не вечна и так далее. А Ноктис в этом что? Явно не один из жителей, не прогнозист и не строитель.
Лишь когда Ардин - снова - отсмеялся, когда звон от его [поганого] [вредного] [не стабильного] [кричащего] [воющего] [скрипящего] смеха прекратил отбиваться по пустым стенам усыпальницы, когда вновь принялся двигаться, неизменно не плавно и не сглажено, как это бывало обычно, Ноктис заговорил, скосив на не упокоенного прародителя взгляд синих глаз.
- Ты не хочешь подчиняться судьбе, но при этом делаешь это, - сухо и просто усмехнулся, не скрывая этого и подразумевая исключительно то, что озвучил. - Мы действительно отличаемся, Ардин. Знаешь чем? - на шаг отошел в сторону, ближе к ногам фигуры, но не отступая от нее самой, уставив глаза на каменное оружие, но не фокусируя на нем взгляд. Более на канцлера не смотрел. - Ты Проклят и понимаешь, что это значит и за что. Ты был избран, провалился и стал тем, кем стал, - не вдаваясь в детали, подробности, драму, обстоятельства, вопросы справедливости или несправедливости: четкая последовательность, готовая хронология, результат и понятные полученные по итогу определения. - Я тоже Избранный. Для той же цели, ничего нового: искоренить скверну из мира, - и это всё имелось лишь у них двоих, ни у кого более. Первый - ставший отверженным - и второй, что должен стать последним. Иронично, что на враждебных сторонах, на черном и белом, что порождено одной и той же Смертью и допущением иных богов, но то уже немного иное; сейчас о куда большем-меньшем. - Только знаешь... - брови едва насупились, пока пальцы коснулись каменного "острия", - я вообще без понятия, что именно это значит, - Ноктис говорил не громко, и от части походил сейчас на Ардина: обращался ни то к себе, ни то к нему; непонятно, с кем и для кого из них говорил. Но как и с Проклятым: слова доходили до обоих, каждому давая что-то своё; намеренно заложенное или нет. Потому что иначе до сих пор не выходило. И так получалось, что сегодня... сегодня это особенно явно выражено. Ничего [слишком много] личного. В одном этого словно бы никогда не было, не умел. Во втором же почти не осталось, что и представляло собой основного гвоздя программы: собой оставаться Ардин словно бы хотел и не хотел одновременно; это если бы принца спросили. - Скверна существовала до тебя, придя откуда-то ещё. И если моя судьба в том, чтобы убить тебя, а твоя судьба - всё-таки умереть, исполнив этим, допустим, свой долг... - не могло ли это желание и невыносимая вечная жизнь быть как раз тем самым долгом, что канцлер презирал до скрежета зубов? Ардин когда-то слепо верил богам, а от любви до ненависти один шаг; он, как и люди, как и, верно, сами боги, обладал все теми же слабостями и пороками, всей той же верой и потребностями, работал точно также как и они все, сколько бы личностей и чужих драм - вернее, самых поганых из людских качеств - в нем не осело. А значит, его желания - точно такая же манипуляция, проявление, может быть спонтанностью или заготовкой. Хотел бы Ардин того признавать или нет, значения это (не) признание не имело вовсе. Вероятно даже, что умереть желал вовсе не сам Ардин, но скверна внутри него, стремящаяся разве что пожирать, для чего стоило уничтожить Избранного, привычный мир, свое собственное тело, после оказавшись где-то ещё. Вот только пожрав его с концами, от исконного Ардина не осталось бы совсем ничего, хуже чем пустота, а потому его ли это вообще стремление? Человека или демона? И если человеческое, свое собственное или чужое, но людское, оставалось в нём, то разве желало оно того же самого? Ноктис не судья и не философ, он не знал ответов и не делал вид, что знал. Но раз Ардин так усердно пытался его ни то поддеть, ни то направить, ни то предъявить собственную исключительность и значимость... что же, Избранный тоже так умел. Сбрасывать со скалы, но иного порядка. - Отчего-то твои потомки и мои предки за полторы тысячи лет не сумели сделать ничего, даже когда у них было солнце, а пока ты был заточен, лишенный скверны вне себя, она из иных мест никуда не делась, - едва повёл плечами, подняв взгляд на Канцлера и на какое-то время уставившись на него. Молча, прямо-прямо, ничего не говоря; походил ли умильный Ноктис на ребенка сейчас? Кто и с кем разговаривал? О чём эти домыслы, к чему они? Что же, пускай подумает; если когда-то захочется. Предок отсыпал достаточно собственного словоблудия, что до, что после, а у мальчишки накопилось и вдруг нашлось, что сказать. Он не шугается, не слепо ненавидит, не прогибается - ничто из привычных для Люцис Кэлум прежде форм-реакций при взаимодействии с Проклятым, не так ли? Если уж это эфемерное понятие избранности приклеено к ним обоим, с какой угодно разницей во времени и обстоятельствах, то и права у них, стало быть, равные. Сколько бы свои собственные Ноктис не терял в дурмане луны, блеске мечей и ограниченном Люцисом мире, спасением которого он по приданию каким-то чудом не должен ограничиться, буквально "спася всех".
- Если я смогу стереть тебя, то это не станет синонимом избавления мира от всей скверны... или станет? - вы ведь помните, скверна пришла извне. Зависела ли она от одного лишь Ардина, когда вообще-то способна проникнуть в каждого, избрав себе иного носителя буквально в любой момент, да хоть Ноктиса, хоть кого-то из крови Оракулов, хоть кого-то не лишенного выносливости ещё. - А если с этим не справлюсь я, то что оно изменит для тебя? - в голосе мелькнула горькая едкость. - Бессмыслица получаешься, ты не думал об этом? - пальцы убраны от "лезвия", снова уперся о камень, подняв глаза к условному потолку. - Я не понимаю и не пытаюсь создавать видимость обратного. Без понятия, зачем пытаешься ты, правда, - просто и беспристрастно. Вот так. Прямо так.
- Люцис Кэлум в какой-то момент тоже задались этим вопросом и, похоже, ответа не нашли. Как и ты теперь, - неизменно не глядя на Ардина, отмечая для себя, что в самой усыпальнице скверне словно бы душно, она не могла просто взять и начать расползаться. Якобы труп спустя сотни лет чему-то научит, словно бы эфемерное остаточное присутствие Этро и невозможность умереть для Люцис Кэлум здесь играли какую-то особую роль, силу, что угодно. - Потому никуда вне своих земель и не лезут, ничего более не делая. Где понятно, там и действуют. Заодно с Империей, делающей тоже самое, - ненадолго замолчал, переведя спокойный взгляд на Ардина. - Ты говоришь о желании, чтобы всё изменилось... оно и меняется. Само по себе, - небо уже погасло, мир погибал; к примеру. - Какие еще могут быть изменения? Ты знаешь, как точно выглядело бы хотя бы твое желание? Для мира... для тебя, - усмехнулся ни то с некоторой ядовитостью, ни то обжигающим холодом собранного единого бесстрастия, в коем не терялось и не плескалось ничего лишнего. А что плескалось, того неизменно недостаточно, чтобы дойти хотя бы до середины дамбы. Почти как красная тряпка, да вот только в Цитадели признают иной цвет, в то время как давно известно, что миф всё это - про быка и тряпку.
- Сами себя водите за хвост, канцлер, - игнорируя все детали поведения и жестов Ардина. Выпрямился, вздохнув. Здесь правда спокойно. Ни жизни, ни смерти. В чём же предок повлиял на эту Королеву? Возможно, её оружие расскажет. А может быть и нет. Ноктис сомневался, что ему можно поведать что-то... значимое. Ни у кого прежде за столько тысяч лет так и не нашлось ответа, а потому спрашивать их незачем. Мертвых, не справившихся точно также, как Ардин и любой из его потомков. Если бы это было не так, то Ноктиса бы не было. Избранного бы не было. Мир обошелся бы без него. Всё просто. Настолько просто. - Посмотрим, - зря не будет зря в глубоком смысле, но ведь речь об ином. Не личное, но как между Первым и Последним. Провалившим и тем, кому лишь предстояло [быть может] провалиться. Мертвые решают, на границе служения Этро. Хотя, признаться, если она отдастся Ардину, это будет немного обидно. Неправильно. И самую малость бессмысленно; еще более показательно бессмысленно, чем всё то, что уже отметил Ноктис. Лучше бы брал дополнительные занятия и Игниса слушал, ей богу, а не собирал всё, что призывно [и не очень] просилось забрать себе.
Рука выставлена, клинок повис в воздухе, светясь голубоватым светом, что пылью рассыпался по темному, ничем кроме нагрудного фонарика не освещаемому забытому помещению.
[icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
Удивлен ли Ардин тем, как многословен и подробен вышел их разговор? Отнюдь, Проклятому легко подстроиться, легко подхватить и заиграть любую партию, ведь для каждого звука и для каждой ноты у него найдется инструмент. Цепляет ли его холодный и лаконичный тон Принца, вовсе не соответствующий ни возрасту, ни опыту, ни взглядам семнадцати летнего юнца? Если бы он в самом деле злился на слова Ноктиса, если бы в самом деле желал его смерти — убил бы не задумываясь. Но даже раз за разом поднимая на потомка меч, не осторожничая и не церемонясь со скверной, Ардин никогда не доводил дело до конца. Осознанно ли или же руководствуясь пророчеством, что двигало им и его желаниями в тайне от него самого - не столь важно, если результат устраивал его.
— Знай я то, что знаю сейчас, не будь я тогда слеп так, как слепы вы — все было бы иначе. Но теперь я знаю, а вы — не хотите слушать. Потому что знать истину и принимать истину – совершенно разные вещи. — тон в тон отвечает Ардин, разве что насмешка на его губах выглядит искусственной, потому что принадлежит не лицу Канцлера, но лицу Избранного, почившего почти две тысячи лет назад, — Вы знаете ее, догадываетесь о ней и только думаете, что смирились. На деле же вы живете во лжи. Меня обманули, а вы рады обманываться сами, чтобы не страшиться ужаса и бесцельности вашего существования, который заключался только в том, что все их жизни нужны были только для того, чтобы рано или поздно родился ты. — сотни раз проговоренные слова набили на языке оскомину, но от того не стали меньшей правдой, за которой Проклятый наблюдает почти половину тысячелетия. — И даже твой обожаемый отец ничуть не отличается от плеяды тех, кто был до него и до тебя. Ты — не его сын, но лишь тот, кому он передал силу. Как и он не твой отец, но только лишь предшественник. Они думают… — Ардин усмехается и осекается, — думали, что ты — кто-то, в отличии от них всех, но даже ты — никто для богов. Сосуд, пешка — что угодно. Переполненный смирением по их воле, а не по своей.
Ардин смирения нахлебался вдосталь, получил в награду за верность то, на что не рассчитывал. Быть может ему и правда не хватило веры, не хватило силы духа, чтобы принять предначертанную судьбу и довести до конца то, что ему поручили боги. Победить скверну, пусть и не так, как он думал, пусть и не его имя будут восхвалять и помнить в веках (будут ли? людская память так коротка). Но Ардин не хочет, не желает оставаться пешкой, даже если выхода нет и не будет никогда, как и света в конце тоннеля.
Но пытаться доказать и показать все это Ноктису, должно быть, бессмысленно. У Принца свои мысли и свои мотивы, слова Ардина чаще разлетаются об эту стену осколками, а те, что метят и попадают в цель, Ноктис перестраивает по своему усмотрению, но у Проклятого и это не вызывает отторжения. Так и должно быть, на каком-то внутреннем, глубинном уровне — так и должно быть. Они не могут смотреть в одну сторону, не могут думать одинаково, иначе бы Первый и Последний Избранный не замыкали бы круг, не были бы сторонами одной медали и не решали бы ту беспросветную проблему, которую на их плечи свалили боги.
— Отнюдь, — Проклятый упирает ладони в надгробие, что трещит и подрагивает под его весом. На миг ему кажется забавной идеей вынуть белые кости королевы и отыскать в них ту божественную святость, что заполняет это место даже спустя столетия, - даже боги не знают, что мы такое. Они лишь верят в то, что знают, в своей надменности не желая сознаваться в том, что они попросту в ужасе перед скверной. Что я такое? Они говорят, что я — наполовину бог и наполовину человек, но лишь для того, чтобы понимать меня хотя бы как-то. Но я знаю, что это — не так. Я — творение этой надменности, а ты — творение отчаяния. Как они могут быть уверены, что на нас распространяется судьба? Все, что мы знаем о себе — это цель, которую они нам навязали, вложили в нашу природу и посчитали, что этого достаточно. Почему ты думаешь, что наша судьба — не уничтожить их? — Ардин на мгновение задумывается над этим вскользь брошенным «наша», но пожимает плечами, не видя отторжения в самом себе, — Скверна ненавидит свет, свет желает уничтожать его, такова наша природа теперь, но значит ли это, что мы должны делать так, как желают они?
Ноктису, конечно, метания Ардина чужды, как и его ненависть и злоба, но и слепая вера Оракула и собственных предков – не его стезя. Потому все так и выходит между ними, будто нащупывают очертания в темноте, лишь догадываясь о том, что обнаружили. Хуже всего, что у них не было для выстраивания ни себя, ни ответов, иных слов и иных декораций кроме тех, что им дали давным-давно боги. Сложно мыслить, не имея иных категорий, сложно искать ответы, будучи заточенными в уже имеющиеся слова и определения, потому как иных нет и не будет, потому и кажется, что Проклятый и Последний Избранный топчутся по кругу, ходя по давно проторенным дорожкам. В темноте ведь и не разберешь, идешь ли ты по предначертанному пути или давно пробираешься через волны в поисках брода.
— Подумай о том, что ты такое — сам. Быть может и придешь к ответу. — не правильному, не настоящему, не полноценному, потому что другого и нет. Нет волшебной шкатулки с секретами, нет мудреца, давшего бы разъяснение и пояснение на счет всего, что волнует и беспокоит. Ничего этого нет кроме самих себя. Только так, как у них и может быть — вкривь и вкось, с ошибками, костылями, подпорками и заплатками, чтобы получить хотя бы кроху понимания. Ардину легче, у него на месте понимания — ненависть и разбитые чувства, потому что-то когда-то успел побыть человеком. Его своя природа уже не волнует — выела все возможное за две тысячи лет в Ангелгарде. Но и сочувствия к потомку в Ардине отыскать не выйдет. Да и нужно ли оно Ноктису? У него и без того в компании слишком уж много тех, кто день за днем винится и сострадает, то трясется над сломанным принцем, то злится, то шпыняет его за несбыточное. А что Проклятому до этого? Он с Ноктисом церемониться не собирается, да и Принц с ним, очевидно, тоже.
Как бы то ни было, а клинок Королевы — вот истинный ответ. Потомки для одного и предки для другого, но не потому ли они не сделали ничего, что не хотели делать? Быть может, Сомнус посчитал себя победителем, посчитал себя в самом деле достигшим успеха, но после Люцисы не сопротивлялись, ждали освободителя, ждали избранного, ибо прочее — не их забота. Слишком верили в пророчества, потому и опустили руки; да и зачем, если это не их бой? Их задача лишь передать эстафету, продлить род и сохранить силу, вот и все. Не потому ли Люцис так и не стал Империей? Не потому ли он лишь хранит границы, огрызается и держится на плаву, но не идет вперед? Ноктис на это смотрит рационально, Ардин же лишь усмехается. Отказаться от поисков ответа, сдаться, остановится — только лишь слабость и ничего больше.
— Разве тебе сейчас не весело, Ноктис? Ты слишком уж много думаешь о мире, — есть ли смысл думать о мире? Даже боги о нем не думают, трясясь лишь за самих себя и за то, чтобы скверна не дотянулась до них своей голодной пастью. Проклятый ухмыляется, глядя на светящийся клинок, что зависает над надгробием королевы, широко раскидывает руки, позволяя рассеянному свету клинка покусывать открытые ладони, — Разве этот миг не нравится тебе больше, чем бессмысленные поиски ответов или размышления о своей судьбе? Тот миг, когда сила вот-вот станет частью тебя, — Проклятый протягивает руку к клинку, чувствует его пульс и биение, узнает забытые грани острого лезвия, но не чувствует в нем приятия, только пустоту и грусть, почти что глухую черную тоску от беспросветного отчаяния. — Ардин опускает руку, не зовя и не маня меч королевы больше. Свои ответы он получил, теперь очередь Ноктиса. — Так давай же наслаждаться.
Проклятый отступает в тень, вновь театрально кланяется, пока лазурное острие целит в грудь Принца. Нет ли в этом способе передачи силы чего-то излишне ироничного, пропитанного жертвенным символизмом и жаждой Люцисов причинить боль каждому последующему, тому, за кого они так или иначе умирали? Может быть, но эта информация уже не укладывается в переполненный и бурлящий котел его мыслей, отторгается и вызывает отвращение, смешанное с тягой убраться отсюда подальше. Но у Канцлера хватает здравого смысла, чтобы не бросить здесь Принца, не раствориться в темноте, оставив потомка самого добираться до хоть сколько-нибудь жилых районов. Этого он может и не пережить, не потому что слаб, а потому что человеческое тело смертно так или иначе.
— Полагаю, твой новый меч мы испытаем в следующий раз, — Ардин слегка щурится и склоняет голову, когда остаточное свечение гаснет, — А теперь тебя нужно вернуть к твоей свите, пока они не хватились.
Как ни крути, а говорили они об одном том же, и даже видели это всё не сказать, что отлично. С иным опытом, с разных углов и вроде бы как противоположных позиций, а об одном тоже. Потому что сводилось оно к одному: сколько и у кого не спрашивай, а ответа не имелось. Ни у одного из них. А если даже ответ существовал - в принципе, где-то - то делиться с разделявшими ни то одну, ни то поделенную, ни то переплетенную судьбу никто не планировал. И если Ноктис ещё совсем юн да молод, элементарно много не знал, не видел и опыта не имел, возможно даже имея в себе хотя бы какие-то початки максимализма, то Ардин прожил вне заточения достаточно, на десяток поколений в головой хватит, а ответа так и не нашёл. Не так дурно в этой пустозвонном битье о стену обманываться и фантазировать, не так ли? Если вдруг бытие космонавтом в невесомом открытом космосе без троса оказывалось не комфортным. Если вдруг даже отчаяние - не его, но воплощенное в нём - иногда булькало на привычной глади, то... Не имело значения, впрочем. Ещё нет или никогда.
- Этот миг и дан из-за того, что нужно думать о мире, - взгляд уставлен на меч, что вёл себя вроде бы как и понятным, привычным образом, однако ни то отзывал, ни то фонил чем-то ранее не виданным при обретении силы других Королевских Орудий. Свечение, ощущения - это всё то же самое, однако некий отклик, незримая связь, реакция на присутствие Ардина - этого Ноктис объяснить не мог, как и не спрашивал, связывало ли Проклятого с этим клинком; просто ощущал это нетипичное, слабое, едва уловимое нечто. - В этом куда больше терпкой иронии, чем веселья, - и магия, закрутившись, прицельно проникает прямиком в сердце, оставаясь частью ни то души, ни то тела, ни то кровь, а может в ещё какую структуру. Эта сила тяжелая, от ней всегда перекрывает махание, а мир на какие-то мгновения прекращает существования: просто устоять на ногах и потом еще какое-то время улавливать груз где-то в солнечном сплетении, пока не станет частью тебя совсем, что даже обращать внимание перестанешь, а оно неизменно там, это и есть ты; должно быть, пока не умер.
Но Ноктис не умер. Пока. Разумеется. Лишь только сделал глубокий вдох, устояв на ногах, когда картинка перед глазами вновь стала прежней, а азотовое прикосновение рассеялось по телу вместе с тяжестью.
- Что-то не так... - спустя десяток секунд процедил принц сквозь зубы сам себе, едва ли вообще различимо для канцлера. Не услышал, что сказал Ардин, потому что странные ощущения. Избранный Избранному. Проклятый Избранный следующем Избранному. Проклятый через покойную Королеву Избранному. То, что не было порождением света, уже Проклятого, передано той, кому стоило бороться, а теперь оказалось у того, кому стоило [необходимо, предрешено] уничтожить. Клинок не состоял из скверны, он воистину принадлежал покойной предку, наследнице силы Этро, отзывался на кристалл и был тем, чем и являлся, но... Это сложное хитросплетение из магии и выбора, из судьбы и иронии, из воли из безволия, из вложенного богами и взращенного человеком самолично. Будучи единым целым по сути, что ни то в воздухе, ни то в Ноктисе столкнулось, реагируя на это неизвестную ему историю и того, кого следовало - давно, всегда, им всем - уничтожить.
Юноша, последовав ненавязчивому ни то наваждению, ни то ощущением, решил убедиться в том, что ошибается, что ему показалось; показалось что? В том убедиться, что всё в порядке, потому, не отойдя от всех остаточных ощущений новой силы, призвал новоприобретенный клинок. И, в самом деле, всё вроде бы как в порядке, он даже провернул им трюк, никакого сопротивления и так далее, но... то ли слишком близко к Ардину, то ли случайно с ним соприкосновение, что задело всегда бурлившую, а тут еще от такой близости, скверну, то ли... [icon]https://i.imgur.com/Rw14GQP.jpg[/icon]
Чёрт.
Секунды провала в черноту.
Вы здесь » Versus » Недавнее прошлое » Royal Arms are calling out for you [2017]
|
